Вспомним мы пехоту... - Мошляк Иван Никонович (читать книги полностью без сокращений бесплатно txt) 📗
Что касается командира 184-го полка Могилевцева, то в обороне он чувствовал себя неуютно. Этот широкой души, открытый, добрый, мужественный человек всегда рвался в бой. Только наступление, схватки с врагом давали ему полное удовлетворение.
Подполковник Колимбет старался ни в чем не уступать Грозову. Однако ему иногда мешало отсутствие собранности и аккуратности.
Как-то в конце апреля приехал я с группой офицеров штаба в расположение 186-го полка. Колимбет отрапортовал, что личный состав занят работой по созданию оборонительных сооружений.
— Первая траншея отрыта полностью? — поинтересовался я.
— Так точно, товарищ гвардии полковник.
— Отлично, Трофим Алексеевич! — похвалил я. — Давайте тогда пройдемся по ней. И передний край противника посмотрим заодно.
Ходом сообщения мы вошли в траншею на правом фланге и в сопровождении Колимбета двинулись к центру. Траншея действительно была глубокая, отрыта и оборудована на совесть. Даже стрелки с указателями имелись. Прошли километр-полтора и вдруг в конце второго километра уткнулись в тупик. А до левого фланга полка шагать еще порядочно. Приподнялся я на носки, вижу, метрах в четырехстах траншея начинается вновь. Значит, локтевой связи между батальонами нет. Вот так сюрприз!
Посмотрел я на Колимбета — он краснеет.
— Слабовато следит ваш штаб, Трофим Алексеевич, за работами, — сказал я, стараясь быть как можно спокойнее.
А сам одним махом выбрался наверх и двинулся открытым полем к следующей траншее. Офицеры штаба и Колимбет — за мной. Шагаем на виду у противника, злость моя постепенно начинает остывать.
То ли у немцев в это время наблюдатели задремали, то ли снайперов на том участке не оказалось — только ни одного выстрела не прозвучало. Спрыгнули мы в траншею, двинулись дальше. Ни слова укора не сказал я Колимбету, но, когда вернулись в штаб полка, собрал командиров подразделений и провел небольшую беседу о том, как важно постоянно и вовремя проверять выполнение собственных распоряжений.
Ночью Колимбет исправил свою оплошность — четырехсотметровый участок был пересечен траншеей.
Об этом и о многом другом беседовал я с курсантами учебного батальона, который мы организовали для подготовки младших командиров. Вообще-то занятия с ними — по тактике, строевой подготовке, изучению оружия проводили командиры батальонов. Мне же хотелось познакомить молодых курсантов с воинской этикой, привить им нравственные качества, необходимые командиру, пусть даже пока и младшему. Никаких уроков я, конечно, не устраивал, а просто в перерыве между полевыми занятиями подсаживался к курсантам, расположившимся на отдых где-нибудь в саду под цветущей черешней, и начинал разговор, незаметно переводя его в нужное для меня русло.
Однажды рассказал ребятам о моем первом отделенном командире Колдыбаеве.
— Неужели даже фамилию помните? — удивился курсант Плотников, юноша лет девятнадцати, курносый, с густо высыпавшими на лице веснушками.
— Помню, и, наверное, не я один. А вы фамилию своего первого отделенного помните? — в свою очередь спросил я.
Плотников задумался на секунду-другую.
— Нет, не помню, товарищ гвардии полковник.
— А сколько времени в армии?
— С конца сорок второго. Года полтора набежало.
— Значит, плоховат был ваш отделенный. Что же касается Колдыбаева, то мы его очень уважали, даже любили. Готовы были за него в огонь и в воду.
— Он что, добрый был? — придвигаясь ко мне, спросил другой, еще более юный курсант Лавка.
Я не мог сдержать улыбки.
— «Добрый»… Разве этим характеризуется отличный командир?! На службе, к тому же на военной, да еще в условиях фронта, доброта иногда выходит боком.
— Почему?
— Да потому, что она может погубить людей. Пожалел командир уставших бойцов, не выставил часовых — тут фашисты их и накрыли. Нет, товарищи, Колдыбаев не был добрым. Он отлично знал свое дело, знал уставы, умел показать любой прием так, что хотелось ему подражать. И знаете, что он при этом всегда говорил? «Делай лучше меня!» И старались, делали лучше, хотя требовалось для того пролить немало пота. И еще заметьте: Колдыбаев никогда не грозил наказанием, но не было случая, чтобы он не добился выполнения приказа точно и в срок. Отчего бы это, как думаете? — Я оглядел своих молодых собеседников.
— Хороший, наверное, был человек, — уставившись на меня карими наивными глазами, предположил Лавка.
Плотников усмехнулся:
— Добрый опять, что ли? — Засмеялись и другие. — Я так думаю, товарищ гвардии полковник, — продолжал Плотников, — справедливый был человек ваш Колдыбаев.
— Правильно: справедливый, честный, правдивый, искренний и человечный человек. И еще очень требовательный к себе. Мы бежим с полной выкладкой, и он бежит с полной выкладкой, мы ходим в увольнение раз в неделю, и он — раз в неделю, мы питаемся из ротного котла, и он — из него же, хотя родные его жили через две-три улицы от казармы. При всем том учтите, что вставал он раньше всех, а ложился всех позднее.
— Выходит, товарищ гвардии полковник, командиром быть труднее, чем рядовым? — заметил Лавка.
— Да уж, товарищ Лавка, легкой жизни у вас не будет. — Слова мои вызвали дружный смех. Я жестом успокоил курсантов: — Вот говорят, товарищи: «Солдат рождается в бою». Хочу спросить, согласны ли вы с этим.
Курсанты удивленно переглянулись.
— А что же тут неправильного? — спросил Плотников.
— А то, что солдат — заметьте, это слово имеет широкий смысл, оно относится и к рядовому, и к командиру — должен родиться не в бою, а еще до боя. Потому что в бою он может погибнуть, не успев родиться. Понятно, что из этого следует?
— Так точно, товарищ гвардии полковник, — за всех ответил Плотников. — Пока затишье, надо учиться воевать как следует, а бой будет проверкой наших знаний и умения, экзаменом на солдатскую зрелость.
— А вот еще говорят: «Смелость города берет». Правильно это? — спросил Лавка, в голосе которого слышался полемический задор.
— А почему же нет. Недаром другая русская пословица гласит: «Трус не любит жизни — он только боится ее потерять». Трус ведь всегда пассивен, бездействие как раз и губит его. Отважный, наоборот, любит жизнь страстно, он борется за нее, стремится быть смелее, хитрее, быстрее врага и потому побеждает. Тут, товарищ Лавка, уместно вспомнить слова великого Суворова. А он говорил, что храбрость, мужество, отвага повсюду и при всех случаях боевой обстановки необходимы, только тщетны они, если проистекают не от искусства, не от мастерства войны… У вас, товарищ Лавка, есть что возразить генералиссимусу Суворову?
Опять всеобщим смехом были встречены мои слова. Заразительнее всех смеялся румяный юнец Гриша Лавка. А я пытался угадать, как поведут себя в бою эти будущие командиры отделений. И любознательный, задиристый Лавка, которому бы еще в десятилетке за партой сидеть, и насмешливый, схватывающий все на лету Плотников (однофамилец бойца из 106-й стрелковой бригады), и другие. Но что гадать — время покажет…
Чудесна земля Молдавии! Цвела она весною 1944 года особенно пышно и щедро, будто торопилась раскрыть перед нашим солдатом-освободителем всю красоту свою, будто просила побыстрее вызволить ее из фашистской неволи.
Кипенно-белые, с розоватым налетом, словно облитые светом зари, сады источали берущие за душу весенние ароматы; деловито гудели рои пчел…
Особенно много работы было сейчас у разведчиков подполковника Кустова. Благодаря их стараниям мы знали номера и примерные силы стоявших перед нами немецких частей, имена их командиров и даже характер и привычки некоторых из них.
Как-то утром подполковник Кустов доложил мне: вернувшиеся из ночного поиска разведчики сообщили, что с передовой исчез один из пехотных полков противника.
— Как это «исчез»? — удивился я.
Кустов развел руками.
— Разведчики пытались установить пункт передислокации, но тщетно. Никаких следов. Разрешите связаться с разведкой корпуса?
