Пока не сказано прощай . Год жизни с радостью - Уиттер Брет (читаем книги .TXT) 📗
Забытая на диване обертка от шоколадного батончика может привести к пятнадцатиминутному тарараму, начинающемуся со слов: «Сколько раз тебе говорить, нельзя есть на диване!»
Вот, например, сегодня утром Джон разбудил Обри, забарабанив по кастрюле у него над ухом, и велел ему вставать и идти убирать означенную бумажку.
Бедный Джон! Это все я виновата, мое попустительство, привыкла сама все делать за детей. Теперь ему приходится бороться за дисциплину. Быть тем родителем, который входит в комнату — я-то ведь не могу больше ходить — и говорит «нельзя».
— Не смей заставлять Марину быть вместо матери, — твержу Джону я.
Слава богу, Марине четырнадцать. А это означает, что она живет на другой планете. Она так занята своими друзьями, что нередко забывает обо мне.
И вообще, бoльшую часть времени она так далека от нас, как будто и впрямь едет в том самом дистанционно управляемом марсоходе.
Я лишний раз вспомнила об этом на днях, когда она вечером влетела в комнату с вопросом, можно ли ей переключить канал на реалити-шоу «Светская жизнь семьи Кардашьян».
— Конечно, — тут же ответила я, желая хоть что-нибудь посмотреть с ней вместе.
Сама я предпочитаю «Закон и порядок», или «Замороженную планету», или, на худой конец, «Мою большую цыганскую свадьбу» — подивиться, как это молодым женщинам в их общине всегда удается одеваться так, словно они проститутки. Шоу о цыганских свадьбах хотя бы яркое, красочное, и потому его можно смотреть. Но что можно сказать про Кардашьянов?
Марина, затаив дыхание, смотрела, как на экране кучка роскошных женщин (имена у всех начинаются на «К») в хвост и в гриву гоняли своих холеных мужей, а те в свою очередь прикалывались, пряча друг от друга «феррари», пока мамаша Кардашьян то бурей врывалась в свой особняк, то вылетала оттуда, слишком озабоченная процветанием своего бизнеса, чтобы готовить детям обед, хотя весь ее бизнес, судя по всему, — разъезжать с детьми в спортивной машине да показывать другим водителям неприличные жесты, ругаясь при этом на чем свет стоит.
Марина была очарована.
— И что такого интересного ты находишь в этом шоу? — спросила я.
— А что тебе в нем не нравится? — ответила она.
— Ну что тебе в нем нравится? Что? Помоги мне понять.
— Ой, мам, какая ты душка.
Да, Марина часто называет меня душкой, проносясь из одной комнаты в другую, занятая то обесцвечиванием волос, то набегами на мой платяной шкаф, пока я сижу над подносом с едой и пытаюсь покормить себя, точно двухлетка.
— Ты такая ми-и-илая, — говорит она мне.
И моя душа улыбается.
Я рада, что я для нее душка.
— Я хочу взять тебя с собой в путешествие, — говорю я ей. Такое, которое запомнится ей на всю жизнь. А еще я хочу войти в ее жизнь хотя бы на два дня. Но об этом я ей не говорю. — Куда ты хочешь поехать?
Она распахивает глаза. Улыбается:
— Калабасас, в Калифорнии. Встретиться с Кардашьянами. — Она не шутит.
Однажды я посмотрела фильм «Жизнь прекрасна» — об одном человеке, который вместе с маленьким сыном попадает в концлагерь. Отец переосмысливает для сына все, что там с ними происходит, маскируя ужас фантазией и юмором. Пряча его за своей большой душой.
Вот именно это я и пытаюсь делать каждый день. Долгое время я не называла свою болезнь в присутствии детей, боясь, что тогда они посмотрят в «Гугле» и ужас обрушится на них.
Еще на ранней стадии психолог посоветовал нам с Джоном не говорить об этом с детьми. Когда те будут готовы, сказал он нам, они сами спросят.
Марина ни о чем не спрашивает.
Так что мне остается лишь надеяться, что я все делаю правильно. Что я поступаю с моими детьми как должно. Интересно, придет ли день, когда Марина пожалеет, что мы так и не поговорили с ней о моей болезни и о том, чему научил меня опыт ранней смерти?
Надеюсь, что нет.
Ей всего четырнадцать, и она ведет себя абсолютно естественно.
Я вообще плохо разбираюсь в мотивах человеческих поступков. Например, я в жизни бы не догадалась, что если кофе назвать по-итальянски, то люди будут платить по пять долларов за чашку. Или выкладывать огромные деньжищи только за то, чтобы, стоя под палящим солнцем, наблюдать, как носятся по кругу гоночные машины. Или смотреть шоу про Кардашьянов.
Но одно я знаю наверняка (или, по крайней мере, думаю, что знаю): чем сильнее я сама, тем сильнее будут мои дети.
Уэсли ужасно нравится, что я теперь ем с подноса, точно как он в школе. У него тоже есть свое убежище: Аспергер.
— Мам, можно я с тобой поем? — спрашивает он.
— Конечно, — отвечаю я.
Он плюхается со мной рядом.
— Клево, — говорит он.
И внимательно смотрит, как я беру оливку и с трудом подношу ее ко рту.
— Тебе кто нравится — Лило или Стич? — спрашивает он.
Я смотрю на него, медленно жуя. Он улыбается. Да, сынок, это и вправду клево.
А Марина?
Девочка моя, да я бы свезла тебя в Калабасас, штат Калифорния, в мгновение ока. Вот только к Кардашьянам ты и близко не подойдешь — хотя с ногами у тебя все в порядке.
Поездка Марины
Поездка в Нью-Йорк спланировалась в одну секунду, прямо в салоне красоты, где мне красили волосы.
Керри не просто стилист, она моя подруга. Мы знакомы уже десять лет. Наши дочки дружат с детского сада. А наших сыновей мы раньше по очереди возили в школу.
Все эти годы Керри была в разводе с мужем. И вот она и ее подруга Пэм собрались зарегистрировать свои отношения.
Пэм — микробиолог. Она дружелюбная, милая женщина, которой устанавливать контакты с людьми так же приятно, как возиться с чашками Петри. Керри была на седьмом небе, когда встретила ее. Ей даже не надо было говорить мне об этом, но она все равно сказала — раз сто.
То, что она абсолютно счастлива, было видно даже по тому, как она сноровисто накладывала краску для волос.
Керри вообще из тех девушек, которые готовы обнимать всех, даже домоправительниц, — она так и поступает, когда приходит к нам, обнимает Иветт, мою помощницу по дому. Но только когда она счастлива, разумеется.
Пока мы ждали, чтобы краска пропитала мою седину, Керри рассказывала подробности своей будущей свадьбы.
Свадьба должна состояться в Нью-Йорке, где однополые браки легальны. У нее будет платье цвета голубого льда, а у Пэм — черное. Прием будет проходить в доме сестры Пэм, в Хакенсаке, штат Нью-Джерси. Маленькие кексики заказаны в итальянской кондитерской, прославившейся благодаря шоу «Кейк-босс», а к ним — цветочки гортензии, они так похожи на бабочек. Покойная мать Керри очень любила бабочек.
Продуманы сотни мелочей, чтобы почтить память покойных родственников. Сами букеты невест будут напоминаниями об ушедших душах. Монетки, которые любил тереть друг об друга дедушка; цветы, которые делала из лоскутков от своих старых платьев бабушка; маленькая фотография умершего младенца; стеклышко — голубое, как льдинка, формой как сердечко, — найденное на пляже в тот самый день, когда Керри особенно тосковала по своему умершему брату.
На ее месте я сосредоточилась бы прежде всего на подходящем букете: пурпурные розы на коротких стебельках, перевязанные лентой подходящего цвета. Но у Керри и Пэм другие заботы: не выпустить из рук память о мертвых.
Я была так тронута, что напросилась к ним на свадьбу.
Затем вспомнила, что год назад Марина отчаянно хотела поехать с классом в Нью-Йорк. Но тогда я сказала, что раньше ей нужно исправить свои оценки. И дочка решила, что овчинка выделки не стоит.
— Хочешь поехать в Нью-Йорк? — спросила я у Марины в тот же вечер. — У Керри там свадьба.
— Конечно, — ответила она.
— Может, ты предпочла бы поехать куда-то еще?
Марина улыбнулась. Не могу удержаться от хвастовства: улыбка у нее обворожительная.
— Может быть, в Калабасас?
— Нет, мам, — сказала она. — Нью-Йорк — это подходяще.
