В пылающем небе - Белоконь Кузьма Филимонович (читать книги txt) 📗
Несколько дней подряд дивизия штурмовала вражескую оборону большими группами самолетов.
Кроме таких асов, как Сергей Попов и командир 210-го авиаполка штурмовиков Николай Зуб, высокое мастерство вождения больших групп показал наш Георгий Тришкин. Кто бы мог подумать, что флагманом колонны в 40–50 грозных «Илов» летит невзрачный на вид 22-летний парнишка с погонами старшего лейтенанта.
Однажды меня вызвали на КП. Получив задание на очередной боевой вылет, я вышел из землянки с намерением собрать свою группу и дать необходимые указания. Ко мне подошел Федя Громов и вручил два письма.
Наше село уже давно освобождено от оккупантов. Я написал десяток писем, но оттуда никаких вестей. И вот они пришли. Родной, знакомый почерк. Вскрываю письма, а мне все еще не верится, что эти маленькие листочки держала в руках моя дорогая сестренка Мария. Быстро пробегаю строчки глазами. Живы… Все живы! Отец на фронте… Маруся работает на почте… Избрана комсомольским вожаком колхоза… Поклон всем.
У Громова такое выражение лица, словно он сам получил эти дорогие известия.
– Спасибо тебе, дружище, за письма.
– Мне-то за что, – смеется он, довольный за меня. – Я же говорил, что все будет в порядке.
До вылета время еще терпело, и я тут же, положив планшет на колени, пишу ответ.
– Пусть сестренка пришлет фотокарточку, – просит Федор.
– Обязательно!
Закуривая, он отходит в сторону, чтобы не мешать мне. Я ловлю себя на мысли, что веду разговор с сестренкой, с мамой, и никак не могу сосредоточиться на письме. Живы, живы! Торопливо настрочив две страницы, я говорю Громову:
– После войны поедем, Федя, к нам, на Украину. Охи хорошо ж у нас.
– А потом ко мне, в Вольск, – размечтался Громов. – На нашу матушку-Волгу…
Прошло два месяца. Уже в полку нет и Алексея Николаевича Немтинова. Он теперь назначен начальником политотдела одной авиадивизии. На должность заместителя командира полка по политчасти прибыл майор Д. Г. Устименко. Мы его еще не успели по-настоящему узнать, но сверкающий на груди орден Красного Знамени говорил о многом. С первых дней войны он был штурманом экипажа, бомбил фашистов под Сталинградом, а затем командование предложило перейти на политработу. Уже первые дни показали, что Даниилу Галактионовичу вполне под силу новая для него должность.
Валерию Плотникову мы организовали сверхскромный прощальный ужин и проводили на курсы по подготовке командиров эскадрилий. Больше к нам он уже не возвратился. Позже мы узнали, что Валерий все-таки погиб.
Вот так и проходили фронтовые будни: одни сгорали в адском пламени войны, другие прибывали на их место, кто-то расставался с боевыми друзьями, получив повышение в должности, кто-то уходил на учебу, а жизнь полка шла своим чередом: ежедневные бои, которые для летчиков и техников стали просто работой, невероятно тяжелой и всегда опасной для жизни, но все же работой.
Раннее утро. Первую группу в район Киевское ведет Попов, его заместитель Громов. Затем лечу я во главе шестерки. Связываюсь с аэродромом истребителей. «Лагги» уже в воздухе. Минуты за три до подхода к линии фронта встретились штурмовики, возвращавшиеся с боевого задания. На встречных курсах они прошли ниже нас, по опознавательным знакам я сразу узнал, что это группа Попова. Одного самолета не хватает. У меня похолодело сердце…
Цель. Мы замкнули круг и пошли в атаку. Били по артиллерии и минометам, ведущим огонь по нашим войскам. Уже после первого захода фашистские пушки замолкли, а на третьем прошли над самыми траншеями: гитлеровцы в ужасе метались под губительным пушечно-пулеметным огнем. Удар был исключительно эффективный, но и мы понесли потери: самолет с летчиком Демьяновым и воздушным стрелком Малхазовым был сбит над целью. Из падающего самолета вывалился кто-то из экипажа, но, не раскрывая парашюта, пошел к земле. Малюта на подбитом самолете после сигнала «Иду на вынужденную» ушел на свою территорию.
С последней атаки в направлении своих войск передний край мы перелетели впритирку к земле. Но что это? В один миг земля под нами ощетинилась множеством взрывов.
И тут же самолет сержанта Михаила Одинцова сильно задымил, дотянул до своих и сел на фюзеляж. Оказалось, что на вероятных направлениях выхода штурмовиков из боя на малой высоте гитлеровцы нашпиговали передний край противотанковыми минами с дистанционными электрическими взрывателями. Но об этом мы узнали только вечером.
– Кто не вернулся из группы Попова? – спросил я Тополю сразу после посадки.
– Громов и старший сержант Пряник, товарищ командир.
Тополя еще что-то говорил, но я уже не слышал. Я бежал на КП, не видя земли, туманная пелена заволокла глаза.
– Не может быть… не может быть… – твердил я. – Здесь какая-то ошибка. Я не мог смириться с мыслью, что никогда больше не увижу Федю, не мог поверить, что его уже нет в живых.
На командном пункте все узнал подробно… Громов был восточнее станицы Киевское, когда от прямого попадания зенитного снаряда загорелся его самолет. Товарищи видели, как мой друг покинул горящую машину и через мгновение над ним раскрылся купол парашюта. Внизу были немцы. Он пытался преодолеть линию фронта, которая была совсем близко. Гитлеровцы это поняли. С земли к качающейся в небе черной точке устремились огневые трассы. Одни, пролетая мимо, уходили дальше, в синь неба, но другие обрывались, дойдя до беззащитного, повисшего на парашютных стропах летчика. И, судя по тому, сколько на него было обрушено огня, не оставалось никакого сомнения в том, что на землю опустилось изрешеченное бесчисленным количеством пуль мертвое тело нашего товарища, моего самого близкого друга. Сержант Пряник остался в кабине самолета. Это случилось 26 июля 1943 года.
Никогда еще не было так тяжело на душе. Я пошел к Ермилову:
– Товарищ командир, разрешите вылет, – спазмы сжимали горло – Я вас очень прошу… я полечу туда же, в район Киевского.
– Нет, ты сейчас не полетишь, – покачал головой Иван Афанасьевич. – И вообще сегодня не полетишь. И завтра тоже.
– Товарищ командир! Это несправедливо. Я должен лететь сегодня и именно сейчас! – Я говорил это в порыве отчаяния, забыв о субординации, обо всем на свете. Было единственное желание: мстить, мстить, мстить!
– Пока летать не будешь, – властным голосом оборвал меня командир. Но, понимая мое состояние, по-отцовски добавил: – Не могу я послать тебя в бой. Понимаешь, не могу. Ты должен привести в порядок свои нервы. Нам всем очень жаль Громова и Пряника, но их уже не вернешь. Я знаю, что сегодня и завтра ты будешь действовать очертя голову. А это к хорошему не приведет. Мы можем напрасно потерять еще одного хорошего летчика. Пойми меня правильно.
Но я не мог сидеть сложа руки, я должен быть там, откуда не вернулся Федя. Иду к майору Устименко. Даниил Галактионович очень внимательно выслушал мою просьбу, и мне показалось, настолько все понял, что непременно поддержит меня. Я приготовился услышать одобрение.
– Нет, Кузьма, сейчас тебе летать нельзя, командир полка прав. И не обижайся, – сказал Устименко.
Я вынужден был подчиниться приказу. Мне вдруг захотелось побыть одному. Медленно вышел из землянки и побрел в степь. Позади остался аэродром, впереди на стерне рядом стояли копны скошенной пшеницы. Сел под одной из них и долго навзрыд плакал…
Потом в голове стал созревать план действий в первом же полете. Ни зенитки, ни истребители не станут для меня преградой. Выжму из своего «ила» все. Пусть только разрешат летать! Если стрелять будет нечем – лопастями винта буду рубить гадов. Ничто и никто меня не остановит!
Томительно шло время. Давно такого не было: все мои товарищи по нескольку раз в день летают, а я – на земле. Скорее бы в бой…
Но полетел только 7 августа. На КП оперативный дежурный сообщил, что ЛБС без изменения. Начальник связи Александр Жогин дал новые позывные штурмовиков, истребителей сопровождения, станции наведения, новую волну радиосвязи. Еще темно. Ждем задания. Наконец, штаб дивизии сообщает: группами по шесть самолетов нанести бомбардировочно-штурмовой удар по артиллерии, минометам и пехоте противника в районе Горно-Веселый. Я повел вторую шестерку. Первую – Аверьянов. На подходе к линии фронта связался со станцией наведения.
