Кремлевское дело - Иванов Николай Владимирович (книги без сокращений .TXT) 📗
Утром 20 августа военные сообщили приятную новость. Оказывается, что вчера был задержан народный депутат Российской Федерации Виталий Уражцев, но после нескольких часов профилактической работы его отпустили. Что-то не ладилось у путчистов. Их нерешительность наводила на мысль, что у них не всё в порядке с применением силовых методов борьбы со своими политическими противниками. Более того, в течение всего второго дня путча список политических арестантов не увеличился.
Конечно, оказавшись изолированными от внешнего мира, мы ничего не знали о том, что происходило за пределами нашей тюрьмы-казармы. По телевизору гоняли надоевшие мультики, время от времени унылые дикторы призывали трудящихся неукоснительно соблюдать чрезвычайное положение. Однако типичной для коммунистической пропаганды болтовни о «всеобщей и единодушной поддержке народных масс» было не слышно. Следовательно, в идеологическом обеспечении путча тоже возникла какая-то напряжёнка.
Жизнь в военном городке с тремя заложниками ГКЧП протекала своим чередом. Поражало количество вооружённых людей, брошенных на нашу охрану. Вокруг казармы несли службу около взвода автоматчиков. Вместе с нами круглосуточно находились в помещении два-три офицера. На ночь охрана внутри здания усиливалась ещё тремя-четырьмя офицерами с табельным оружием. Хунта явно переусердствовала, определив степень общественной опасности наших персон. Полковник Чайка после двух словесных стычек изменил тактику и поручил неблагодарную работу по промыванию наших мозгов замполиту той же войсковой части, в которой мы сидели. Этот старался вовсю, пытаясь склонить арестантов на сторону хунты. Пришлось намекнуть ретивому подполковнику, что примитивная его пропаганда вряд ли подействует на нас, людей, прошедших школу политической борьбы именно с главарями путча, узурпировавшими власть в государстве. На вопрос о том, стал бы он стрелять в народ, замполит, не моргнув глазом, выпалил: «Конечно, если получу приказ». Мы попросили подполковника доложить своему шефу Чайке, что старания его напрасны. Мы упросили военных дать нам транзисторный приёмник, и в ночь на 21 августа в казарме раздались позывные «Свободы», «Голоса Америки», и «Эха Москвы». Почти двое суток находясь в информационной блокаде, мы, наконец, почувствовали живое дыхание тех событий, которые бушевали у Белого дома. Передачи слушал вместе с нами и замполит, который в конце концов допёр, что информация поступает обнадёживающая, и отобрал транзистор. Дело чуть не дошло до рукопашной, но спорить с этим солдафоном оказалось занятием безнадёжным.
Тогда мы решили обратиться за помощью к молодому капитану по имени Вячеслав, фамилию которого в суматохе позабыл, о чём сейчас очень сожалею. Были с нами и другие офицеры, которые вели себя вполне достойно, всячески подчёркивали своё негативное отношение к путчу и сочувствовали нам. Они умудрялись угощать арестованных яблоками, помидорами и даже домашними пирогами. Конечно, знал об этом и комбриг. Очень хотелось думать, что армия в основном состоит из таких вот офицеров и командиров, а не холуёв вроде замполита.
Слава принёс из дома транзистор, и мы вновь воспряли духом. Из радиопередач стало очевидным, что для обеих противоборствующих сторон у Белого дома наступил решающий час, и исход противостояния станет ясным уже к утру. Больше всего беспокоил намечавшийся штурм Белого дома. Но в какой-то момент стало ясно, что без большой крови взять приступом здание невозможно, ибо оно находилось в плотном кольце защитников свободы и демократии. Чем могли мы им помочь? Посовещавшись, решили вызвать на переговоры командира части и предъявить ультиматум. В три часа ночи комбриг пришёл на встречу. Ему напомнили о незаконности нашего ареста и содержания под стражей во вверенной ему войсковой части, что само по себе является уголовно наказуемым деянием. Мы заявили также, что если раньше арест можно было объяснить ссылками на решение новых властей, то теперь, после обращения законно избранного президента России Ельцина к народу, все решения и действия ГКЧП являются преступными. Более того, согласно Указу Ельцина объявляется амнистия всем тем, кто в той или иной мере оказался причастным к путчу, но после Указа своими действиями не способствовал хунте и поддержал законную власть. Следовательно, дальнейшее содержание нас под стражей есть преступление со стороны командования войсковой части.
Мы потребовали немедленно освободить нас из-под стражи, дать возможность выступить перед личным составом, поднять по тревоге воздушно-десантную бригаду и вместе с нами идти к Белому дому защищать законную власть. Комбриг ответил, что решение всех трёх вопросов не относится к его компетенции и подлежит согласованию с вышестоящим начальством. Начались переговоры. В 7 часов утра появился комбриг и другие офицеры части. Вместе с ними был полковник Чайка, который едва держался на ногах. Я не удержался и сказал: «Если уж полковник КГБ при выполнении столь ответственного задания вдребезги пьян, значит у хунты дело – труба». Комбриг объявил, что мы освобождены, но два других требования начальство отклонило.
Чайка заплетающимся языком предложил развезти освобождённых арестантов по домам. Мы потребовали немедленно отправить нас к Белому дому. Согласились. Предложили ехать всем на одной машине. Мы отказались, заявив, что одну машину с опасными для гэкачепистов пассажирами проще простого пустить под откос и таким образом отделаться от живых свидетелей допущенного беззакония. Было выделено две машины. Перед отъездом вдруг засуетился полковник Чайка. Смотрим, из штаба выходит его подчинённый с подносом, на котором стоят четыре стакана с вином. Не смущаясь, кагэбешник предложил недавним арестантам … поднять бокалы и выпить за знакомство. Похоже, что некоторым людям из ведомства Крючкова вовсе неведомы такие нравственные понятия, как честь, совесть, достоинство. Спустя два дня после нашего освобождения мне позвонил высокопоставленный ходатай от Чайки с просьбой не привлекать полковника к ответственности. Конечно, столь бесстыдное попрание закона должно быть наказано. Но я уже не испытывал к этому человеку ничего, кроме чувства брезгливости.
Около 8 утра мы подъехали к Белому дому; встретили нас бурные возгласы, рукопожатия, поздравления с освобождением и победой над гэкачепистами. Кругом – море радостных улыбок, в глазах – безмятежная надежда на лучшее будущее. Мы прошли в здание. Здесь уже не было прежней чопорности, улетучилась куда-то официальность внутреннего убранства. Депутаты России три дня были рядовыми бойцами, готовыми с оружием в руках защищать свободу и уничтожить диктатуру госпартноменклатуры, которая с открытым забралом попыталась выступить против своего народа.
От защитников Белого дома стало известно, что кроме нас троих никто не был арестован. Решили пойти к Ельцину и доложить о нашем освобождении. Коридоры Белого дома представляли собой разбуженный улей: депутаты вперемежку с военными в униформе, с автоматами в руках курсировали по многочисленным и весьма запутанным коридорам огромного здания. В обширной приёмной Президента России, не уступающей по своим размерам волейбольной площадке, та же картина: скопление вооружённых людей, бурные беседы, усталые небритые люди, ни на миг не замолкавшие аппараты правительственной связи, озабоченные и уставшие помошники Президента. Мы попросили аудиенции. Оказалось, что в течении двух предыдущих суток Ельцин не сомкнул глаз и полчаса назад уснул в своём кабинете. В 10 часов начнётся внеочередное, чрезвычайное заседание российского парламента, на котором должен выступить Борис Николаевич. Конечно, мы не стали его тревожить.
Спустились на балкон второго этажа Белого дома. Внизу бушевал митинг, длящийся двое суток подряд. Нас попросили выступить. Впрямь получилось – с корабля на бал, недавние зэки стали ораторами.
Пока свободою горим
Утром 19-го августа я проснулся поздно, около 9 часов. В квартире никого – жена, тёща и дети уехали в деревню. Телефон, который по привычке отключил на ночь, молчал. Пошёл на кухню бриться, машинально включил радиоприёмник. Передавали заявление Лукьянова и другие документы новоявленного ГКЧП. Метнулся к телефону, услышал голос Анджелы – дочери Гдляна. Она кому-то говорит: «Дядя Коля…», потом какие-то шумы, и голос Гдляна – встревоженный, резкий, какой бывает у него в минуты опасности. Я даже не запомнил его слов, схватил лишь суть, за ним пришли гэбэшники, и мне надо уходить.
