Любовь моя - мелодия - Магомаев Муслим (прочитать книгу txt) 📗
А звонил он, чтобы поделиться своим замыслом: «Надо мирить вас с армянами! Я хочу продирижировать „Военным реквиемом“ Бриттена, и чтобы тенор был армянин, ты споешь партию баритона, сопрано будет такая-то…» Ситуация тогда у нас действительно была драматическая, но я понимал, что исполнением «Военного реквиема» даже при участии Мстислава Ростроповича войну не остановишь. Сколько нас ни собирали, сколько воззваний ни подписывали деятели культуры, сколько интеллигенция ни призывала остановить конфликт — ничего не получалось, все было гораздо серьезнее. Если бы люди искусства были в силах остановить войны, их никогда бы не было на Земле. Я высказал Ростроповичу свои соображения на этот счет, но разубедить его не смог: он оставался во власти своей идеи. Разубедил его потом только директор Госконцерта Владимир Панченко. Так из затеи великого музыканта установить мир исполнением реквиема ничего не получилось.
Но в Баку Ростропович все-таки собрался. И не просто собрался, он решил отметить там свой юбилей. Позвонил мне, на этот раз уже из Петербурга: «Как ты думаешь, Алиев к этому хорошо отнесется?» Он выбрал меня как бы посредником, не хотел звонить в Баку сам: а вдруг получит отказ. Я обещал сразу же связаться с Гейдаром Алиевичем. Пошел в наше посольство и позвонил из кабинета посла, рассказал о желании Ростроповича. Конечно, как я и ожидал, Гейдар Алиевич принял эту идею с восторгом: «У нас его любят, ценят. Считаю, что это будет большой праздник для всех. Передай ему, что я обеими руками „за“. Пусть только назначит дни». Позвонил Мстиславу Леопольдовичу, договорились, что он приедет в Баку в мае, оговорили, что надо подготовить к юбилею. Решили отпечатать к маю книгу, чтобы подарить ее гостям Ростроповича. Материалы, буклеты, фотографии, публикации о нем мне передал его представитель в Москве, Давид Смелянский, с которым мы часто встречались, уточняя все детали. В марте я вылетел в Баку, чтобы отдать собранные для книги материалы, рассказать, что бы хотел юбиляр. Но встретиться с Алиевым смог только через несколько дней, так как сразу заболел: для меня находиться в родном городе весной чревато простудой, мои слабые бронхи не выдерживают пронизывающего бакинского мартовского ветра. Пока шла подготовка к юбилею, Ростропович звонил мне из разных концов планеты, по которой он перемещался с удивительной быстротой: и то надо не забыть, и того не забудьте пригласить. Наконец юбиляр приехал в Баку. Гейдар Алиевич устроил настоящий всенародный праздник: были пляски на площадях, звучали тар, зурна, кеманча, бубны, ашуги воспевали Ростроповича (наверняка эти народные исполнители впервые произносили в своих песнях непривычную для азербайджанского языка фамилию). Везде, где Мстислав Леопольдович появлялся с Галиной Павловной, их ждали застолья. То есть в полном смысле была слава Славе. Даже награжден он был азербайджанским орденом «Слава». Улица, на которой он родился, носит его имя, а в доме создан музей.
Вот так, стихийно, в стиле импровизации, очертил я в этой главе круг своих симпатий, вспомнил пунктирно события, близких друзей и просто знакомых людей, с которыми пересеклась моя жизнь. Понимаю, что каждый из них заслуживает не таких вот эмоциональных портретных штрихов, этих моментальных этюдов-силуэтов, а премногих страниц.
Хорошо, уютно в моем кабинете. Пристроился рядом наш любимый пудель Чарлик. Спокойно льет свет старинная лампа. Задумчиво вглядываюсь в круг света, где поверх рукописи лежит чистый лист бумаги. Белое поле, раздолье для воображения. И мука: о чем еще рассказать? О чем промолчать? Вроде бы все. Уже ничего не надо дописывать. Пусть все будет так, как получилось. Поставлена последняя точка, последняя в рукописи. И всего лишь одна в многоточии жизни…
Из окна кабинета я каждый день смотрю на маленький скверик, расположенный на другой стороне тихого московского переулка. Там стоит небольшой памятник нашему поэту Низами Гянджеви. Пришли на память его строки, которыми я и хочу закончить эту книгу:
