Воспоминания - Романов Александр Михайлович (книги онлайн бесплатно серия .TXT, .FB2) 📗
Кроме нашей «крымской группы», состоявшей из вдовствующей императрицы Марии Федоровны, моей невестки великой княгини Ольги Александровны, моей жены великой княгини Ксении Александровны, моих двоюродных братьев великих князей Николая и Петра Николаевичей, моих шести сыновей и дочери, всего лишь четырем великим князьям и двум великим княгиням удалось бежать из России за границу.
Великий князь Кирилл Владимирович, законный наследник русского престола и старший сын моего двоюродного брата Владимира Александровича, рассказал мне захватывающую историю своего бегства из Петрограда. Он перешел пешком замерзший Финский залив, неся на руках свою беременную жену великую княгиню Викторию Федоровну, а их преследовали большевистские разъезды.
Два его брата, великие князья Борис и Андрей Владимировичи, обязаны спасением своих жизней поразительному совпадению, к которому, если бы его описал романист, читатель отнесся бы с недоверием. Командир большевистского отряда, которому было приказано расстрелять этих двух великих князей, оказался бывшим художником, который провел несколько лет жизни в Париже в тяжелой борьбе за существование, тщетно надеясь найти покупателя для своих картин. За год до войны великий князь Борис Владимирович, прогуливаясь по Латинскому кварталу, наткнулся на выставку художественно расписанных подушек. Они понравились ему своей оригинальностью, и он приобрел их значительное количество. Вот и все. Большевистский комиссар не мог убить человека, который оценил его искусство. Он посадил обоих великих князей в автомобиль со значком коммунистической партии и повез в район, занятый Белой армией.
Мой племянник, великий князь Дмитрий Павлович, не уцелел бы, если бы не сыграл всем известной роли в деле об убийстве Распутина. Сосланный государем в Персию, он добрался до британского экспедиционного корпуса, который действовал в Месопотамии, и таким образом эмигрировал из России. Его сестра, великая княгиня Мария Павловна, вышла во время революции замуж за князя Сергея Путятина, и, так как у нее был паспорт на имя ее мужа, большевики при ее бегстве за границу не распознали в «гражданке Марии Путятиной» великой княгини.
Все остальные члены русской императорской семьи были расстреляны по приказу советского правительства летом 1918 года и зимой 1918/19 года. Мои братья, великие князья Николай Михайлович и Георгий Михайлович, встретили свою смерть в Петропавловской крепости, где начиная с Петра Великого были погребены все русские государи и великие князья. Максим Горький просил у Ленина помилования для Николая Михайловича, которого глубоко уважали даже на большевистских верхах за его ценные исторические труды и всем известный передовой образ мыслей.
– Революция не нуждается в историках, – ответил глава советского правительства и подписал смертный приговор.
Великий князь Павел Александрович – отец великой княгини Марии Павловны – и великий князь Дмитрий Константинович были расстреляны 18 января 1919 года, в один день с моими братьями. Тюремный надзиратель, некий Гордеенко, получавший в свое время ценные подарки из кабинета его величества, командовал расстрельной командой. Если верить советским газетам, великий князь Николай Михайлович держал до последней минуты на коленях своего любимого персидского кота. Дмитрий Константинович – глубоко религиозный человек – громко молился о спасении души своих палачей.
Мой третий брат – великий князь Сергей Михайлович – был убит несколько месяцев спустя вместе с великой княгиней Елизаветой Федоровной (старшей сестрой императрицы), тремя юными сыновьями великого князя Константина Константиновича и князем Палеем, сыном великого князя Павла
Александровича. Все шестеро были живыми сброшены в угольную шахту вблизи Алапаевска в Сибири. Их тела, найденные по приказанию адмирала Колчака, свидетельствовали о том, что они умерли в невыразимых страданиях. Они были убиты 18 июля 1918 года, то есть два дня спустя после убийства царской семьи в Екатеринбурге.
Точная дата убийства младшего брата государя, великого князя Михаила Александровича, никогда не была установлена. Его взяли из его дома вместе с его секретарем-англичанином Джонсоном пятеро неизвестных, заявивших о том, что они посланы адмиралом Колчаком. По всей вероятности, они были убиты в пермских лесах. Его морганатическая супруга, прибывшая в Лондон в 1919 году, отказывалась верить в его смерть. Вдовствующая императрица тоже так никогда и не поверила советскому официальному сообщению, которое описывало сожжение тел царя и его семьи. Она умерла в надежде все еще получить известие о чудесном спасении Ники и его семьи. Моя жена и невестка разделяли ее надежды. Я щадил их чувства, но я знал большевиков слишком хорошо, чтобы не верить в это «чудесное спасение».
Годы спустя в Америку приехала странная неуравновешенная девушка, представившаяся великой княжной Анастасией, младшей дочерью царя. Она утверждала, что была спасена солдатом расстрельной команды. Она сказала, что из-за нервного потрясения утратила свободное владение английским и французским языками, которыми в совершенстве владела моя покойная племянница. Я бы ничего так не хотел, как убедить себя, что любимая дочь царя жива и находится в Нью-Йорке. Я даже был готов не обращать внимания на разительную разницу между чертами лица настоящей Анастасии и притворщицы. Но, к сожалению, врачи говорят нам, что самое сильное нервное потрясение не может заставить русского приобрести ярко выраженный польский акцент.
Я помню бесконечные визиты ко мне в связи с этой историй ретивых нью-йоркских репортеров. Они хотели получить «заявление», была она или не была великой княжной Анастасией. Мне стало обидно за мою жену и мою невестку.
– А теперь, джентльмены, – обратился я к журналистам, – давайте на время забудем обо мне. Но неужели вы думаете, что великая княгиня Ксения и великая княгиня Ольга стали бы спокойно сидеть в Европе, игнорируя призывы дочери своего брата? Неужели вы думаете, что король Англии позволил бы своей кузине отстаивать свои права в американских газетах?
Репортеры, по-видимому, приняли мои доводы, и имя нью-йоркской самозванки перестало мелькать на первых полосах. Однако я не сомневаюсь, что еще появятся более подготовленные авантюристы, рассказывающие истории о чудесном спасении и пытающиеся извлечь выгоду из мрачной саги о семье Романовых.
Глава XX
Заключение
Вот уже тринадцать лет, как я веду жизнь эмигранта. Когда-нибудь я напишу другую книгу, которая будет повествовать о впечатлениях порой радостных, порой грустных, которые ожидали меня на пути моих скитаний, уже не освещенных лучами Ай-Тодорского маяка.
Моя врожденная непоседливость, соединенная с неугасимым стремлением к духовному улучшению, удерживали меня вдали от Парижа, где царила атмосфера бесполезных сожалений и вечных вздохов. Когда я нахожусь в Европе, я всегда испытываю чувство, как будто гуляю по красивым аллеям кладбища, в котором каждый камень напоминает мне о том, что цивилизация покончила самоубийством в августе 1914 года.
В 1927 году я посетил Абиссинию. В декабре 1928 года я в третий раз поехал в Америку, чтобы начать новую жизнь. Моя теперешняя деятельность в Америке, мои первые десять лет службы во флоте и годы, проведенные с семьей, – единственные периоды жизни, которые мне кажутся светлыми. Все остальное принесло мне только горе и страдания. Если бы я мог начать жизнь снова, начал бы с того, что отказался от моего великокняжеского титула и стал бы проповедовать необходимость духовной революции. Этого я бы не мог начать в России. В Российской империи я подвергся бы преследованию «во имя Бога» со стороны служителей православной церкви. В Советской России меня бы расстреляли «во имя Маркса» служители самой изуверской религии победоносного пролетариата.
Я ни о чем не жалею и не падаю духом. Мои внуки – у меня их четверо – вероятно, достигнут чего-нибудь лучшего. Я не считаю современную эпоху ни цивилизованной, ни христианской. Когда я читаю о миллионах людей, умирающих от голода в Европе, Америке и Азии, в то время как в складах гниет несметное количество хлеба, кофе и других продуктов, я признаю необходимость радикальных изменений в условиях нашей жизни. Судьба трех монархий поколебала мою веру в незыблемость политических устоев. Тринадцать лет коммунистического опыта над несчастной Россией убили все мои иллюзии относительно человеческого идеализма. От людей, находящихся в духовном рабстве, нельзя ожидать ничего иного.
