Отдаю себя революции... - Николаев Владимир (бесплатные версии книг TXT) 📗
Однажды Владимир Ильич прогуливался с рабочими — делегатами съезда и расспрашивал их об организации забастовочной борьбы, о боевых дружинах, интересовался настроениями рабочих, говорил о привлечении молодежи в революционное движение. Всех удивило, как хорошо информирован Ленин о положении на местах. В частности, он был знаком с ходом стачки иваново-вознесенских текстильщиков, знал о первом Совете рабочих депутатов, ему было известно о зверском убийстве черносотенцами замечательных большевиков Ф. А. Афанасьева и О. М. Генкиной. Располагал Владимир Ильич сведениями и о том, что Фрунзе во главе шуйских боевиков сражался на баррикадах Красной Пресни.
Во время беседы Ленин обратился к Фрунзе:
— Давно хотел узнать у вас, товарищ Арсений, как это вам удалось в разгар забастовки создать рабочий университет на реке Талка? Что же вы там изучали?
— Рабочий университет — это очень громко сказано, Владимир Ильич. Просто время было горячее, нам не хватало агитаторов, вот мы и решили подготовить их сами. В нашем Совете рабочих депутатов были представители со всех фабрик и заводов, и мы договорились с ними, что в дни заседаний Совета после обсуждения текущих дел будем еще проводить учебные занятия. Так на берегу реки Талка, где обычно собирался Совет, мы стали изучать с рабочими марксизм, задачи рабочего движения и другие дисциплины. В этой своеобразной партийной школе мы подготовили около двухсот агитаторов, и это очень помогло нам в оживлении работы в массах. Какой же это университет?
Но Владимир Ильич отнесся к этому очень серьезно. Он долго расспрашивал Фрунзе, какие работы Маркса и Энгельса удалось изучить, были ли на занятиях споры, о чем спорили, принимали ли участие в работе школы женщины, молодежь. Затем сказал:
— Без научных знаний, и особенно без знания революционной теории, нельзя уверенно двигаться вперед. Если мы сумеем вооружить основную массу рабочих пониманием задач революции, мы победим наверняка, в кратчайшие исторические сроки и притом с наименьшими потерями [2].
Тогда же Владимир Ильич посоветовал Фрунзе глубже изучать военное дело, указал на то, что партии нужны свои военные специалисты. Михаил Васильевич запомнил этот совет на всю жизнь.
Возвратившись со съезда, он с новой силой берется за работу, объезжает обширный край, рассказывая об итогах съезда и боевых задачах движения.
Слежка за Фрунзе в это время особенно усилилась. Полицейские гоняются за ним буквально по пятам. Положение стало настолько опасным, что партийный комитет обязал Фрунзе скрыться и передохнуть. Во время ареста в октябре, когда его тащили за лошадью на аркане, он получил вывих коленной чашечки, которая теперь причиняла сильную боль при каждом резком и неосторожном движении. Все больше и больше давала себя чувствовать болезнь желудка. Подчиняясь решению партийного комитета, Михаил Васильевич отправился к старшему брату, врачевавшему в Казанской губернии.
После короткого отдыха он еще энергичнее берется за работу в Шуе и Иваново-Вознесенске. Вместе со старым и опытным партийным работником — Ольгой Афанасьевной Варенцовой Фрунзе подготавливает съезд партийных организаций «ситцевого края», на котором был оформлен Иваново-Вознесенский союз РСДРП. И снова разъезды, подбор и обучение низовых партийных организаторов и пропагандистов, занятия с дружинниками, рискованная экспроприация оружия. Снова кольцо преследователей сжимается вокруг него, все труднее и труднее становится уходить от наседающих врагов. Кажется, ареста не избежать.
И вот, чтобы сбить с толку полицию и уйти от настырной слежки, Михаил Васильевич по решению партийного комитета на два месяца уезжает в столицу для сдачи экзаменов в политехническом институте. С жадностью набрасывается он на книги. За два месяца подгоняет «хвосты» за первый курс и сдает экзамены за второй, третий и четвертый! Для этого пришлось заниматься с темна до темна. Крупные ученые отмечали выдающиеся способности Фрунзе, приглашали остаться на кафедре или в лаборатории. Но он, как только истек срок предоставленного отпуска, спешит вернуться к своей опасной работе, которая стала главным делом его жизни.
Уже тогда Фрунзе считал для себя превыше всего то, что связано с деятельностью партии. Впоследствии он скажет: «Если вы спросите старого большевика, что ему дороже и ближе всего на свете, то в 99 из 100 случаев вы услышите в ответ — партия».
Прекрасны были два месяца, проведенные в читальных залах и в университетских аудиториях. Но разве можно их равнять с борьбой, с живым революционным действием?
Пока Фрунзе находился в столице, полиция разгромила две подпольные типографии. А время приспело горячее: начались выборы в Государственную думу. От рабочей курии баллотировался ткач Николай Жиделев. Если вся трудовая рать дружно отдаст за него голоса, то Жиделев пройдет.
Агитаторы, выступавшие на летучих митингах у проходных, агитировавшие по фабрикам, не знали отдыха. Сам Арсений выступал до хрипоты, до потери голоса. И все равно этого было недостаточно. Шуточное ли дело, охватить все фабрики и мастерские, весь рабочий люд! Тут в самый раз были бы четвертушки-листовки, написанные ясно, призывно, берущие прямо за душу. Их можно сунуть в карман, прочитать в укромном местечке, пораскинуть мозгами над прочитанным, передать товарищу.
Он очень сожалел о том, что организация лишилась в такой момент сразу двух типографий. «Полиция отняла, а мы что, лыком шиты? — мелькнуло у него. — У нас есть оружие, есть боевики. Так не отнять ли и нам?»
Эта мысль понравилась Арсению, и он начал раздумывать. И чем больше думал об этом, тем больше нравилась такая идея. Сначала грезилось подготовить налет и захватить оборудование, необходимое для устройства новой подпольной типографии. Но, поразмыслив еще, он решил, что с этим придется повременить. Листовки нужны немедленно, а на устройство типографии понадобится время. Лучше захватить типографию и успеть отпечатать в ней пятьсот — шестьсот листовок. Нет, тысячу!
Так родился план дерзкого налета на лучшую в городе типографию Лимонова…
Скоротечны январские сумерки. В считанные минуты ярко отпылала стылая заря. И вот уже густую синь вечера пятнают оранжевые квадраты подслеповатых окон обывательских домов и домишек. Ярче других светятся призрачным электрическим светом широченные окна типографии Лимонова. Она в центре города. Возле нее расхаживает постовой полицейский Шишко. Он громоздок и внушителен, как монумент. Одет тепло. Но мороз и его чувствительно прихватывает. Шишко то и дело гулко постукивает ногой об ногу и рукавицами время от времени хлопает словно хлопушками.
Небо обильно вызвездило. Млечный путь усеян блестками, будто просеянными зернышками. И каждое различимо в недоступной вышине.
Тихо течет над городом мирный морозный вечер. Прохожих становится все меньше. Жизнь замирает в холоде и тьме. Только в типографии Лимонова гулко грохочут печатные машины. И двери еще хлопают. Идут, стало быть, клиенты. В том нет ничего удивительного: процветающее предприятие.
В этот вечерний час только Лимонов успел щелкнуть крышечкой золотых часов, вспомнив, что обещал жене заехать в условленное время, в кабинет ввалилось сразу человек пять служащих во главе со старшим конторщиком. Лимонов замахал руками:
— Господа, господа, не могу, нет ни минуты времени. Я вас не приглашал, что за манеры… Я спешу…
И в этот момент из-за служащих вышел этакий молодец в барашковой шапке, сдвинутой на ухо, и суконном пальто, руки в карманах, и проговорил:
— Нельзя же все время спешить. На этот раз повремените, господин Лимонов. Посидите спокойно.
— Что все это значит, господа? — возвысил было голос хозяин, багровея от гнева. Но вдруг заметил в дверях другого незнакомца в таком же черном суконном пальто, как и у того, который прошел вперед, остановился возле телефонного аппарата, желтым пятном выделявшегося на стене, и осекся, сообразив наконец, что к чему.
