Год рождения 1921 - Новожилов Игорь Васильевич (читать полную версию книги TXT) 📗
Тот, конечно, не помнит.
– А мы тебя запомнили. Ты, гад, ко власовцам агитировал поступать.
Тот начал:
– Ребята, я не по своей воле…
Петька ему:
– Пошли поговорим.
Лагерь был размером гектаров на тридцать. Один угол совсем заросший, ручей в пару комнат шириной. Пришли.
– Раздевайся, гад!
Тот упал на колени:
– Ребята, простите. Я не по своей воле…
Разделся.
– Иди!
Тот пошел по воде: кряжистый, шея и плечи – во. Сам черный.
Петька выстрелил – раз, другой… На спине пробрызнули две красных точки. Он завалился в ручей.
Еды в лагере было до черта. Все время лежала колбаса, ветчина, окорока большими кусками. Брали это у бауэров. Я по бауэрам не ходил.
Километрах в тридцати был спиртзавод. Кто-то организовал машину, привезли спирту – три шестидесятилитровых бачка. В таких бачках приносили в столовую еду. Крышка с резиновой прокладкой на четырех барашках, удивительная белизна изнутри. Смотришь сквозь спирт – видно кристально чистое дно.
Такой бачок стоял в бараке. Рядом армейская трехсотграммовая кружка. Петька подойдет, зачерпнет кружку – в другой руке стакан воды. Выпьет кружку спирта, запьет водой – хоть бы хны. Через пару часов повторит.
Устроили в бараке вечеринку. Запели. Я вместе со всеми. Я тогда не пил, не курил. Меня считали правильным, вроде комиссара, звали на «Вы». Все – совсем уже пьяные, разгулялись:
– Давайте Витьку напоим – чего он один трезвый.
– Не могу, ребята. Я же с вами пою.
А мне прихватили руки, загнули голову, открыли рот, стали лить спирт. Он попал в дыхательное горло, я стал задыхаться, чуть не потерял сознание.
Ребята видят – синеть начал. Отступились, положили на кровать. Меня вырвало.
Викторово повествование о запорожской вольнице в английском лагере живо напомнило мне рассказы Ивана Алексеевича Шоманского о его первых днях на свободе. Он из немецкого лагеря попал, как и Виктор, в английский.
Его первая еда на воле была яичница из тридцати реквизированных у бауэра яиц.
Такое же вольное беспредельное пьянство. Единственное отличие – пили не из бачков, а из бутылок.
Иван Алексеевич за свое, всюду сразу отмечаемое бескорыстие, избран был разливающим. Он рассказывал:
«Приносят раз большую бутыль темного стекла с красивой наклейкой. Я разливаю всем нашим поровну, оставляя себе напоследок. Вдруг открывается дверь, входит английский солдат, наш охранник Боб. Все зашумели: „Налей Бобу“. Я отмерил и ему. И просчитался: у бутылки оказалось сильно вдавленное дно – мне досталось грамм пятьдесят. Выпили. Чуть времени прошло – у меня в глазах поплыло. Наши все повалились налево-направо, а Боб пополз на карачках. Тут я совсем ослеп. Когда опять стал видеть, узнал что в бутылке был метиловый спирт, и что вся наша компания уже на том свете, кроме меня.
В английском лагере, – продолжает Виктор, – мы прожили дней десять. Потом сюда приехал наш полковник. Англичан не стало. Внутреннее руководство поменялось.
Еще через два-три дня пришли грузовые машины, и по автостраде Ганновер-Берлин нас повезли на восток. Когда переехали мост на Эльбе, все кидали свое оружие. Выросла куча – в рост человека: больше револьверы и пистолеты, автоматы, холодное оружие. Потом опять по машинам. Проехали Берлин. Он был сильно разрушен. Прибыли в свой, русский лагерь. Это было числа 10-15 мая 1945 года.
В лагере нас стали проверять. В первый раз со мной беседовал молодой капитан. Часа три лояльно и корректно задавал вопросы:
– Кто, где, когда родился, как попал в плен, как можно то и то проверить?…
– Как, – отвечаю, – вот эти, Патрушев и Лузин, могут подтвердить. Они меня всегда комиссаром звали. Легко проверить, что был у Яцкевичей. Там даже все население считало меня комиссаром…
Недели через две вызывают меня во второй раз. На сей раз беседовал штатский. Разговор был на полчаса, уже без особых подробностей, только уточняющие вопросы.
А дня через три нас направили служить в воинскую часть, в Ратенов, в 118 километрах от Берлина.
В моей красноармейской книжке записано: «Был в плену с 10.8.41 по 9.4.45 года. Последнее место службы – 124 Пражская Т.А. орд. Ленина Краснознамен. о о. Суворова, Кутузова, Богд. Хм. 28/VII-1945».
В начале июня я написал первое письмо родителям. У них оба сына, я и Анатолий, пропали без вести в сорок первом году.
Через месяц получил от них ответ.
У войны много лиц. Есть война Алексиевич, война Константина Симонова, война Быкова и Астафьева.
Только что Виктор Лапаев провел нас по мрачному подземелью своей войны, с катакомбами плена, с муками, побегами, с неудержимым стремлением на восток.
Перед нами – завершение войны Игоря Косова.
Его война была разной. Вот сумасшедший монтаж 41-го года. Мельканье кадров, клочья ленты…
Его убивают несчетное число раз. Он поражает врага из автомата, из гаубицы Шнейдера, из своих ракетных установок, ножом, кулаком, арматурным железом.
Двадцатилетний лейтенант Игорь Косов с ватагой своих разведчиков бесстрашен, беспечен и бессмертен.
Одна умная женщина, прочитав его воспоминания 41-го года, сказала:
– Да это какая-то мушкетерская война.
Игорь Сергеевич не любил вспоминать о своей позиционной войне – на Волховском фронте, на Курской дуге, под Речицей. В его рассказах линяли краски, пропадал кураж. Это был изнурительный профессиональный труд артиллериста, постоянно нависающая опасность, тяжкая ответственность за дело и за свой дивизион – махину в сотню машин и полтысячи человек.
Опять вскипела кровь капитана Косова, когда война повернула на запад. В этой войне он был на лихом «виллисе» впереди своей грозной дружины. В глубоком рейде, далеко от начальства, под свист ветра и гром своих гвардейских минометных установок.
Об этом победном фазисе своей войны с Гитлером дальше будет рассказывать он сам.
Эту гиперболу я позаимствовал у Льва Борисовича Ястребова, долголетнего коллеги Игоря Сергеевича по исторической и редакторской деятельности. Военные сказания нашего героя он, любовно-иронически подшучивая, именовал: «Повесть о том, как Игорь Косов победил Адольфа Гитлера».
ГЛАВА VI
ГРОМ ПОБЕДЫ
44– го года из-под Речицы Летом нас перевели южнее Бобруйска. Мы участвовали в артподготовке нашего белорусского наступления – операции «Багратион».
Во время артподготовки трудно подавить самый передний край из-за рассеяния снарядов. Там остаются неподавленные огневые точки. Поэтому тактика артподготовки обычно бывает такой: налет, потом перенос в глубину. Немцы вылезают из укрытий в траншеи. Тут по ним опять налет на техническом пределе огня. И так два-три раза, с ложными переносами. Их пехота думает: «Ага, опять ложный…» И уже сидят по укрытиям. А тут наша пехота пошла.
Но 24 июня под Бобруйском сделали по другому. Был один мощнейший, на пределе техники, налет на 15 минут. И сразу за ним – мгновенная атака. Были подготовлены особые эшелоны пехоты, которые сразу, практически без потерь, захватили передний край.
Осталось много неизрасходованных боеприпасов. Их вывозили чуть не до 45-го года. Они выручили нас потом в Померании.
Уже к вечеру 24-го вся немецкая оборона рухнула. Часа в четыре-пять мы свернулись в колонны и пошли в прорыв. Мой дивизион был придан конно-механизированной группе Плиева. Обошли Бобруйск по гатям. В Озеровском фильме «Освобождение» эти гати были куда хуже наших. У нас они были заранее сделаны по секциям, и под прикрытием артиллерийского огня их быстро растащили по болотам. Руководил этими работами командующий инженерными войсками 65-й армии генерал Швыдкой. Очень простой мужик.
