Карпинский - Кумок Яков Невахович (лучшие книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗

Задет принцип преемственности традиций, по его мнению, наиважнейший — он рьяно его защищает. «Такие выступления гибельны для того учреждения, в котором я имею счастье и честь служить, как полагаю, на истинную пользу нашей страны». Вновь он обращается к понятию справедливости и дает поразительное тавтологическое и вместе с тем наглядное определение: «Справедливость не есть добродетель, но лишь отсутствие страшного порока — несправедливости, который может погубить все — и семью и государство...»

«...Бюро с самого начала приняло на себя распорядительную роль, ему ни в коем случае не принадлежащую. Теперь оно выступает в роли чтеца и исследователя чужих мыслей... Бюро считает возможным судить не только о результатах работы того или иного ученого, но и делать ему допрос о его настроениях, взглядах, верованиях и пр. ...Если испытуемый заявляет себя верующим (а это обстоятельство никакого отношения к его научной деятельности не имеет) и признает, что несть власти аще не от Бога (да не будет взято под подозрение, что слово Бог в противность чьему-то распоряжению пишу грамматически правильно, как имя собственное, хотя бы и относимое к воображаемому предмету, подобно тому, как слова Иегова, Аллах, Перун, Юпитер, Венера, пишу с большой буквы. Слово «боги», как нарицательное, конечно, пишу с маленькой буквы), то таким заявлением гарантирует, что ничего против власти им делаться не будет. Человеческое достоинство не позволяет не только ученому, но и всякому уверенному в своей честной работе лицу относиться дружелюбно и без протеста к таким допросам...»

Александр Петрович обрушивается и на редакторов некоторых газет («называемых ответственными, но совершенно безответственных»), которые создают у себя чуть ли не «расследывающие организации, устраивают внезапные ревизии, собирают сведения от всех недовольных...». За сдержанностью и подлинно интеллигентной манерой критики слышится гневно протестующий голос...

Наконец выборы проведены. 10 декабря 1928 года они собрались на торжественное общее собрание, которое для доброй половины его участников было первым в жизни и потому особенно торжественным. Разумеется, о конфликте поколений никто и не вспоминал, похоже, что о нем забыли и журналисты, в большом количестве сновавшие по проходу и между кресел с открытыми блокнотами или тяжелыми треногами в руках. Некоторые успели уже расставить свои треноги, нацелить объективы на президиум и приготовить магний для вспышки — потому, хоть и были зажжены все люстры, света все-таки не хватало для четкого снимка, и корреспонденты пребывали в большом беспокойстве.

И вот поднялся невысокий старичок с гривою седых волос и прищурил лучистые глаза. Тут, словно кто команду им дал, разом во всех концах зала корреспонденты зажгли свои магниевые свечи, академики как молодого, так и в особенности старого поколения оцепенели, едко запахло дымом... Торжественность была смята, и, хоть заседание благополучно доведено до конца, положенные приветствия высказаны, пожелания произнесены и заверения даны, недовольство, охватившее президиум, было столь велико, что назавтра же он собрался в полном составе и с чрезвычайной быстротой безо всяких споров и дебатов выработал следующую бумагу:

«На торжественно публичном заседании Академии наук 9 сего декабря было проявлено грубое неуважение к собранию, выразившееся в том, что в начале заседания была произведена вспышка большого количества магния, давшая целое облако дыма, который и наполнил весь зал на все остальное время заседания.

Так как осевшая после вспышки магния магнезия, покрывшая налетом тончайшей пыли все предметы, может портить мебель, коллекции, портреты и пр., положено обратиться в соответствующие организации с требованием недопущения подобных случаев».

Ученых не проведешь, они знают, что в результате вспышки магния образуется магнезия, а та, в свою очередь, тончайшим слоем покрывает, а также несомненно проникает в дыхательные органы... Надо полагать, что соответствующие организации вняли просьбе и треноги более не вносились в зал (отчего, увы, мы лишились добротных снимков!).

...Как часто во время бурных заседаний, острых дискуссий вспоминал Александр Петрович Ольденбурга! Ему его очень не хватало. Сергей Федорович теперь не бывал в академии.

Врачи долго не могли поставить правильный диагноз. Наконец сошлись на одном: рак желудка...

И еще одного друга проводил Александр Петрович на Волковское кладбище.

В семье Карпинских Сергей Федорович был своим, домашним человеком.

«Ольдайбур», — звала его Евгения Александровна, проглатывая «н» и не произнося «г» и явно ставя «а» — на французский манер...

Остроумный и широко эрудированный собеседник, он легко становился центром внимания в любом обществе.

Вот и перестала существовать «великая троица».

Остался один великий старец...

Когда у Стеклова умерла жена, Ольденбург написал ему письмо. «Жить надо, Вы слишком нужны другим. Ваша жизнь не Ваша, а многих, многих людей и особенно теперь, когда каждый культурный человек на счету...»

Случалось, Александр Петрович бывал недоволен помощниками. Случалось, Ольденбург ворчал на то, что Карпинский его не во всем поддерживает; например, во время чрезвычайно сложной подготовки к 200-летнему юбилею академии жаловался, что все хлопоты взвалили на его плечи («Президент слишком стар и от всего отстраняется»), и так далее. Это бывало. Но одного они держались друг о друге крепко: «Вы слишком нужны другим...»

Когда Александр Петрович занемог (это случилось в 1923 году, вскоре после возвращения из Парижа, к счастью, болезнь оказалась не слишком серьезной), Ольденбург писал ему:

«...Всякое даже незначительное Ваше недомогание вынуждает нас, членов Академии, вновь и вновь просить с большим вниманием и осторожностью относиться к своему здоровью. И в настоящую минуту позволяю себе от имени Президиума напомнить Вам, что усиленные Ваши занятия в течение последних лет и утомительная заграничная командировка, только что выполненная Вами в интересах Академии наук, настоятельно требуют Вашего полного отдыха...»

В страшное для Карпинского лето восемнадцатого года, когда скончалась Александра Павловна, он так на некоторое время душевно сник и опустел, что не в силах был вернуться в Петроград и приняться за дела; кроме того, добавляло ему неприятности и то, что пришлось влезть в долги: заказ на памятник обошелся слишком дорого. Неожиданно он получил от президиума разрешение на дополнительный отпуск и денежный перевод. Он немедленно откликнулся:

«Благодарю... за возможность провести еще несколько дней на Сиверской и за Ваши хлопоты. Я никак не ожидал получить ни дополнительное жалованье, ни пособие, особенно в таком большом размере. Последнее меня несколько удручает, хотя и сознаю, что без него нескоро мог бы выбраться из долгов, никогда до последнего времени лично для себя мною не делавшихся и всегда лишавших меня покоя».

Александр Петрович не раз говорил, что между подлинными (он выражался: истинными) учеными обязательно — как нечто просто вытекающее из того, что они «рабы истины» — образуются отношения, пронизанные дружбой, симпатией и сердечностью; и он был убежден, что когда-нибудь, когда все станут  р а б а м и  и с т и н ы,  на Земле все переменится, и «народы, распри позабыв, в единую семью соединятся», таково нравственное воздействие науки на человечество. Прообразом тому служили дружба и совместная работа с Владимиром Андреевичем и Сергеем Федоровичем.

Глава 17

«Личность Ленина по-прежнему остается такой же яркой и выпуклой...»

Слова эти из речи Карпинского на вечере, посвященном памяти В.И.Ленина; мы к ней еще вернемся, приведем сейчас только начало ее. Александр Петрович вспоминает, сколько лет прошло со дня смерти В.И.Ленина — четыре — и передает свое ощущение ритма жизни; конечно, ничего похожего за все семьдесят своих дореволюционных лет он бы отметить не смог. «В условиях нашей бурной, полной борьбы и напряженного труда жизни четыре года — не малый срок. С необычайной быстротой несутся события...»