Убежище. Дневник в письмах (др.перевод) - Франк Анна (читаем книги бесплатно .txt) 📗

Настроение у людей плохое, да и каким ему быть, если все голодны, того, что дают по карточкам на неделю, едва хватает на два дня, кроме разве что кофе-суррогата. Высадка союзников все время оттягивается, мужчин увозят в Германию на принудительные работы, дети болеют или недоедают, все плохо одеты, в плохой обуви. Одна подметка из-под полы у спекулянтов стоит семь с половиной гульденов. При этом большинство сапожников вообще не берут обувь в починку или берут на срок четыре месяца, а потом придешь, и окажется, что обувь пропала.

Нет худа без добра: чем хуже становится еда и чем суровее меры, которые применяют власти, тем сильнее сопротивление. Нидерландские карточные бюро, полиция, чиновники либо помогают своим согражданам, либо доносят на них, и те попадают за решетку. К счастью, лишь небольшая часть нидерландцев сделала неправильный выбор.

Милая Китти!

Представляешь, сейчас, когда на улице еще довольно-таки холодно, большинство людей уже примерно месяц сидят без угля – мало радости, а? Настроены все снова более оптимистично в связи с событиями на Русском фронте, а там дела идут просто потрясающе! Вообще-то не в моем обычае много писать о политике, но где сейчас стоят русские войска, я все же должна тебе сообщить, они подошли вплотную к границам генерал-губернаторства [45] и к реке Прут в Румынии. Подошли вплотную к Одессе и окружили Тернополь. Здесь у нас каждый вечер ждут чрезвычайного сообщения от Сталина.

В Москве так часто стреляют из орудий, производя салют, что, наверно, каждый день город содрогается, уж не знаю, то ли им приятно играть, как будто война идет совсем близко, то ли они не могут придумать другого способа выразить свою радость.

Немцы оккупировали Венгрию, там не меньше миллиона евреев, вот и они, наверно, теперь погибнут.

У нас все по-старому. Сегодня день рождения менеера Ван Даана, ему подарили две пачки табака, кофе на одну чашку, сбереженный его женой, лимонный пунш от Кюглера, сардины от Мип, одеколон от нашей семьи, две ветки сирени и тюльпаны. Нельзя не упомянуть также торт с прослойками, пропитанными компотом из малины и смородины, он получился немного клеклым из-за плохой муки и отсутствия масла, но все равно вкусным.

Разговорчики насчет нас с Петером немного поутихли, сегодня вечером он зайдет за мной, все же мило с его стороны, не правда ли, ведь ему самому это совсем не нравится. Мы с Петером очень дружим, много бываем вместе и говорим на самые различные темы. Так чудесно, что нет необходимости сдерживать себя, когда речь заходит о щекотливых вопросах, я, конечно, ни за что не стала бы обсуждать их с другими мальчиками. Например, мы говорили о крови, и тут оказалось кстати перейти к менструации и т. п. Он считает, что мы, женщины, очень стойкие и выносливые, если так спокойно выдерживаем ежемесячную потерю крови. И сказал, что я вообще очень стойкая и выносливая. Тра-та-та, почему бы это?

Жить здесь мне стало лучше, гораздо лучше. Господь меня не оставил и не оставит впредь.

Дорогая моя Китти!

И все-таки мне очень трудно; ты, наверно, догадалась, что я имею в виду? Мне так ужасно хочется, чтобы Петер меня поцеловал, но время идет, а он все не целует. Неужели он видит во мне лишь товарища и ничем другим я для него не стала?

Ты знаешь, и сама я тоже знаю, что я сильная, что большинство своих тягот я могу нести в одиночку. Я не привыкла делить их ни с кем, искать поддержку в материнских объятиях. Но теперь я так мечтаю положить голову ему на плечо и посидеть тихо-тихо.

Я не могу забыть сон про щеку Петера Схиффа, как мне тогда было хорошо! Неужели ему не хочется того же? Может, он просто от застенчивости не признается мне в любви? Почему он так часто стремится быть со мной? Ну почему, почему он молчит?

Ладно, хватит, я ведь сильная, надо успокоиться и не распускаться, набраться терпения, а остальное приложится, но… меня ужасно угнетает, что выглядит это так, будто я за ним бегаю. Всегда я хожу наверх, а не он ко мне. Но ведь тут все дело в том, как у нас расположены комнаты, он не может этого не понимать. Впрочем, наверно, он понимает не только это.

Дорогая моя Китти!

Полностью вопреки своему обыкновению я подробно напишу тебе сегодня о еде, ведь не только в Убежище, но и во всей стране, во всей Европе, да и за ее пределами еда стала очень важной и трудной проблемой.

За 21 месяц нашей жизни в Убежище мы пережили несколько «столовых периодов», что это означает, я тебе сейчас объясню. «Столовым периодом» я называю время, когда мы постоянно едим одно и то же кушанье или один и тот же вид овощей. Какое-то время мы только и ели что салатный цикорий – каждый день, с песком, без песка, толченый с картошкой, в виде салата, запеченный в огнеупорной миске, потом ему на смену пришел шпинат, за ним последовали кольраби, скорцонера, огурцы, помидоры, кислая капуста и т. д. и т. п.

Конечно, мало радости каждый день и в обед, и в ужин есть, например, кислую капусту, но никуда не денешься, голод не тетка. А сейчас у нас самый замечательный период, когда вообще нет свежих овощей.

По будням мы едим на обед бобы, гороховый суп, картошку с мучными клецками, картофельную запеканку; если Бог даст, разок перепадет ботва скороспелой репы или гнилая морковь, а потом опять бобы. Картошку мы едим каждый раз, начиная с завтрака, поскольку нам не хватает хлеба, на завтрак мы едим печеную (или немного поджаренную). Суп мы варим из бобов или фасоли, картошки, сухих пакетных овощных супов, кубиков куриного бульона, концентрата бобов. Бобы у нас входят во все блюда, не исключая хлеба. На ужин мы всегда едим картошку с подливкой-суррогатом и салатом из свеклы, которой у нас, к счастью, достаточно. Хочу рассказать подробнее о мучных клецках, их мы делаем из «государственной» муки – просеиваем ее, разводим водой и добавляем дрожжи. Клецки получаются клейкие и твердые и ложатся камнем в желудке, ну да ладно!

Самое большое наше развлечение – ломтик ливерной колбасы раз в неделю и варенье, намазанное на кусочек сухого хлеба. Но мы еще живы и даже иногда находим все это вкусным.

Дорогая моя Китти!

Долгое время меня мучили сомнения, зачем я сижу за учебой, ведь войне конца не видно, да и верится-то в него с трудом. Если война к сентябрю еще не кончится, я больше не пойду в школу, отставать на целых два года я не хочу.

Для меня все дни заполнены Петером, одним лишь Петером, мечтами и мыслями о нем, а в субботу мне стало так плохо, ну просто ужасно. Я сидела у Петера и с трудом сдерживала слезы, потом пила лимонный пунш с Ван Дааном, пришла в большое возбуждение и хохотала до упаду, но стоило мне остаться одной, как я почувствовала, что теперь мне надо выплакаться. Я выскользнула из постели и прямо в ночной рубашке опустилась на пол; сначала долго и от всей души молилась, потом положила голову на руки, подтянула колени, сжалась в комок на голом полу и заплакала. Громко всхлипнув, я вернулась к действительности и подавила рыдания, чтобы меня не услышали наши за стеной. Я начала сама себя ободрять, все время повторяя: «Я должна, я должна, я должна…» От непривычной позы у меня все занемело, я привалилась к краю кровати и продолжала бороться с собой, и только в пол-одиннадцатого снова залезла в постель. Я успокоилась.

А теперь я уже совсем успокоилась. Я знаю, что должна учиться, чтобы не остаться дурой, чтобы чего-то добиться, чтобы стать журналисткой – вот чего я хочу! Я знаю, что могу писать. Несколько рассказов у меня получились, зарисовки Убежища сделаны с юмором, многие страницы дневника выразительны, но… действительно ли у меня есть талант, это еще вопрос.