Андрей Миронов и Я - Егорова Яна (электронные книги бесплатно TXT) 📗
Я встала, поставила бокал на стол и пошла за Андреем. Мы вышли в темный коридор, свернули налево, прошли несколько шагов в глубину. Не успела я открыть рот, чтобы спросить, куда он меня ведет, как мой рыцарь врезал мне… Из носа хлынула кровь на мою белую кофточку. «И с рыцарей своих в дни испытаний все будет строже спрашивать она», – пронесся в моей голове шлейф песни.
Из носа лился поток теплой крови, я закинула назад голову, руки становились липкими. Мы оба были очень испуганы, молчали и только два платка, – его и мой, и две руки встречались на территории моего разбуженного лица. Потому что нос, если читать наоборот, получается – сон. Я была во сне, я крепко спала и только как сомнамбула автоматически ходила в театр, считая это наваждение – целью жизни: спала, не видя себя со стороны, не понимая, не видя ни его, ни людей, которые меня окружали, – только очертания их плавали в мутной воде бытия. Они тоже спали. Поэтому удар в нос – сон, разбудил мое сознание, и, чувствуя губами на вкус соленую кровь, я вдруг увидела себя непроходимой обезьяной, у которой из башки выскакивали только два слова: «любить, отомстить, любить, отомстить». И увидела его – закомплексованная жертва, несчастный маленький ребенок, у которого разрывается сердце от страха перед жизнью, одиночеством, предательством.
Таинственными путями по колосникам Андрей провел меня на мужскую сторону, в туалет, посадил на стул, мочил платок холодной водой, прикладывал к носу. Кровь остановилась. Не произнеся ни слова, мы незаметно вышли из театра. Светало.
На Петровке он отрешенно предложил мне:
– Попьем кофейку?
Стал варить кофе. Телефонный звонок в пять утра. Звонит актриса и сообщает, что после банкета, на рассвете, решила прийти к нему и отдаться.
– Ну что ж, раз решила, приходи отдавайся, – сказал он и засмеялся. У меня – ноющая боль от удара. Сижу с холодным мокрым полотенцем на переносице, закинув голову назад. От его слов «Прости меня, прости… я не хотел…» хочу плакать. «Пьем кофейку» по глоточку. Он смотрит на меня испытующим любящим взглядом, и в глубине зрачков таится ирония по поводу такой бурной драматургии, произошедшей с нами в ту ночь.
Звонок в дверь. Андрей открывает. В лучах солнца стоит хорошенькая артистка, делает два шага, переступает через порог, смело направляется к комнате – отдаваться, видит меня и с диким воплем вылетает из квартиры. И еще долго слышен стук каблуков – нервно мчались вниз по лестнице полные ножки. Андрей тихо смеется, осторожно глядя на меня:
– Тюнечка, хочешь еще кофе? Я очень нервничаю. Я совершенно себя не знаю. . Я теряю контроль, когда вижу, что ты… «Земфира не верна!» Ты помнишь, чем это все кончается?
– Помню: «Тогда старик, приближась, рек: „Оставь нас, гордый человек!“ Ну что еще можно сказать на это хулиганство из подворотни?
– Нет! Нет, нет! Танечка!
– Нет? Хочешь я тебе тоже врежу? Вазой, но только не в темноте, а при утреннем свете, и сверну тебе твой длинный нос набок, так, что тебя никто никогда не возьмет в кино… Ишь, ручонки шаловливые!
От моих слов проку было мало: что сделаешь с генетикой, если не задаться целью изменить ее, а изменить ее можно, потому что она всего лишь множительный аппарат, механизм тиражирования. Мы и пришли в этот мир для изменения ее. Загадка в смысловом поле, которое передается по наследству, в пресловутых ДНК. Но для этого надо очнуться, проснуться и велеть своему серому веществу начать искать смысл. В противном случае происходит тиражирование генетики в виде гремучей смеси, как у нашего героя, – страсть к рукоприкладству прадеда Ивана из Тамбовской губернии плюс страсть к волокитству деда Семена из Питера. А мой нос – стрелочник. Вывод один – использовать по назначению свои мозговые ресурсы.
– Нос распух, – констатировал Андрей как врач, снимая с лица мокрое полотенце, – появилась маленькая горбинка с маленьким шрамом.
На его правой руке, на косточке среднего пальца, как печать, зиял точно такой же шрам.
Несколько часов поспали, проснулись и услышали по радио: советские танки вошли в Прагу.
– Танька! Танки в Праге! – кричал Андрей. – Это подлость! Это не страна, а держиморда! Мало им того, что они тут всех пересажали и переубивали, теперь там примутся! Это наглый захват! Сиди тихо – я поймаю «Свободу»!
Я сидела тихо, «Свободу» глушили, иногда доносились обрывки фраз: перестрелки… посадки… кровь…
Вечером неслись по Немировича-Данченко в квартиру Энгельса – там была уже вся Москва. Все орали, перебивая друг друга, спорили, проклинали… Кто-то обратил на меня внимание и, скользнув по носу, спросил:
– Таньк, что это с тобой?
– В ванной упала, – ответила я клишированной фразой, которой пользовались все побитые в театре и которая всегда вызывала ехидную улыбку вопрошающего.
– Почему ты не возмущаешься? – кричал мне в лицо Андрей.
– Потому что мое возмущение исчерпано этой ночью!
Андрей читал Пастернака:
Уезжаю в Польшу. Андрей собирает меня в дорогу. Накупил двадцать плиток английского шоколада, английский чай, заглянул в мою сумку:
– Таня, почему у тебя всегда такой бардак в сумке?
– А что там такое?
– Посмотри! – заявил он осуждающе и стал выкладывать на стол маленькую иконку Николая Чудотворца, красные бусы, маленькое изображение Будды из белого фарфора, старинную серебряную стопочку, украшенную эмалью, в кожаном чехле, камешек…
– Что это за камень?
– Не трогай, это из Риги!
Ножницы, носовой платок, губная помада, три авторучки, записная книжка, расческа, лак для ногтей, два грецких ореха, колокольчик, маленькое зеркальце, компактная пудра, срезанные и увядшие кожицы от свеклы…
– А это что? – с ужасом спросил Андрей?
– Это кожа свеклы – естественные румяна, щечки подкрашивать. Гуталин я оставила дома.
– Зачем гуталин?
– Красить ресницы. Очень стойкое средство, – сказала я, осторожно дотрагиваясь до своей новой горбинки на носу. Больно. Он продолжал вынимать использованные билеты на троллейбус, конфеты «Грильяж» с белочкой, два портрета Махатм с бездонными глазами, цилиндрической формы янтарь – на счастье, божия коровка в виде брошки, пилочка для ногтей, маленькая лупа – разглядывать линии судьбы на ладони, кусочек магнита, две булавки, фантики и, наконец, надкушенная молодая морковка с зеленым хвостом. Андрей покачал с укоризною головой и направился в ванную с сумкой мыть подкладку.
– У меня нос болит! Не делай мне замечаний! – крикнула ему вдогонку. Взяла из горы содержимого морковь, тяжело и прерывисто вздохнула, швырнула ее обратно на стол и закрыла глаза. Услышав льющуюся из ванной воду, встала и подошла к зеркалу.
– Ну и рожа – переносица распухла, шрам затянулся коркой в виде коричневой галочки! Протест, внутренний вопль – пропа-а-а-да-а-а-аю-ю-ю-ю! аю-аю-аю-аю-аю-аю! – вытолкнулся из меня потоком слез, а внутри, как в горах с эхом, кто-то, вероятно друг-цензор, на разные голоса кричал: все меняй-яй-яй-яй-яй-яй! или сама меняйся яйся-яйся-яйся-яйся-яйся-яйся!
– Я даже не знаю, с чего начать?! – неведомо кого вопрошала я.
– Маленькая моя, прежде всего не плачь, – как ответ на вопрос услышала я рядом его мягкий голос. – Пойдем, я тебя помою.
В ванной он намылил мочалку и так же тщательно, как свою машину, тер мне плечи, шею, руки.
– Осторожно, нос! – взвизгивала я, уклоняясь, чтобы на шрам в виде коричневой галочки не попала вода. А он кричал с той же степенью возмущения, что и три дня назад:
– Танки в Праге! Вот суки! Нет! Среди бела дня выпустить танки на улицы, как будто это троллейбусы! Сссуки!
