Новеллы моей жизни. Том 1 - Сац Наталья Ильинична (книги без регистрации бесплатно полностью txt) 📗
Однажды Николай Васильевич предупредил меня:
— Если ты не против, завтра к вечернему чаю к нам придут И. Е. Любимов с женой и Вейцер. Я чего-нибудь к чаю сам куплю. Вейцер приехал из Москвы с каким-то важным поручением. Он человек умный, хитрый и злой.
— Зачем же тогда звать его в гости?
— Я точно ведь ничего не знаю, — ответил Николай Васильевич, — но интуитивно… не лежит у меня к нему сердце, а невежливым быть нехорошо, правда?
Вечером пришли наши гости. Я была в чудесном настроении, репетиция прошла замечательно. Я рассказывала, как Фриц Кренн, исполнявший роль Фальстафа, пытался называть меня «деточкой» и диктовать свои мизансцены, как потихонечку я забрала его в руки, пела фразы из партий, показывала будущие мизансцены. Но Попов и Любимов были явно не в духе и плохо меня слушали, детей увели спать, жена Любимова ушла с ними в детскую. В пылу рассказа я не сразу обнаружила, что у меня остался только один слушатель — этот самый Вейцер. Но с таким интересом он меня слушал, что по существу реагировал взглядом, улыбкой, почти без слов, что я не могла остановиться, и он ушел от нас после двенадцати. В тот же вечер я сказала мужу:
— А ты сказал неправду. Твой Вейцер совсем не злой и не хитрый. Он хороший и умный…
Да, я этот эпизод вспомнила не сразу, да и… по-своему прав был тогда Николай Васильевич: Вейцер был послан, чтобы заменить Любимова на посту торгпреда, а Попов и Любимов были закадычные друзья, и вообще не мое все это было дело…
Ко мне Вейцер относился хорошо. Ему тут было одиноко и скучно. В девять утра — перед первым водопитием — он уже гулял около ворот дешевого пансиона с громким названием «Вилла Пель», где я жила. Потом доводил меня до ворот — и так три раза в день.
Курортный месяц больше годового знакомства в Москве — делать-то нечего. Я к нему привыкла, он, верно, тоже, и когда его вызвали в Москву, помогла ему сделать нужные покупки, купила розу и красные гвоздики, приехала на вокзал. По положению он должен был ехать в отдельном купе. Я вошла туда, поставила часть гвоздик и розу в стакан, одну гвоздику надела «верхом» на вешалку у зеркала, еще запихнула одну ему в верхний кармашек. Он посмотрел в зеркало и обомлел: — Никогда не думал, что это так красиво! (он и вообще об этом, верно, никогда не думал). Но в черном костюме, с черными волосами и бровями, с ярко-красной гвоздикой — он, правда, как-то сразу похорошел. Я быстро вышла из купе — он за мной. Потом мы несколько минут стояли на платформе, он не отрывал от меня блестящих глаз и, когда проводница сказала: «Отправление», не двинулся с места. Она повторила — он глядел на меня. И уж не знаю, под гипнозом его взгляда, что ли, я полуобняла его одной рукой, чмокнула воздух около его лба, и только тогда он поднялся на ступеньки и так же неотрывно смотрел на меня, пока не исчез вместе с поездом.
Я часа два погуляла на горе, на которой, по преданию, из-под копыт оленя впервые забил фонтан знаменитого «Шпруделя», вернулась в свой пансион и, к удивлению, заметила на столе телеграмму со станции «Подмокли». Кто бы это мог быть? Разорвала и прочла: «А ваши цветы не вянут и не завянут накрепко. Вейцер».
Я легла отдохнуть и заснула. Знаменитый олень отчаянно бил копытом. Открыла глаза — стучали в мою дверь. Телеграмма: «А гвоздика со мной. Вейцер».
На следующее утро, в семь часов, позвали к телефону. Звонил Вейцер — боялся позже не застать дома.
В мою жизнь ворвался ураган его воли. Впервые я чувствовала себя какой-то пушинкой, над которой висит большая мужская воля. Но все же потом прошел год моего недопонимания, недомолвок.
Он ведь был большой чудак — ни говорить, ни ухаживать тем более совсем не умел, и долгое время сама себе не верила, что Вейцер мне тоже нравится не только как «старший товарищ».
Однажды Вейцер позвонил и спросил:
— Откуда почта узнает, когда принести письмо, если я послал цветы?
Смешно? Мне было очень смешно. Объяснила:
— Приходят в цветочный магазин, берут там бумагу и конверт, втыкают этот конверт в землю, и цветы приходят вместе с письмом.
В ответ я услышала знакомое «ы», перешедшее в молчание. А через полтора часа мне внесли корзину хризантем, где лежала весьма лаконичная записка: «Спасибо, что научили».
Когда Вейцер объявил друзьям, что женится, — это была сенсация. Фанатик своей работы, угрюмый человек, заядлый холостяк!
В первой корзине полученных мною цветов лежало письмо от Л. М. Хинчука: «Они сошлись: волна и камень, стихи и проза, лед и пламень…»
Для отправителя все было ясно: артистка, значит «поэзия» и «волна», народный комиссар торговли — «проза» и «лед».
«Если он — проза — думала я, — значит, эта проза стоит всей мировой поэзии, а пламень его сердца в работе… разве мне с ним сравниться?!»
«Советская торговля есть наше родное, большевистское дело». Да, Вейцер чувствовал его родным. Он был поэтом советской торговли.
Наверное, где-то в самом глубинном измерении нас и сближало это полное романтики отношение: У меня — к театру для детей, у него — к торговле. Но фантазии, фанатизма, чтобы быть поэтом торговли, ему нужно было иметь куда больше, чем мне. Как остро он умел видеть, воспринимать, неожиданно и мудро действовать! Его авторитет был непререкаем, справедливым его считали все, кто знал.
Работать сердцем — какое это важное качество! Помню наши воскресенья — уже после того, как мы поженились. Он за письменным столом с грудой писем от потребителей, я — на дерматиновом диване напротив него. Передо мной макет — торжественный концерт 6 ноября 1936 года в Большом театре. На будущей неделе перехожу со своей тысячной ватагой на сцену Большого театра — уже сегодня надо сделать разметку мизансцен.
— Трудно тебе? — несется голос из-за стола.
— А тебе?
— Давай поменяемся. Я возьму твой картонный театр — ты возьми мои бумажки.
Увы, я ничего не понимаю в этих столбцах цифр под заголовком «Проект выпуска холодильников». Зато Вейцер сосчитал все квадратики, которыми расчерчен пол макета, разделил тысячу сто участников на количество этих квадратов, точно «знает», поскольку детей надо поставить на каждый квадрат, — словом, решил за меня постановочный план.
Нам легко и весело друг с другом. Однако времени мало, макет снова у меня, он старается мне не мешать — гордится моей работой. Работаем старательно. И вдруг…
— Помоги мне! — судя по тону, это уже не шутка, а всерьез.
Письмо от потребительницы народному комиссару внутренней торговли.
«Уважаемый товарищ!
Муж оставил нас, живу с двумя мальчиками, работаю машинисткой. Но я еще молодая женщина и еще мечтаю.
Может, это Вам покажется смешно, но одной женщине кажется, если она достанет что-то красивое из одежды, скажем, красный берет, — счастье снова ей улыбнется, а я мечтаю давно о меховой шубке, что стали продавать в Мосторге. Несколько месяцев мы с мальчиками во всем подсократились, чтобы купить ее, — и вот, наконец, я ее купила, пошла на службу, думала, все будут завидовать.
А оказалось — беда. Мех на этой шубе лезет: уже в трамвае, где я сидела, остались следы, а на службе бегали от меня товарищи, чтобы не стать волосатыми. Зачем терпеть насмешки? Я просила в Мосторге принять шубу назад — они сказали, что Ваше распоряжение этот товар назад не принимать.
Товарищ народный комиссар!
Отмените такое распоряжение, для меня эти деньги целое состояние».
Вейцер словно увидел эту женщину, ее двух мальчиков, задумался.
Потом я должна была звонить знакомым, которые, может быть, тоже покупали такие шубы в Мосторге, потом… словом, все было решено по справедливости. И люди ему верили.
Однажды другая женщина написала письмо и через секретаря передала ему «в собственные руки». Она писала, что муж ее завмаг или инкассатор (уже не помню) в крупном магазине, начал играть на бегах, она случайно услышала, как он условился с другим игроком забрать выручку из магазина и поставить «на верную лошадку».
