Убежище. Дневник в письмах (др.перевод) - Франк Анна (читаем книги бесплатно .txt) 📗
Ну ладно, возвращаюсь к делу. Как же мне без всяких рисунков объяснить ему, что находится внутри у женщины? Сейчас я попробую изложить это здесь, в дневнике.
Итак, я начинаю.
Когда стоишь, спереди не видно ничего, кроме волос. Между ног – что-то вроде подушечек, мягких-мягких, тоже покрытых волосами, когда стоишь, они прилегают друг к другу, и того, что находится между ними, не видно. Но когда садишься, они расцепляются, и между ними открывается что-то ярко-красное, безобразное, похожее на сырое мясо. В верхней части, между большими срамными губами, на самом верху, находится кожная складочка, если присмотреться, вроде пузырька, это клитор. Дальше идут маленькие срамные губы, они тоже прижаты друг к другу, их тоже можно принять за складочку кожи. Если они раскроются, между ними можно будет увидеть мясистый отросточек, не больше подушечки моего большого пальца. Его верхняя половина пористая, в ней много дырочек, и из них течет моча. Нижняя часть выглядит так, как будто состоит из одной кожи, но на самом деле именно там находится влагалище. Складочки кожи полностью закрывают его, так что его почти невозможно увидеть. Дырочка, находящаяся под кожей, такая малюсенькая, что почти невозможно себе представить, как может войти туда мужчина, а как может выйти целый ребенок – и подавно. В эту дырочку вставить указательный палец и то трудно. Только и всего, но это играет такую огромную роль.
Милая Китти!
Когда человек меняется, сам он замечает это только тогда, когда перемена завершится. Я изменилась, и основательно, полностью и во всем. Мои мнения, взгляды, критические суждения, моя внешность, мой внутренний мир – все изменилось. И я могу с уверенностью утверждать, потому что так оно и есть, – изменилось к лучшему. Я уже рассказывала тебе, как трудно дался мне переход от прежней жизни, где я была предметом поклонения, к здешней суровой реальности с ее перепалками и нападками взрослых. Но большая доля вины за то, что мне пришлось так тяжело, ложится на моих родителей. Дома они с удовольствием предоставляли мне быть предметом поклонения, и это было хорошо, здесь же им не следовало бы вдобавок ко всему прочему меня еще и подзуживать и, ссорясь с Ван Даанами и сплетничая о них, убеждать, что правы только они, мои родители. Прошло много времени, пока я поняла, что каждая сторона права только наполовину. Но теперь я знаю, как много здесь совершено ошибок, и старыми, и молодыми. Самая большая ошибка моих родителей по отношению к Ван Даанам в том, что ни папа, ни мама никогда не пытались говорить с ними откровенно, по-дружески, пусть даже эта дружба была бы немного неискренней. Я хочу прежде всего жить со всеми в мире, не ссориться и не сплетничать. С отцом и с Марго это будет легко, а с мамой трудно, и потому только к лучшему, что она сама иногда дает мне по рукам. Подружиться с менеером Ван Дааном можно, если с ним соглашаться, выслушивать его и поменьше говорить самой, а главное – подхватывать его шуточки и самой отвечать на них шуткой. Чтобы понравиться мефрау, надо говорить с ней начистоту и признавать свои ошибки. Она тоже откровенно признается в своих весьма многочисленных недостатках. Я знаю, что теперь она уже не такого плохого мнения обо мне, как вначале. И только потому, что я правдивая и говорю людям в глаза даже не очень лестные вещи. Я и впредь буду правдивой, я считаю, что так можно достичь большего; вдобавок и самой приятнее. Вчера мефрау завела со мной разговор насчет риса, который мы дали Клейману. Она сказала:
– Мы все время даем ему рис. Но теперь я говорю: хватит. Менеер Клейман может и сам достать рис, если только захочет дать себе труд. Почему мы должны все отдавать из наших запасов? Они точно так же нужны нам самим.
– Нет, мефрау, – ответила я, – я с вами не согласна. Наверно, менеер Клейман может достать рис, но ему неприятно этим заниматься. Не нам осуждать людей, которые нам помогают. Мы должны отдавать им все, что им нужно, если только можем. Тарелочка риса в неделю нас не спасет, с таким же успехом мы поедим фасоль.
Мефрау была другого мнения, но сказала, что, хотя она со мной не согласна, спорить не будет.
Ну ладно, хватит об этом, иногда я считаю, что уже нашла свое место, другой раз сильно в этом сомневаюсь, но знаю, что я его обязательно найду! О да! И особенно теперь, ведь у меня есть поддержка, с Петером легче разгрызать твердые орехи и от кислых яблок не такая оскомина.
Я до сих пор не знаю, в какой мере я ему нравлюсь и дойдет ли у нас когда-нибудь до поцелуя; во всяком случае, я не собираюсь навязывать свой поцелуй. Папе я рассказала, что часто хожу к Петеру, и спросила, одобряет ли он это. Он, разумеется, одобрил.
Мне стало гораздо легче высказывать Петеру то, о чем я больше никому не говорю; так, я ему рассказала, что собираюсь писать, даже если и не стану писательницей, то все равно наряду со своей профессией или другими делами буду писать.
Я не богата деньгами и земными богатствами, не красива, не умна, мало знаю, но я счастлива и буду счастлива! У меня счастливый характер, я люблю людей, у меня нет к ним недоверия, и я хочу, чтобы все они были счастливы вместе со мной.
(Эти строки написаны недели две назад, теперь все изменилось. Но поскольку мне очень редко приходят в голову стихи, я решила просто так записать их.)
Милая Китти!
Большое место в летописи нашей жизни в Убежище должна была бы занимать политика, но, поскольку меня эта тема не особенно интересует, я до сих пор не уделяла ей должного внимания. Поэтому сегодня посвящу свое письмо целиком политике.
То, что мнения у всех очень разные, вполне естественно, еще понятнее, что в тяжелые военные времена о политике много говорят, но… вечно ссориться из-за этого – просто идиотизм. Держать пари, смеяться, браниться, брюзжать – пожалуйста, пусть варятся в собственном соку, мне безразлично, но ссориться-то зачем, это ведь по большей части до добра не доводит.
Люди, приходящие с воли, приносят много ложных новостей, наше радио, наоборот, до сих пор еще ни разу не соврало. У Яна, Мип, Клеймана, Беп и Кюглера в смысле политики настроение все время меняется от оптимизма к пессимизму и обратно. Ян подвержен пессимизму меньше всех.
Здесь же, в Убежище, у каждого взгляды на политику неизменны. Когда без конца обсуждают высадку союзников, бомбежки, выступления разных политических деятелей и т. д. и т. п., так же без конца один повторяет: «Это невозможно!», другой: «О Господи, если они высадятся только теперь, что тогда будет!», третий: «Все идет наилучшим образом, отлично, блеск!»
Оптимисты, и пессимисты, и не в последнюю очередь реалисты не устают энергично твердить свое, и, как и во всем остальном, каждый считает себя единственным обладателем истины. Некую даму сердит безграничное доверие, которое ее высокочтимый супруг питает к англичанам, некий господин набрасывается на свою даму за ее пренебрежительные и издевательские замечания касательно его любимой нации.
И так с раннего утра до позднего вечера, а самое поразительное, что это им никогда не надоедает. Я сделала открытие, столь же блестящее, как то, что человек подпрыгнет, если уколоть его булавкой. Так же безотказно действует и мое изобретение. Я начинаю разговор о политике, и довольно одного вопроса, одного слова, одной фразы, чтобы все Убежище втянулось и увязло по уши!
Недавно появилась новая радиопередача «Обзор воздушной обстановки» – как будто мало нам немецких «Сообщений вермахта» и английской Би-би-си. Очень здорово, но обратная сторона медали в чем-то и разочаровывает. Англичане поставили свои военно-воздушные силы на поток, в точности как немцы – свои пропагандистские враки.
