Андрей Миронов и Я - Егорова Яна (электронные книги бесплатно TXT) 📗
– Предатель, предатель и трус! – шептала я, стоя у окна. – Ты не мог хотя бы промолчать? Ведь ты же со мной протанцевал все репетиции у Александрова! Ты же знал, какие у меня отношения с Кларой и что она не упустит случая отомстить мне.
– Таня, мне было неудобно!
– Что, Андрюша, неудобно?
– Неудобно промолчать!
– Неудобно спать на потолке – одеяло сваливается!
Слезы катились из глаз градом.
– Представь себе, что Жорик Менглет вместе со всеми поносит свою жену. Этого не могло бы быть никогда! А ты своим выступлением дал им знак: нате, жрите ее, моя хата с краю, я ничего не знаю. Подлость, трусость и предательство. Вот теперь и живи с этим!
Он курил, у него было странное лицо. От внутренних противоречий все немножко пошло вкось, черты сдвинулись в разные стороны. Для него состоялся важный экзамен в жизни. До этого он знал все на отлично – как себя вести, как поступать. А тут неожиданно новый предмет, на котором он, Андрей Миронов, засыпался! «Ой, зачем такие сложности – предатель! – говорила одна часть его души. – Из-за какой-то ерунды, подумаешь». А другая часть едва слышно произносила: «Трус, трус и предатель. Это плохо и неправильно по отношению к той, кого люблю». А вслух сказал:
– Как с тобой трудно! Ты все усложняешь!
Через полгода в свободный день будем сидеть на даче у камина – березовые дрова, огонь, рябиновая, – потеряем счет времени, будем слушать «Свободу», заведем часы по среднеевропейскому времени, а утром детский спектакль «Малыш», где я играю Бетан. Проснемся, выпьем чаю, он наденет свои часы на руку и – ужас! Вместо восьми – девять! В половине десятого я должна быть в театре, а в 10 – спектакль. Андрей бросится на соседнюю дачу к Табачниковым – у них телефон, позвонил в театр и сообщил, что у нас по дороге произошла авария, но к началу спектакля я, Егорова, обязательно буду. Мчимся в машине по Ленинскому проспекту на Маяковскую. Я вся – сгусток нервов! От того, что опаздываю на спектакль! От того, что мне предстоит еще одно моральное мордобитие! От того, что Андрей едет с такой степенью риска, чтобы защитить и спасти меня. Подъехали к театру. При его любви к чистоте он схватил грязь, вымазал лицо, шею, рубашку, и без десяти десять мы вбежали в двери моей гримерной. Там стояли и торжествующая в своей мести Клара и новая артистка, одетая в мой костюм.
– Я успеваю переодеться и на сцену, – сказала я.
– Нет, ты не будешь играть, – с наслаждением садистки заявила Клара, и они с артисткой двинулись по направлению к сцене.
Андрей ходил по театру весь в грязи и рассказывал, как мы попали в аварию и чудом выбрались. Это не помогло, и меня терли на терке и проворачивали в мясорубке на всех собраниях. Но для Андрея это был поступок, и впечатление от этого поступка отразилось на лице. Из него ушла смятенность и черты не сдвигались в разные стороны, а приобрели симметрию и мягкую выразительность.
Эта история с нами случится осенью, а сейчас, весной, на Волковом переулке после сцены «предатель, трус!» я облачилась в маленькое черное платье, браслет на левую руку, в хвост – черный шелковый бант, и мы пошли оба со ссадиной на сердце в Дом актера на поминки по спектаклю «Доходное место», который всем нам принес большой творческий и нравственный доход.
Фурцева и ее министерская камарилья прочла, как пифия, между строк в пьесе, когда они сидели в зрительном зале с помощью ручных фонариков – разрушение системы! Начало восстания! Мятеж! И спектакль закрыли. Вернее, убили, приставив дуло к виску. Ведь спектакль тоже живое существо. Убили на глазах у всего честного народа.
Утром в театре играем злополучного «Малыша». В антракте сижу на подоконнике и качаю ногами. В мою гримерную открывается дверь. На пороге стоит артистка – Травести или просто лилипут с огромным носом. Про таких говорят: не мужик, не баба – Терентий. Она играет роль Малыша. И эта «не мужик, не баба – Терентий» нагло заявляет мне с видом опытной куртизанки:
– Сегодня у Мирона такая ночная жизнь была! Столько женщин! Прекрасно провели время с вечера до утра!
– Ты, что ли, провела? – спрашиваю я, глядя на это нечто.
– И я тоже, – с негой утомленной гетеры произносит она. – Он и думать-то о тебе забыл!
Я вскочила с подоконника, схватила ее за шиворот и выбросила в коридор – она пролетела по инерции еще метров двадцать.
Через час председатель месткома вызывает меня к себе в кабинет и показывает заявление – кляузу, которую эта Травести на меня настрочила.
– Придется собирать местком и обсуждать ваше поведение, – сказал он, делая огорченный вид.
– Собирайте что хотите, но обсуждать поведение вам придется без меня. Я не явлюсь. И запомните – у меня очень много кандидатов на обсуждение поведения в этом театре. А артистке передайте – пусть не попадается мне на дороге. В следующий раз ей уже нечем будет писать заявление.
Вечером ко мне на Арбат приехал Андрей. Провел пальцем по мебели и к моему носу – пыль! Стал укорять – ну как я могла так поступить, швырнуть артистку вдоль коридора, надо быть сдержанней, теперь это заявление в месткоме, все об этом говорят.
– Ты со мной не общайся, – еле сдерживаясь, начала я, – если тебе так больно делает местком. Общайся с этими сучками и низкопробными блядьми! Наверное, это твой уровень.
Поймала его взгляд, брошенный на вазу, стоящую на шкафу, поняла, что сейчас начнется дикая потасовка, и быстро-быстро сказала:
– Тихо, тихо, сейчас мне не до тебя! Иди, иди! До завтра! – И закрыла за ним дверь.
Через неделю он скребся в мою гримерную в театре. У него было такое несчастное, детское и виноватое лицо. Он так просил не обращать внимание на всю эту ерунду: они все – женские угодники в дедушку Семена, а я хочу от него больше, чем он может дать.
Я не сдавалась и говорила:
– Я хочу элементарной порядочности и чтобы ты меня не провоцировал на поступки, за которые мне приходится краснеть. Все! Кончено! – «Все! Кончено!» была для него самая страшная фраза, и он, ловко выворачиваясь, повторил ее с другим оттенком:
– Все! Кончено! Я жду тебя внизу, в раздевалке. Хватит! Я уезжаю сниматься. Меня утвердили в фильм «Бриллиантовая рука». Режиссер – Гайдай.
Перед отъездом на съемки в Баку он как-то странно мялся, виновато смотрел и вдруг признался:
– Танечка, у меня чесотка на нервной почве. – И стал показывать – чесал руки, грудь, шею, как одержимый. – Ты не чешешься? – спросил он меня.
– Я? Нет!
– Да нет, ты тоже чешешься! Ты должна чесаться!
– Да не чешусь я! Что ты меня уговариваешь?
– В общем, мне выписали микстуру, – продолжал он. – Вот два флакона. Одним мазаться утром, другим – вечером. Это – тебе. Вместе будем лечиться. Ты – здесь, я – в Баку. Курс две недели. Как раз через две недели я прилечу. Мазать все тело обязательно…
Я открыла пузырек – на меня пахнуло запахом огненной падали.
– Этим мазать тело?
– Да, да! – поспешил ответить Андрей. – Врач поставил диагноз – это нервно-инфекционное. Танечка, я тебя умоляю, иначе мы не выберемся из этой чесотки. Ведь театр, костюмы… – И улетел.
Я ответственно два раза в день мазалась, задыхалась от зловонного запаха, и мне казалось, что я не лечусь, а разлагаюсь заживо и обитаю в помойке. Звонил из Баку Андрей, говорил, что у него все нормально, снимается и тоже, честное слово, мажется.
За мной ухаживал представитель из МИДа, красивый парень, звонил каждый день, приглашал прокатиться на «Волге» в загородный ресторан, и я кусала локти от досады, что вся пропитана «вшивой» жидкостью и свидание не может состояться.
Через две недели Андрей прилетел из Баку – загорелый, счастливый, возбужденный… рассказывал о съемках, о сцене на корабле – «Весь покрытый зеленью, абсолютно весь!», о Юрии Никулине, о Мордюковой и вдруг заявил:
– Больше мазаться не надо. От тебя так несет, что можно сдохнуть!
– Но ведь ты сам сказал, что надо лечиться!
