Убежище. Дневник в письмах (др.перевод) - Франк Анна (читаем книги бесплатно .txt) 📗
Менеер Ван Даан: Главное для меня – курить, курить, курить, тогда еда, политика и то, что Керли не в духе, – не так уж страшно. Керли – милая женушка. Но если нет курева, я заболеваю, мне ужасно хочется мяса, кажется, что все ужасно, все не по мне, и дело кончается бурной ссорой. Моя Керли – непроходимая дура.
Мефрау Франк: Для меня еда не имеет особого значения, но сейчас мне очень хочется съесть ломтик ржаного хлеба, я умираю с голоду. Будь я на месте мефрау Ван Даан, я бы не давала мужу так много курить. Но сейчас мне самой необходимо выкурить сигарету, а то у меня какая-то дурная голова. Ужасные люди эти Ван Дааны; англичане делают много ошибок, но война идет успешно, мне необходимо поговорить, я должна радоваться, что я не в Польше.
Менеер Франк: Все хорошо, мне ничего не нужно. Спокойно, время работает на нас. Дайте мне мою картошку, и я буду молчать. Быстренько отложу что-нибудь из своей порции для Беп. В смысле политики все развивается прекрасно, я настроен оптимистически.
Менеер Дюссел: Надо проработать свое задание, все закончить в срок. В политике все идет наилучшим образом, нас ни за что никогда не арестуют. Я то, я се, я, я, я!..
Милая Китти!
У-уф-ф, на минуточку я избавилась от их карканья. Сегодня я только и слышу, что: «Если случится то-то и то-то, нам будет очень трудно, а если еще заболеет такой-то, мы окажемся брошенными на произвол судьбы, а если…»
Ладно, что там дальше, ты догадаешься сама – я по крайней мере предполагаю, что ты за это время достаточно хорошо узнала население Убежища, чтобы представлять себе их разговоры.
Поводом для всех этих «если» послужило то, что менеера Кюглера посылают на шесть дней на земляные работы, Беп не на шутку простужена, и, наверно, завтра ей придется сидеть дома, Мип еще не оправилась от гриппа, а у Клеймана было такое сильное желудочное кровотечение, что он потерял сознание. Вот такой поминальник! Все наши считают, что Кюглеру надо тут же обратиться к надежному врачу, взять у него убедительную справку и предъявить в ратуше в Хилверсуме. Служащим склада завтра дают выходной, значит, Беп в конторе одна. Если (еще одно «если») Беп не выйдет на работу, контора целый день будет закрыта, а мы вынуждены будем сидеть тихо, как мыши, чтобы нас не услышали в фирме «Кех». В час дня на полчасика зайдет Ян, навестит брошенных, воистину он сыграет роль служителя в зоопарке «Артис».
Сегодня Ян впервые после долгого перерыва рассказал нам кое-что о том, что происходит в мире за стенами нашего Убежища. Посмотрела бы ты, как мы все ввосьмером окружили его, ну просто картинка под названием «Бабушкина сказка».
Перед такой благодарной публикой он без устали молол языком, больше всего, разумеется, о еде. Ему готовит некая мефрау Пф., знакомая Мип. Позавчера она накормила его морковью с зеленым горошком, вчера он доедал то, что осталось, сегодня она варит бобы, а завтра будет тушить оставшуюся морковь.
Мы спросили о враче, который лечит Мип.
– Врач? – переспросил Ян. – Что с него возьмешь? Звоню ему сегодня утром, трубку берет ассистенточка, я прошу к телефону врача, чтобы получить у него консультацию, дескать, у моей жены грипп, а она отвечает, мол, рецепты выдают по утрам с восьми до девяти. В крайне тяжелых случаях гриппа врач самолично подходит к телефону и говорит: «Высуньте язык, скажите а-а-а. Я слышу, что у вас краснота в горле. Я выпишу вам рецепт, лекарство можете заказать в аптеке. Всего наилучшего». И все дела. Хорошо устроились, ведут прием исключительно по телефону. Но врачей тоже можно понять, в конце концов, у каждого человека только две руки, а в наше время больных в избытке, врачей же кот наплакал.
И все же мы не могли не засмеяться, когда Ян изображал телефонный разговор. Могу себе представить, что теперь творится в приемных у врачей. Теперь никто не относится пренебрежительно к бесплатным больным, направляемым кассой для бедных, зато про тех, у кого хворь не слишком серьезная, думают: «Тебе и вовсе здесь делать нечего, а ну иди в самый конец очереди, пропусти вперед настоящих больных!»
Дорогая Китти!
Стоит чудесная погода, красота просто неописуемая; скоро я непременно пойду в мансарду.
Теперь я поняла, почему Петер беспокоится гораздо меньше, чем я. У него отдельная комната, где он занимается, мечтает, думает и спит. А меня гоняют из угла в угол. В комнатушке, которую я делю с Дюсселом, я никогда не могу побыть одна, а мне этого так хочется! Уж хотя бы поэтому я спасаюсь бегством в мансарду. Только там да еще в письмах к тебе я могу быть до конца вполне самой собой. Но мало ли чего мне хочется, я не буду ныть, наоборот, соберу все свое мужество.
К счастью, мои родные ничего не замечают, разве только что я с каждым днем все холоднее с матерью, уже не так ласкаюсь к отцу и больше не откровенничаю с Марго, я замкнулась в себе. Главное – сохранить уверенный вид, никто не должен знать, что внутри у меня теперь идет постоянная борьба. Борьба между желаниями и рассудком. Пока еще победа за рассудком, но не окажутся ли в конце концов желания сильнее? Иногда я боюсь этого, но чаще хочу.
Мне стоит неимоверных усилий не проговориться Петеру, но я понимаю, что первое слово должен сказать он; о, как трудно днем зачеркивать все слова и поступки, сказанные и пережитые во сне и ночных мечтах! Да, Китти, эта Анна просто ненормальная, но ведь и времена, и обстоятельства, в которых я живу, тоже нельзя назвать нормальными. Хорошо хоть, что я могу записать свои мысли и чувства, иначе я бы задохнулась. Что думает Петер? Я все время возвращаюсь к мысли, смогу ли я когда-нибудь завести с ним об этом разговор. Ведь, наверно, он что-то угадал обо мне, ведь ту Анну, какой я проявляю себя вовне и какую он знал до сих пор, любить невозможно! Как он, с его тягой к тишине и покою, может испытывать симпатию ко мне, такой шумной и суетливой? Может быть, он – первый и единственный в мире, кто заглянул под мою железную маску? Откроет ли он меня, как неизведанную страну? Кажется, есть какая-то поговорка о том, что любовь рождается из жалости или же что любовь и жалость идут рука об руку. Наверно, именно это произошло и со мной. Ведь мне его жалко в точности так же, как часто мне бывает жалко себя.
Ох, не знаю, не знаю, как сумею найти первые слова, а тем более как сумеет найти их он, ведь ему разговор дается гораздо труднее, чем мне… Если б я только могла написать ему, тогда, по крайней мере, я бы знала, что он знает, что я хотела сказать, ведь когда разговариваешь, найти нужные слова так невероятно трудно!
Драгоценное мое сокровище!
На самом деле все уладилось: Беп не разболелась, а только осипла, а менеер Кюглер достал справку от врача и получил освобождение от работ. Все Убежище вздыхает с облегчением. Все у нас ол райт! Кроме того, что нам с Марго поднадоели наши родители.
Пойми меня правильно, я все так же люблю папу, а Марго – их обоих, но в нашем возрасте уже хочется что-то решать самостоятельно, хочется иногда вырваться из-под родительской опеки. Когда я иду наверх, меня спрашивают, что я собираюсь делать, мне не разрешают досолить еду, вечером в четверть девятого мама неизменно спрашивает, не пора ли мне идти раздеваться, каждая книга, которую я читаю, должна предварительно пройти проверку. Честно говоря, проверка не слишком строгая, я могу читать почти все, но то, что нас целыми днями ругают и выспрашивают, нам неприятно.
У меня есть еще свои, особые пункты расхождения с ними. Я больше не хочу целыми днями целоваться и сюсюкать, все эти придуманные слащавые ласкательные прозвища считаю комедией. Пристрастие папы к разговорам о выпускании ветров и о том, что происходит в уборной, мне претит. Короче, я хочу хоть небольшой свободы от них, а они этого не понимают. Мы с Марго им, конечно, ничего не говорим, какой в этом прок, до них все равно не дойдет.
