Русские писатели ХХ века от Бунина до Шукшина: учебное пособие - Быкова Ольга Петровна
В. Астафьев создал остросовременное, необходимое сегодня произведение. Оно и в самом деле о трудной судьбе поколений, участвовавших в великой освободительной войне. Одновременно оно звучит как предупреждение тем, кто сегодня бряцает оружием, предупреждение о пагубности войны, особенно в наши дни.
(по Н.Н. Яновскому)
Изображение войны в повести В. Астафьева «Пастух и пастушка»
Многое в судьбе и творчестве Астафьева определила война. Поэтому о войне и его самый первый рассказ «Гражданский человек», отзвуки войны – в самых «мирных» его произведениях. Символично, однако, что уже в первом рассказе самой заветной была мысль о воине как о сугубо мирном гражданском человеке, «ибо только так, очень гражданским, очень мирным человеком представлял себе Мотю». Пафос же других «военных» произведений В. Астафьева лучше всего передан в одной из самых философских и трагедийных книг писателя – повести «Пастух и пастушка», в словах интеллигента Ланцова: «Эта война должна быть последней! Последней! Или люди недостойны называться людьми! Недостойны жить на земле! Недостойны пользоваться ее дарами, жрать хлеб, мясо, рыбу, коптить землю. Прав Карышев, сто раз прав – одно свято на земле: материнство, рождающее жизнь, и труд землепашца, вскармливающий ее».
Исследователь Н. Яновский, выявляя концепцию войны в творчестве В. Астафьева, выделяет два суждения: война – необходимость защиты Отечества и война – состояние, противоестественное человеческой природе. Думается, можно добавить: писатель, как никто другой, показал, что война – тяжкий, порой непосильный труд, неимоверное физическое напряжение. В. Астафьев и в военной теме остается верен своему всегдашнему, в сокровенной сути постоянному, убеждению: солдаты были людьми прежде всего. А люди – разные, поэтому герои «военных» произведений писателя столь далеки от стереотипного «героя», в котором непременно соблюдена дозировка: «сто граммов положительного и пятьдесят отрицательного». Книги его сильны «прежде всего мыслями и чувствами, заложенными в них, а не грохотом боев и количеством подожженных танков». Не так часто, например, приходится встречать пусть и не ласкающую слух и душу, зато верную мысль: «Не было бы страшного бедствия, войны – не было бы тех колоссальных потерь, которые мы понесли, не опустела б так и русская деревня, не зарастали бы жалицей и чернобылом пашни, и пахарь занимался бы своим вечным и великим трудом»; «На войне выбиты не только взрослые мужчины, но и те поколения людей, которые должны были от них произойти. А трагедия вдов? Сирот?!»
Художнически осмысливая войну, В. Астафьев все более сосредоточивается на том, что сделала она с человеческой душой. Больше всего он озабочен тем, чтобы сказать правду: «Что бы мне хотелось видеть в прозе о войне? Правду! Всю жестокую, но необходимую правду, для того, чтобы человечество узнав ее, было благоразумней».
(По Библиографическому указателю. В. Астафьев)
«Не на войне убивают, а убивает война»
В. Астафьев определил жанр повести как «современную пастораль». «Пасторалей» о войне еще не писали. Читатель, обманутый идиллическим именем повести и жанром, беспечно открывал книгу и сразу проваливался в страшную ночь: «...черная злоба, черная ненависть, черная кровь задушили, залили все вокруг...» Казалось, вся «война была сейчас здесь, в этом месте: кипела в растоптанной яме траншеи, исходя удушливым дымом, ревом, визгом осколков, звериным рычанием людей... И наши и чужие солдаты попадали в лежку, жались друг к другу, затискивали головы в снег, срывая ногти, по-собачьи рыли руками мерзлую землю, утягивали под себя ноги, стараясь быть меньше – и все это молчком, лишь загнанный хрип слышался отовсюду».
После этого страшного боя солдаты и увидели пастуха и пастушку: «За давно нетопленной баней... возле картофельной ямы... лежали убитые старик и старуха... Они лежали, прикрывая друг друга... Хведор Хвомич пробовал разнять руки пастуха и пастушки, да не смог и сказал, что так тому и быть, так даже лучше – вместе на веки вечные...»
И когда как-то разом займется любовь лейтенанта Бориса Костяева к Люсе, мы по ее тревожной чистоте и самозабвенности сразу поймем, что добром она не кончится, потому что лежат за баней в сырой земле не разнявшие рук пастух и пастушка, так непохожие на тех, которых Борис мальчиком видел в московском театре и которые танцевали среди белых овечек на зеленых лужайках и не боялись за свою любовь. А вот состарились и убиты в картофельной яме. Это двоящийся образ нейдет у читателя из головы. Может быть, именно этот читатель не удивится, что в главе «Успение» Борис медленно умирает от пустяковой раны, потому что и у него «убили» не любовь даже, а что-то более существенное, чего опять напрямую Астафьев не объяснит и что не сразу сформулирует критика.
Вспоминая театральных пастуха и пастушку, танцевавших под «простенькую сиреневую музыку», лейтенант говорит: «В доверчивости они были беззащитны. Беззащитные недоступны злу – казалось мне прежде...» Но война и особенно вот эти не разнимающие рук и в смерти старик и старуха заставили его сделать оговорку, что это только «казалось ему прежде», что «беззащитные недоступны злу». Но сам он с такой уточненной правдой смириться не мог.
Старший товарищ по Пермской писательской организации Б.Н. Назаровский писал Астафьеву, жившему тогда в Вологде, очень верно: «Не на войне убивают, а война убивает».
Помню, как поразила меня когда-то «Баллада о расстрелянном сердце» прошедшего фронт поэта Николая Панченко, где герой после войны стучится под окнами с просьбой: «Подайте мне сердца!». Борис Костяев предчувствовал эти скитания, и сердце изменило ему раньше, чем он вышел из войны. Наверно, у Мишки в глазах была та же боязнь, прозорливо увиденная Лидой. Им было по 19, и впереди предстояла жизнь – без сердца им было нельзя. Они были молоды и не мудрено, что чувствовали так остро и непримиримо. Но вот ведь и старшина Мохнаков в «Пастушке» уж на что бывалый человек, огни и воды прошел, извел сердце до цинизма так, что Костяев под горячую руку даже убить его готов, а и тот чистое белье надел, вещмешок с противотанковой гранатой за спину закинул да и шагнул под немецкий танк, а потом Борис и письмо у него уже готовое нашел к жене и детям. Подготовился старшина обстоятельно, как все в жизни делал, и хоть подвиг совершил, а что-то очень на самоубийство похоже – понимал старшина, что без сердца на родной земле в родной деревне нечего ему делать.
(По В.Л. Курбатову)
Почему пастораль?
Для своего истолкования военного опыта В. Астафьев нарочно избирает такой старомодный окаменевший жанр, как пастораль. Блаженно-покойная традиция этого жанра нужна ему, чтобы столкнуть устойчивый нравственный опыт человечества с противочеловеческими обстоятельствами и тем зрительнее и злее показать, как далеко может отступать реальная история от гуманистически-мечтательной.
Астафьев не случайно начинает пастораль боем, где все нажитое мыслью, чтением, духовным ростом как раз не очень важно, чтобы не сказать вовсе не нужно, а первенственно инстинктивное, прапамятное, бессознательное – ловкость, сила, проворство, жестокость, и где человек приноравливается и усваивает уроки экономной войны, простой, как крестьянская работа.
Так будут воевать Мохнаков, Карышев и Малышев, так понемногу научится и Костяев, и ему бы долго идти по войне, а может, и до конца ее дойти, когда бы не эта внезапная, но вместе все-таки и неизбежная любовь, которая потому и пронеслась над ним стремительно и властно, что он носил в планшетке прекрасные письма матери, полные горькой возвышенной доброты, и хорошо помнил «состоящую из сплошных радостей» жизнь.
И вот война выжигает в нем все это такое существенное и единственно незыблемое для души, отменяет, и он истово и умело дерется за сохранение этих дорогих опор, но чем более дерется, тем далее прячет заветные понятия и очень злится, когда кто-то, как его солдат Ланцов, пытается перевести эти заветы на поучительные прописи. Борис хоть вслух не говорит, но наиболее верно определяет суть досады, вызываемой верными замечаниями солдата. Когда тот в очередной раз резюмирует: «Вот чем она страшна! Вот чем! В крови по шею стоит человек и глазом не моргнет», Борис думает: «Ты свою боль по ветру пускаешь, и цепляется она репьем за другие души».
