Предостережение - Лигачев Егор Кузьмич (библиотека электронных книг TXT) 📗

«Бог создал рай, а черт Нарымский край» — эта сибирская пословица метко отражает суровость здешних мест, и я часто повторял ее, имея в виду именно бывший каторжный Нарым. [1]0

В свое время в Нарыме организовали небольшой музей Старина. Позднее, после XX съезда КПСС, здесь была устроена экспозиция, посвященная ссыльным большевикам. Но она, конечно же, не отражала всей богатой и трагической истории Нарымского края и самого Нарыма — большого таежного села с «классической» сибирской архитектурой из дерева. Как первый секретарь обкома партии я часто бывал в Нарыме, слушал рассказы старожилов — очевидцев лихих ссыльных лет, знакомился с его прошлым. И в 1977 году у нас возникла идея превратить Нарым в исторический музей-заповедник, чтобы сохранить для потомков память о всех ссыльных, перебывавших в этом суровом крае, — от декабристов до репрессированных при Сталине.

Но, разумеется, в те годы самостоятельно осуществить такую идею местным решением было невозможно — обязательно требовалось согласие центра. Причем на весьма высоком уровне.

С просьбой рассмотреть этот вопрос я и отправился к Суслову.

Кратко напомнил Михаилу Андреевичу об истории Нарыма, а затем сказал: — Речь идет о том, чтобы превратить Нарым в мемориальное село. Мы просили бы рассмотреть нашу просьбу в ЦК и дать соответствующие поручения.

После короткой паузы Суслов ответил:

— Егор Кузьмич, мы не можем вас поддержать.

— Почему, Михаил Андреевич?

— Потому, Егор Кузьмич, что ваше предложение означает, что мы увековечиваем память и тех ссыльных, которые были осуждены при Советской власти…

Я был бы неискренним, если бы не сказал, что не исключал возможности именно такого по своей сути ответа. Но пытался настаивать, положил на стол записку обкома партии. Я отлично понимал, что мы не имеем морального права обрывать многострадальную историю Нарыма на 1917 годе. И в Москву я приехал, как говорится, не с пустыми руками: привез основательную записку о создании мемориального села Нарым, подготовленную с помощью томских историков.

Фундаментальными исследованиями Нарымской ссылки занимались ученые Томского университета. Возглавлял эту большую работу заведующий кафедрой истории, лауреат Государственной премии СССР профессор Израиль Менделевич Разгон — образованнейший человек. Старшим преподавателем на кафедре работала Валентина Алексеевна Соловьева, которая тоже с энтузиазмом принялась за изучение Нарымской ссылки. Вместе с ними активно взялись за дело томские историки Э.Н.Хазиахметов, М.И.Чугунов. К этим ученым вскоре подключились историки Новосибирска. Короче говоря, творческий коллектив подобрался сильный, а потому и записка о создании в Нарыме мемориального села, музея-заповедника получилась весьма солидной, обоснованной.

— Михаил Андреевич, что же тут такого? Почему мы должны отказываться от создания исторического музея-заповедника? Вот ученые наши, сибирские, подготовили основательную записку на этот счет.

Однако ответ Суслова был гораздо более жестким, чем я мог предположить. Собственно говоря, ответа и не было. Михаил Андреевич сухо сказал:

— Переходите к следующему вопросу.

Какой вопрос был следующим, я, разумеется, не помню, потому что шел к Суслову именно в связи с созданием Нарымского мемориала. И получив столь решительный отпор, был очень раздосадован, оставшаяся часть беседы прошла кое-как, формально.

Вопрос о создании мемориального села повис в воздухе. Напомню, то был 1977 год. Мог ли я тогда предположить, что спустя два года Суслов сам вынужден будет вернуться к разговору о жертвах репрессий, когда небывало высокий паводок на Оби обрушил колпашевский обрыв и обнажил тайный могильник.

Впрочем, об этом — несколько позже.

Делали дело!

Хочу напомнить, что на заседаниях Секретариата ЦК КПСС мы рассматривали весь комплекс текущих вопросов, связанных с социально-экономическим развитием страны. Приглашали металлургов, шахтеров, машиностроителей — от министра до бригадира, много внимания уделяли подготовке к очередным сельскохозяйственным кампаниям. И, конечно, строго, очень строго контролировали ход социально-культурного строительства.

Контролировали ежемесячно!

Известно, что в 1990 — 1991 годы в стране снизились объемы строительства жилья, школ, поликлиник. Миллионы людей не получили обещанных, долгожданных квартир, других нужных для жизни объектов. Но если вспомнить недавние годы — с 1985-го по 1989-й — то картина была совсем иная. Шел небывалый прирост социально-бытового и культурного строительства, никогда в нашей стране раньше не возводили столько жилых домов, больниц, поликлиник, школьных зданий. Это засвидетельствовала статистика, это почувствовали люди.

В чем же дело? Почему после бурного роста в первые годы перестройки наступил явный спад соцкультбыта? И конца этому спаду, увы, не предвидится. Более того, можно предположить, что условия жизни советских людей будут ухудшаться.

В чем же все-таки дело?

Конечно, большое влияние на выполнение и перевыполнение планов по строительству жилья оказывал постоянный, ежемесячный контроль, это безусловно. Однако сам по себе контроль — не главное, он ведь является лишь одним из действенных рычагов государственной социальной политики.

Не вдаваясь сейчас в суть принципиальных экономических нововведений последних лет, выскажу свою точку зрения лишь по вопросу о так называемом соцкультбыте. Сколько бы ни говорили нам о том, что нужно поскорее сломать прежнюю систему и перейти к рынку, я настаиваю на том, что нельзя было поспешно отменять плановые рычаги в социальной сфере. Пока не созданы новые экономические условия, эта сфера должна была оставаться под централизованным контролем, чтобы не допустить резкого ухудшения жизненного положения трудящихся. Ибо резкое снижение уровня госзаказа и переход на договорные связи, как и следовало ожидать, прежде всего ударили именно по социально-бытовому строительству. В результате экономические новшества особенно больно аукнулись в жилищной и бытовой сферах.

А это такие важнейшие сферы, в которых эксперименты недопустимы. Пока новые экономические рычаги еще слабы, их необходимо было компенсировать в этих сферах методом контроля. И лишь по мере того как общая хозяйственная ситуация начнет улучшаться, можно и в строительстве жилья постепенно переходить к планово-рыночным отношениям.

В принципиальном плане эта проблема относится к разделению полномочий между центром и республиканскими органами. Когда начались бурные дебаты на сей счет, довольно быстро обнаружилось, что центр настаивает на необходимости сосредоточить в своих руках контроль над такими важнейшими отраслями хозяйства, как добыча нефти, газа и угля, железнодорожный транспорт, связь и так далее. Однако из перечня важнейших государственных забот неоправданно выпали вопросы соцкультбыта, которые, на мой взгляд, на переходном этапе нужно было, повторяю, оставить в ведении центра. Речь, разумеется, не идет о том, чтобы из Москвы планировали, что, где и как строить. Речь идет о стопроцентном обеспечении соцкультбыта ресурсами, а на этой основе — и о строгом спросе за дело.

От такого подхода трудящиеся остались бы в очень большом выигрыше. Настроение у народа было бы иным, чем сейчас, когда социально-бытовое строительство по существу пущено на самотек и его объемы сильно сокращаются.

Снова и снова вспоминаю, как хорошо — вот уж поистине в гору! — шли в этой сфере дела в первые годы перестройки. Нужно ли было торопливо приносить налаженное дело в жертву новым экономическим, а вернее было бы сказать, политическим принципам? И ставить под удар жизненные условия миллионов людей? Понимаю, что эти строки дадут кое-кому возможность заподозрить меня в желании законсервировать прежние силовые методы руководства. Но если подойти к этому вопросу непредвзято, то станет ясно, что и в данном случае мои сомнения относятся не к стратегии, а к тактике.