Семь трудных лет - Чехович Анджей (е книги .txt) 📗
В конце концов я не выдержал. Я вежливо, но решительно перебил Панцера. Во время учебы в Варшавском университете я основательно интересовался судьбой и культурой полабских славян. Я посетил места в ГДР, населенные лужицкими сербами, и очень тщательно готовился к этому путешествию. Я хорошо помнил работы Юзефа Костшевского и Тадеуша Лер-Сплавинского о древней родине славян в бассейне Вислы и Одера. Я начал говорить обо всем этом. Мое выступление продолжалось четверть часа, а может быть и больше. Когда я закончил, Панцер посмотрел на часы и сказал:
— Прошу прощения, но наши занятия затянулись, и мы должны заканчивать. — Он задумался немного и добавил: — Есть и такие немецкие исследователи, которые согласились бы с господином Чеховичем.
Этим дело не кончилось. Мои замечания выслушали человек тридцать, участвовавших в семинаре. Среди них было несколько студентов, придерживавшихся крайне националистических взглядов в пангерманском или, скорее, прусском духе. И вот что интересно. Раньше эти немцы меня почти не замечали. После столкновения с Панцером они первые стали здороваться со мной. Некоторые поздравляли меня. Я произвел на них впечатление тем, что публично выступил в защиту собственных взглядов.
Не в первый и не в последний раз за время моего пребывания на Западе я убедился, что заслужить уважение других мы можем только будучи самими собой, когда нам удается защитить нашу точку зрения и мы но желаем выступать в роли бедных — материально и духовно — родственников других народов. Об этом, к сожалению, еще забывают многие наши земляки. В наших контактах с Западом мы довольно часто ведем себя униженно. Даже наше гостеприимство, которым мы так гордимся и называем традиционно польским, вызывает у людей, приезжающих из западных стран, чувство неловкости, а часто и не слишком доброжелательные замечания. Если человека приглашают на обед или ужин, то в соответствии с критериями, принятыми на Западе, от него чего-то ожидают взамен. Если ему говорят, чего ожидают, то гость начинает строить домыслы. А в каком направлении идут домыслы лиц, наслушавшихся всякой ерунды о Польше и поляках, о коммунизме и коммунистах, — об этом говорить нет необходимости.
После заканчивающихся вечером занятий в университете мы обычно шли в ресторан. Там за пивом и вином беседовали на разные темы, рассказывали друг другу анекдоты, пели польские, русские, украинские песни.
В группе студентов-славистов и студентов других специальностей, а также молодых художников, скульпторов, начинающих поэтов, писателей и актеров, охотно присоединявшихся к нам, мы отмечали наши маленькие праздники — именины, дни рождения, свадьбы. Часто в этих вечеринках, совместных поездках за город (мы их устраивали весной) принимал участие профессор Кошмидер, а также его доценты и ассистенты. Иногда появлялись и другие преподаватели, но Кушмидер, как мы его называли, был самым частым нашим гостем, тем более дорогим, что он всегда охотно вытаскивал бумажник, чтобы оплатить если не весь счет, то по крайней мере его часть.
Многие из этих совместных увеселений проходили в моей квартире — просто потому, что у меня была большая квартира, а не комната.
За время моей работы на станции у меня было две квартиры. Первая находилась в доме № 114 но Терезинштрассе. Она состояла из комнаты и ванной. Мебель я получил на радиостанции. Из-за этой мебели постоянно шли разговоры с Бруксом, снабженцем «Свободной Европы». Брукс покупал все, начиная с ленты для пишущих машинок и кончая простынями для сотрудников. В Европу он попал как капрал американской армии, кажется, еще во время войны или сразу после ее окончания. После демобилизации он не вернулся в Штаты, а начал работать официантом в офицерском казино. Кто-то из офицеров американской разведки, прикомандированных к станции, забрал Брукса с собой и позаботился о том, чтобы устроить его на должность снабженца. Здесь капрал полностью проявил свой коммерческий талант. Он обманывал всех и во всем. Благодаря этому, а также комиссионным, получаемым им от разных оптовых торговцев, Брукс сколотил немалый капиталец. Весь персонал «Свободной Европы» знает, что в настоящее время он является хозяином нескольких больших отелей в разных городах, но никто не решается вмешиваться в дела Брукса и Манфреда Щенсного, его компаньона. Слишком крупная он нынче фигура на станции, и слишком много у него влиятельных покровителей.
Когда я устроился в своей первой квартире, то оказалось, что у меня нет радиоприемника. Прежде радиоприемник давали вместе с мебелью, но позже была введена экономия, и радио было вычеркнуто из списка вещей, положенных для квартир сотрудников. Я сказал как-то на радиостанции, что мне предстоят еще расходы по приобретению радиоприемника. Кто-то вспомнил тогда о Гамарникове, у которого был старый ненужный радиоприемник. Я выразил готовность помочь ему избавиться от ненужной вещи. Через несколько дней он действительно остановил меня в коридоре и спросил:
— Это правда, пан Анджей, что вы хотели бы избавить меня от старого радиоприемника?
— Да, охотно.
— Загляните ко мне сегодня после обеда и заберите его.
Я пришел, взял приемник и был уже у дверей, когда Гамарников обратился ко мне:
— Двадцать марок за него вам не обязательно отдавать сегодня, вы можете сделать это после зарплаты…
Поскольку недалеко от моей старой квартиры находились две ночные пивнушки, около которых часто до самого утра раздавались крики пьяниц, я, как человек, совмещающий работу с учебой, то есть работающий вечерами и ночами дома, имел все основания обратиться к администрации с просьбой заменить квартиру. Это было нелегким делом, но в конце концов мне повезло, поскольку как раз в это время произошел скандал из-за одной дамы, работающей в чехословацкой секции, которая устраивала шумные пьянки и не давала спать жителям красивого, в то время самого высокого в Мюнхене небоскреба. В наказание чешку переселили в район, где благодаря многочисленным ночным ресторанам жители были более привычны к пению, шуму и вою джазовых оркестров. А я поселился на одиннадцатом этаже современного здания из стекла и алюминия, где отопительные приборы были вмонтированы в пол и потолок. Квартирная плата превышала там 500 марок в месяц, поэтому состав жильцов этого дома был довольно специфическим. Наряду с проститутками высшей категории здесь жили преуспевающие немецкие промышленники и сотрудники «Свободной Европы».
Квартира состояла из двух комнат и темной кухни. Имелась, конечно, и ванная комната, а также огромный балкон, на котором свободно размещались десять человек, в чем мы убеждались несколько раз, когда у меня собирались товарищи по университету.
К таким вечеринкам мы часто готовились по два-три дня, и уже сами эти хлопоты являлись своеобразным развлечением. Приходили девушки со своими молодыми людьми, и все вместе начинали варить, печь, жарить, мариновать… Я научился неплохо готовить студень и бигос. Часто на стол подавались маринованные мною грибы, только что пойманная форель и, что никого не должно удивлять, хорошо охлажденная польская водка. Украинцы по-своему приготавливали принесенные с собой баклажаны, русские делали пироги и пельмени. Никто не мог пожаловаться на нехватку еды.
Эти устраивавшиеся в складчину вечеринки, на которых собирались студенты-слависты и их друзья, нравились мне больше, чем чопорные встречи сотрудников польской секции за бриджем или шумные вечера, устраивавшиеся время от времени администрацией «Свободной Европы».
Такие вечера устраивались для сотрудников станции ежегодно на рождество.
Мы собирались тогда в большом зале, называвшемся «Джексон-рум», который обычно использовался как конференц-зал. Из громадных, похожих на котлы сосудов наливали жидкость, которая считалась пуншем, но, скорее, напоминала компот, в который влили немного водки. На столах громоздились горы бутербродов. Казалось, что их очень много, но в действительности нужна была большая ловкость, чтобы успеть выловить из гущи рук один-два на свою тарелку. Половину сотрудников станции составляли баварцы, большие любители поесть на дармовщинку. Наблюдая со стороны за некоторыми из них, трудно было удержаться от смеха. Дамы, разодетые в парчу и шелка, мужчины в белоснежных рубашках и лакированных туфлях, все довольно упитанные (международным авиалиниям пришлось расширить кресла в самолетах, совершающих полеты в ФРГ, чтобы угодить владельцам толстых бумажников), как голодающие, набрасывались на полные блюда. Подвергшийся атаке стол вскоре выглядел так, как стадо коров в Африке после того, как через него прокатилась лавина пожирающих все на своем пути москитов. Белели лишь скатерти, салфетки и начисто опорожненные блюда. Если бы кто-то начал вылизывать тарелки, то это, пожалуй, не вызвало бы сенсации. Пунша тоже не щадили, хотя казалось, что его должно хватить для целого батальона бундесвера, поэтому на лицах баварцев быстро появлялся румянец и спустя несколько минут в зале слышны были только их возбужденные голоса. В криках баварцев совершенно тонули другие языки, а ведь их на станции было немало.
