На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной - Федорова Евгения (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
Помню, как дивно расцветала пожаром заря над головой, как несмело и сладко замирало сердце, как все было призрачно в морозном хрустальном воздухе. Я боялась пошевельнуться или вздохнуть поглубже, чтобы не нарушить, не сломать это колдовство…
Но все имеет конец. Баржа куда-то пристала, и зычные крики конвоиров «А ну, встать!.. Шевелись!» – сломали сказку и вернули нас на землю. Новоприбывших стали «выгружать». Еще с утра тонкие льдинки затягивали лужи и жирная черная грязь неохотно расползалась под ногами, но часам к десяти она превратилась в жидкое месиво и шумно чавкала, замешанная сотнями подошв.
Наш лагпункт назывался «Южным», и говорили, что до него недалеко – километров 18–20, не больше. Но огромный этап наш, растянувшийся живой гусеницей на километр в длину, двигался очень медленно. Идти обочиной, где еще не было жидкой грязи, конвоиры не позволяли. Вещи мы тащили сами, и многие, выбившись из сил, бросали на дороге чемоданы, наспех соорудив из рубахи мешок и затолкнув в него то, что помещалось.
Я тоже хотела оставить мой маленький деревянный чемоданчик, но Андрей и еще двое мужчин из нашего ряда взялись помогать мне и тащили его поочередно. Несколько раз мы присаживались на обочине дороги, что-то жевали. Почти все прихватили с собой что-нибудь съестное, ведь даже на пересылке был ларек, где разрешалось купить печенье, конфеты, папиросы. Денег на этот раз не отбирали, очевидно считая этап недолгим.
К вечеру мы приползли к колючей ограде. Но, прежде чем нас впустили в «зону», снова начались проверка по формулярам, пересчитывание и обыск. Опять бесконечное стояние у вахты, и, когда изнеможденные люди присаживались прямо в дорожную грязь, даже конвоиры на них не кричали. Но вот наконец мы в лагере. Маленькая хатка-хибарка – единственный женский барак. На сплошных нарах здесь живут 34 человека – все женское население лагпункта. У каждой женщины не менее двух, а то и по три, и по четыре «креста» – так почему-то в лагерях обозначалась степень заразности. Сифилитички все до единой.
На собственном опыте я убедилась, что сифилис далеко не так уж заразен, как это считает медицина. Женщины-уркаганки не считались с тем, что свое, а что чужое. Ложка, миска, котелок – что подвернулось под руку, тем и пользуются. Их не волновало, чье это полотенце, чья это подушка, а то и просто чья это постель. То ли спьяну бухнулась куда попало, то ли лень встряхнуть свою, но зачастую, придя с работы, заставала я на своей постели спящую бабу, и растолкать ее не было никакой возможности.
…В ту самую первую ночь, вернее под утро, когда в бараке стало уже совсем светло, я, проснувшись, вдруг увидела, как повешенное мною на столб платье вдруг взмыло в воздух и потихоньку начало подниматься к потолку, пока не исчезло в черной дыре. В изумлении я что-то крикнула, и дружный, даже добродушный хохот был мне ответом.
Впрочем, тем же утром я выменяла обратно свое платье на пайку хлеба, а так как свою собственную снедь, сбереженную на этапе, сама разделила между моими сожительницами (в бараке их было не так уж много – большинство околачивалось у своих «хахалей» по другим баракам), то тут же стала «своей в доску», и женщины из нашего барака никогда меня больше не обижали.
Скоро выяснилось, что спать в помещении вообще невозможно, даже тогда, когда ноги подкашиваются от усталости. Пропорционально возрастающей жаре возрастало и полчище клопов, выгоняя нас из барака, и мы устраивались где-нибудь поодаль, на свежем воздухе. Но все это пока было впереди.
А теперь несколько слов о том, что произошло с мужчинами из нашего этапа. Пока нас проверяли и пересчитывали, настала северная карельская ночь. Когда наше «стадо» наконец оказалось по другую сторону от вахты, мужчин со всеми их пожитками погнали в большой и длинный барак, с виду больше похожий на скотный двор или конюшню из-за узких с горизонтальными прорезами окон. Конечно, света сквозь них даже и светлой карельской ночью проникало мало, а освещения в бараке вовсе никакого не было.
Ощупью, натыкаясь друг на друга, на вещи и нары, живой поток втекал в барак, и наконец за последним человеком закрылись двери, загремели засовы и замки. Люди наконец могли отдохнуть. Среди ночи в запертом бараке поднялось нечто невообразимое. Дело в том, что длинный барак был перегорожен посредине сплошной досчатой стеной. В одной половине находились вновь прибывшие этапники, проходившие по 58-й статье, а в другой – жившие здесь уже давно мужчины-уркаганы.
Урки – народ энергичный и сообразительный, если еще не успели стать доходягами. Информация у них поставлена отменно, и они всегда знают обо всем, что делается в лагере. Они не мешкая разобрали перегородку, и в темноте и давке начался невиданный грабеж. Тащили и отнимали не только чемоданы и мешки – раздевали людей догола и избивали сопротивляющихся.
Крики, вопли, призывы начальства и конвоя, грохот, мат сотрясали не только барак, а и весь небольшой клочок земли, который назывался лагпунктом. Но ни один конвоир не приблизился к бараку, ни одного выстрела, хотя бы в небо, для острастки не раздалось с вышек… Это никого не касалось.
На нашем лагпункте не было ни одного дерева или даже самого сухого и пыльного куста. Только несколько деревянных бараков, а за ними – ямы от выкорчеванных когда-то здесь росших деревьев. По вечерам, в короткое время от ужина (он же – обед) до отбоя, вокруг каждой ямы собиралась своя компания. И даже урки не занимали «чужой» ямы…
Когда мы приплетались с лесоповала (другой работы здесь вообще не было), уже пережив параксизмы голода, с привычной сосущей тупой болью под ложечкой, наша компания занимала свою яму, а я с ведром и пятью-шестью талончиками отправлялась за «обедом». Дело в том, что женщинам все же наливали погуще, а иногда вплескивали в ведро лишний черпак.
Меню не было разнообразным – почти все лето варили «затируху» на «бульоне» из толченых сухих костей, и этот порошок плавал в супе вроде нерастворимого гравия. Это было и «первое», и «второе» – да еще и без соли. Но привыкнуть, очевидно, можно ко всему. Я приносила ведро и разливала варево по мискам. Ели медленно и молча, потому что, когда начинали есть, притаившийся было голод снова оживал и начинал бушевать в наших желудках. И когда в тишине только кляцали о миски наши железные ложки, откуда-то, как из-под земли, появлялись крысы…
Они рассаживались полукругом возле ямы и, как зачарованные, не отрывали от нас своих блестящих и жадных глаз. Через короткое время, как по команде, крысы вдруг делали короткий бросок вперед и снова замирали. Еще шаг – и опять как статуи… Еще бросок… Но тут кто-нибудь из нас не выдерживал и принимался звенеть ложкой о край миски:
– Брысь вы, окаянные!
Крысы неохотно отодвигались задом, а потом начиналось медленное наступление. Чтобы прогнать их совсем, надо было встать, затопать ногами или запустить в них чем-нибудь. Удивительно, чем питались эти жирные мерзкие твари там, где люди умирали с голоду?! В «урочьих» ямах горели маленькие костерки, и на них в жестяных манерках булькало варево – варились крысы. Говорили, что они были вкусные и нежные, вроде крольчатины.
Когда мы стали «своими» и завели знакомство с некоторыми из урок, мне не раз предлагали отведать белого и аппетитного на вид крысиного мяса – такой кругленький и аккуратный окорочок. Но стоило вспомнить, как эти пестро-рыжие тяжелые твари с омерзительными голыми длинными хвостами одна за другой шныряют в уборной, скатываясь вниз по стенам, нахально снуют по стульчаку, прямо по ногам, – и отвратительная спазма перехватывала горло… Не могу! К чертям!
В нашей компании оказался, кроме новых знакомых, и мой сдаточный капитан из Пиндушей – тот самый Евгений Андреевич, который приветствовал меня гудками с залива Онежского озера и с которым мы так недавно – всего лишь в прошлое лето – «элегантно» обедали в столовой, как отметил кто-то из инженеров конструкторского бюро Пиндушского лагпункта. Но боже мой, как же он выглядел теперь! Когда мы (наш этап) прибыли на «Водораздел» и я встретилась с ним, то в первые минуты просто его не узнала. А ведь Евгений Андреевич прибыл сюда всего лишь месяца за полтора до нас! Он исхудал до неузнаваемости. Вместо белоснежного кителя – засаленная телогрейка «двадцатого» срока; вместо капитанской фуражки – какая-то крохотная клоунская шапчонка, и огромные стоптанные «шанхаи» на босых ногах…
