Пилсудский (Легенды и факты) - Наленч Дарья (бесплатные книги полный формат txt) 📗
В этот же день мы возвратились в инспекторат.
6 апреля 1935 года я проснулся раньше, чем обычно. Стояла хорошая погода. На улице 10 градусов тепла. Маршал удовлетворенно кивнул головой.
— В полдень на солнце будет 20 градусов. В таком случае, поеду в деревню.
В солнечном свете, заливающем комнату, Маршал выглядит плохо. У него серая кожа, впалые щеки и очень худая шея. Ведь он уже был тяжело болен. Однако он не ложился в постель, рано вставал, надевал свою обычную серую куртку, усаживался за рабочим столом, принимал людей, давал поручения. Его исхудавшие руки все еще крепко держали бразды правления. Одно движение этих дрожащих рук, одно сжатие этих все чаще искривленных болью губ — это приказ, который выполнялся слепо, без минуты раздумий. О состоянии его здоровья в то время в Польше мало кто знал. Да и тот, кто знал, не был болтлив. Поэтому страна спала спокойно.
Маршал выпил в постели чай, читая газету, затем медленно, с трудом начал одеваться.
— Ну, так я еду. Чтобы только снова не подступила эта дурацкая тошнота.
Непроизвольно у меня сорвалось с губ:
— Все утро прошло хорошо, по-видимому, и дальше будет так же.
Маршал поморщился.
— Снова утешаете меня. Обойдусь без ваших утешений. Я — не моя панна, не Ягода, не Вандка. Успокаивайте их, сколько хотите, но не меня. Я не нуждаюсь в утешениях.
Однако уже при самом воспоминании о «своих пани», как называл он жену и дочерей, туча сползла с чела Маршала. Он усмехнулся:
— Едем.
Мы сели в автомобиль и двинулись. Я сидел, как обычно, рядом с Маршалом и старался что-нибудь говорить, чтобы оторвать его от грустных мыслей.
Ехали по аллее Шуха, затем Аллеями Уяздовскими. На улице Новый Свят я обратил внимание Маршала на то, что женщины уже ходят в весенних платьях. Маршал усмехнулся:
— Ну, теперь уже точно будет весна.
И по своей привычке добавил совсем неожиданно:
— Что должно делаться сейчас в душах этих женщин! Как же они должны беспокоиться и стараться, чтобы перевоплотиться в такие весенние создания…
На углу Аллеи 3 Мая мы остановились у перекрестка. На остановке группа людей ожидала трамвая. При виде Пилсудского она пришла в волнение, оживилась. Мужчины сорвали фуражки с голов и застыли, женщины несмело протискивались ближе к окнам. Маршал смотрел вперед и старался ничего не видеть, но, когда подошел солдат и отдал честь, ответил ему воинским поклоном.
Мы двинулись дальше.
Через Аллею 3 Мая и мост Понятовского пролетели, как ветер. Висла уже освободилась от ледостава, но еще кое-где были видны запоздавшие льдины. Маршал всегда интересовался состоянием рек, поэтому с интересом присматривался к Висле.
— Вот была бы история, — сказал он, — если бы в этом году она так и не замерзла.
— Э-э, вероятно, этого не может быть, — выразил я сомнение.
— Ну, ну, не колдуйте. В Польше относительно климата известно одно, и то не очень достоверно, что в июле и августе не будет снега. Кроме этого, все возможно.
Едем длинной улицей Гроховской, минуем Вавер и выходим на шоссе, вдоль которого много камней, уложенных в симметричные кубы. Видны люди, оборудование, ведутся приготовления к работам.
— Наконец, — говорю, — у нас будет неплохая дорога в Сулеювек.
Маршал поддакнул.
К сожалению, он не воспользовался хорошей дорогой к своему дому и в последний раз ехал по выбоинам и ямам, наносящим большой ущерб варшавским повятам.
Наконец мы приехали в Сулеювек.
Медленным шагом, опираясь на трость, Маршал двинулся в сад. Миновал дом и задержался у островка кустов. Внимательно осмотрел лопавшиеся почки, затем наклонился и сорвал маргаритку, несмело сидящую в траве.
— Принесите мне кресло, — произнес Маршал, увидев меня, — я посижу немного на солнце.
Вместе с вахмистром мы принесли большое кресло и поставили его в широком круге солнечного света. Пилсудский сел, укрыл ноги меховым пледом и прищурил глаза.
Тем временем откуда-то из-за горизонта надвинулись белые потрепанные облака и начали заслонять солнце движущейся прозрачной шторой.
Усевшись рядом с Маршалом на ступеньках веранды, я глядел на его прекрасный рыцарский профиль, так изменившийся сейчас из-за болезни. И вновь, во второй раз за день, сердце мое сжалось от боли
Маршал открыл глаза.
— Вы здесь? — спросил он.
— Так точно, пан Маршал.
— Это хорошо, дитя, что находитесь здесь.
Маршал долго молчал, наконец отозвался:
— Я часто думаю о той минуте, которая будет предшествовать смерти, когда я уже ничего не буду ощущать из внешнего мира, кроме цвета. Разные цвета будут еще живо стоять в моих глазах, хотя я сам… буду уже у порога…
— Пан Маршал! — чуть ли не закричал я, и горло мое сжалось, как будто бы его кто-то перетянул бечевкой.
Маршал совершенно не обратил внимания на мой выкрик.
— Меня интересуют, — продолжал он, — эти цвета. Вот сейчас вижу сквозь ресницы розовый и голубой. Откуда этот голубой? Это ведь цвет моей куртки.
Маршал зашевелился в кресле и повернул голову ко мне.
— Эти дурные…
Я вскочил.
— Вам плохо, пан Маршал?
Маршал небрежно махнул рукой.
— Уже лучше.
И через минуту:
— Я уже не переживу этот год.
Я выдавил из себя легкомысленный смешок, хотя вместо сердца чувствовал в себе глыбу льда.
— Что Вы говорите, пан Маршал?
Маршал долго двигал плечами и разводил руками, как бы разговаривая сам с собой, после чего сказал:
— Чего же вы хотите, это ведь обычное дело.
Что-то изнутри больно сдавило меня. Как же я горжусь сейчас, что ответил тогда, не теряя спокойствия:
— Вероятно, это будет тот первый случай, когда пан Маршал ошибется.
Маршал начал снова разводить руками и пожимать плечами.
— Я хорошо знаю, что вы — крикун, — сказал он, — и не надо хвалиться этим.
Перед тем как сесть в автомобиль, Маршал привстал на минуту, повернулся и посмотрел на тихий, белый дворик, на засохший дикий виноград, оплетающий крыльцо, на ковер травы, на сосны…
15 апреля
В 14.30 Маршал поехал в Сулеювек. Возвратился в 17.00. По пути на него вновь напала тошнота.
Генерал Складковский сидел в моей комнате, молчаливый и грустный.
— Слушайте, — обратился он ко мне. — Вы, вероятно, видели, как рвало коменданта?
— Видел, пан генерал.
— А… а не было ли в этой рвоте крови?
Генерал смотрел на меня строго, как бы боясь, что я совру.
— Крови не видел, но она была цвета ржавчины.
Генерал Складковский беспокойно заерзал.
— Говорите, ржавчины?
В это время генерал Роупперт [228] вклинился в нашу беседу фразой, смысл которой я понял только позднее.
— Это мы ведь исключили, не о чем говорить.
Генерал Складковский кивнул головой и задумался.
Тогда я не знал, что эти два верных солдата Маршала решили не говорить людям из его ближайшего окружения о витающей в инспекторских комнатах тени злокачественной опухоли — рака. Не хотели, чтобы их подавленность, вытекающая из сознания этого факта, отразилась на настроениях окружающих, которые ведь до самого конца должны были чувствовать себя безмятежно.
Было 12 часов ночи. Возвратившись из города, я взял только что доставленные иллюстрированные журналы и пошел к Маршалу. Он сидел сгорбленный над кучей смешанных пасьянсных карт и смотрел куда-то вперед невидящим взглядом. В ярком электрическом свете его серая кожа приобрела желтый оттенок, а худые руки, лежащие на зеленом сукне столика, были почти прозрачными. Увидев меня, он слабо улыбнулся.
— Дитя, вы принесли мне письма, что там?
— Пан Маршал, есть «Vu», «Illustration», «Berliner Illustrirtes Blatt», «Wiener Illustrirtes Blatt» и «London News».
