Абвер: щит и меч Третьего рейха - Мадер Юлиус (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
В период своей деятельности во главе разведки Канарис расходовал миллионы по своему усмотрению. Но при всем достатке имеющихся в его распоряжении средств он был очень осмотрительным в расходах. Он требовал — именно потому, что служба в разведке таила в себе для слабых характеров большое искушение, — насколько это было возможным, точной отчетности. Характерной является маленькая сценка из довоенного периода: один из самых проверенных людей разведки, человек, который пользовался полным доверием Канариса и был с ним в дружеских отношениях, вернулся в Берлин после длительного пребывания в Америке. Он должен был отчитаться за свои весьма существенные расходы перед главным казначеем, советником интендантства Теппеном, которому незадолго до этого было поручено отвечать за казну и который в качестве «новой метлы» был особенно строг. Доверенный ссылался на решение начальника и в качестве примера привел эпизод из своей поездки в Южную Америку, где он в одном из маленьких латиноамериканских государств дал большой званый обед, а некоему высокопоставленному вельможе, поддержка которого ему была необходима в интересах дела, положил под салфетку крупную сумму в британских фунтах. «И теперь я должен за это представить отчеты!» — с ожесточением выкрикивал он. Канарис, как в этом, так и во многих других случаях, брал на себя ответственность за оплату счета. Ему приходилось лично решать трудную проблему, а именно: безупречное применение государственных средств на службе, которая по своей природе не дает возможности нормального контроля за расходами.
Его личная порядочность никогда не подвергалась сомнению даже в гестапо, которое в иной ситуации охотно брало других под подозрение в том, что они потратили доверенные деньги не по назначению. И действительно, Канарис никогда не наживался на крупных денежных средствах, которые проходили через его руки без возможности тщательного контроля. Его личный стиль жизни был и оставался для его звания и положения скромным. Он не запрашивал и не получал специальных ассигнований и дотаций от фюрера. Когда он в 1936 г. купил себе маленький дом в Шлахтензее, в котором жил до своего ареста в 1944 г., была продана дорогая скрипка его супруги, потому что иначе не хватило бы сбережений, чтобы покрыть расходы на покупку. Канарис и на службе был противником ненужных расходов. Разведка, после того как она под его руководством расширилась по составу и стала играть более важную роль, оставалась в своей старой «лисьей норе» на Тирпицуфер 74/76, названной так не в честь начальника, хотя многие видели в нем старого, хитрого лиса, а из—за многочисленных, необозримых, полутемных коридоров, парадных и черных лестниц этого когда—то «светского» многоэтажного дома, который со своими салонами, «Берлинскими комнатами», кухнями, девичьими и так далее был крайне непрактичным для учреждения и в котором новичок мог почти наверняка заблудиться. Канарис не планировал ни переезда в другие, более подходящие для работы помещения, что, впрочем, было бы нежелательным, так как здесь они были вблизи от Верховного командования вермахта, куда можно было попасть прямым путем, ни основательной перестройки. Также и своим собственным кабинетом, который находился на верхнем этаже здания и куда можно было попасть только на старомодном, часто ломавшемся лифте, он был совершенно доволен. Это помещение, в которое можно было попасть через приемную с двумя секретаршами, было на редкость скромным и не имело ничего общего с помпезными залами, которые привыкли называть своими кабинетами высокопоставленные персоны национал—социалистического режима. Комната была средней по величине, в ней находилась только необходимая мебель, похоже, собранная из старых вещей без всякого стиля и выбора. Перед комнатой находилась пристроенная терраса, с которой можно было смотреть на Ландверканал. На письменном столе стояла миниатюрная модель крейсера «Дрезден», на котором он участвовал в битвах под Коронелем и у Фолклендских островов, — память о морской карьере шефа. Рядом пресс—папье, на каменной подставке три бронзовые обезьяны. Одна из них приставила руку к уху и напряженно слушает, вторая с интересом смотрит в даль, третья прикрывает рот рукой. Это символ разведки, она должна слышать и видеть, но молчать.
Среди картин и портретов, висящих на стене, бросалась в глаза большая фотография испанского каудильо с длинным посвящением, рядом — японская картина с дьявольской рожей, подарок японского посла Ошимы. На другой стене — фотографии прежних начальников секретной службы, одна из них — портрет знаменитого начальника отдела 36 немецкого генерального штаба в период первой мировой войны, полковника Николаи. Над диваном карта мира, конечно, всего мира, потому что интересы человека, который здесь работает, не ограничиваются Германией или Европой, а распространяются на все страны планеты. Обстановку этого кабинета довершали несколько стеллажей с досье, которые Сеппл, жесткошерстная такса, безнаказанно использовал вместо угла, маленький сейф и железная походная кровать, на которую Канарис после обеда при возможности ложился для короткого отдыха. Когда политическая и военная ситуация была особенно напряженной, то бывало, что адмирал проводил всю ночь в своем кабинете, чтобы в случае необходимости каждый раз быть «под рукой».
Он не считал, что обстановка его кабинета не совсем соответствовала его положению, особенно если вспомнить, что он должен был здесь часто принимать иностранных посетителей высокого звания. Он не придавал никакого значения таким формальностям. Он не хотел потратить деньги даже на приличный ковер, который придал бы помещению более респектабельный вид. Один из его сотрудников говорил, что Канарис, скорее всего, не удивился бы, если бы ему однажды вместо письменного стола поставили в комнату большой ящик. Только фотография Сеппла, которая стояла на карнизе камина против стула у письменного стола, должна была бы остаться на месте.
Такой была эта комната, в которой работал Канарис, когда он не был в отъезде. Здесь же он проводил ежедневные совещания по поводу положения дел, называемые «колонна».
Персонал разведки был далеко не однородным. Мысленно можно разделить его на три основные группы: в первую очередь следует назвать тех офицеров, которые получили непосредственное военное обучение и подготовку в армии или во флоте монархического государства, затем после революции 1918 г. вышли в отставку и позже поступили на службу разведки и контрразведки рейхсвера. Сначала большей частью в качестве гражданских служащих, затем в процессе своего роста в должностях офицеров резерва они вошли в состав гитлеровской разведки опять в военном чине. У этой категории служащих больше, чем у других, сохранились традиции старой армии, служебная этика и понятие о чести. Они составляли большую часть постоянных консультантов в отделе разведки. Не совсем идентичны с этими людьми, которые уже за много лет до того, как Гитлер пришел к власти, служили на анонимных должностях в вооруженных силах Германии, прежде чем снова надеть форму офицера, были те, кто после организованного Гитлером вооружения и увеличения армии попал в вермахт из гражданской жизни, где они в основной своей массе не смогли добиться успеха, на который рассчитывали, и после очень короткой переподготовки быстро сделали карьеру. Разведка в процессе ее роста пополнилась за счет таких служащих. Однако ввиду особых требований, которые предъявлялись к тем, кто должен работать за границей, были возможности более тщательного, чем в армии, отбора, и в общей сложности эти люди, вторично использованные в разведке, могли быть причислены к первой группе.
Совершенно другого типа были те офицеры, которые прошли школу вооруженных сил, созданную Зеектом. Наиболее старшие из них, хотя и участвовали также в мировой войне 1914–1918 гг. в германской армии или во флоте, но свою истинно солдатскую обработку и последнюю шлифовку получили в ходе интенсивной профессиональной подготовки в так называемом «стотысячном войске». Это были высококвалифицированные профессиональные солдаты со специальным образованием, которые не имели себе равных во всем мире. Генерал фон Зеект при создании вооруженных сил стремился как можно полнее сохранить этические принципы и идейное богатство старого офицерского корпуса, по крайней мере, перенять все и сохранить в офицерах республики то, что имело непреходящую ценность. В большей степени ему это удалось. Однако следует также отметить, что с переходом от императорской прусской армии и контингентов других бывших немецких земель к вооруженным силам республики была связана определенная опасность бюрократизации. Верность, в которой офицеры и солдаты клялись безличной конституции Германии, была неполным эквивалентом личного отношения повиновения главнокомандующему и отцу отечества. По меньшей мере, для некоторой части офицеров армии — таковых было не так уж мало — их карьера была скорее практической профессией, специальностью, делом, которое осуществляется без какого—либо другого побуждения.
