Перевал Дятлова. Загадка гибели свердловских туристов в феврале 1959 года и атомный шпионаж на совет - Ракитин Алексей Иванович
И раз уж мы затронули тему образования сотрудников МГБ той поры, уместно привести другой отрывок из той же книги Василия Бережкова. Он касается истории учившегося в Ленинградском университете оперативника, на примере которой автор демонстрирует черствость высокого ГБ-шного руководителя: «Известен такой случай: в 1947 г. Родионов [начальник Ленинградского Управления МГБ. —А. Р.] вызвал к себе одного рядового сотрудника и объявил, что тот должен ехать на постоянную работу в другой город.
— Я прошу отменить такое распоряжение, хотя бы на год или полтора, чтобы я смог закончить юридический факультет университета, — попросил обескураженный сотрудник.
— Не могу. Я выполняю указание Москвы, — отрезал начальник.
— Это указание касается персонально меня, студента? — удивленно спросил сотрудник.
— Да, персонально вас, — не моргнув глазом, соврал Родионов» (Бережков В. И. Питерские прокураторы). Можно не сомневаться — в своей университетской анкете этот студент ни единым словом не упомянул о службе в рядах МГБ.
Тесная, хотя и замаскированная, связь Семена Золотарева с органами госбезопасности проглядывает весьма явственно. Он поступил в военное училище, чтобы стать офицером, но попал под сокращение. Что ж, возможность стать офицером ему предоставило обучение в Институте физкультуры, который имел военную кафедру, подобно всем прочим вузам страны (их создание началось на основании постановления Совета Народных коммисаров № 413 от 13 апреля 1944 г.). Причем в учебной части военной кафедры, как и отделе кадров института, прекрасно знали, насколько необычным студентом являлся Семен Золотарев и уж коли тот попал на специальный факультет, то протекция госбезопасности была довольно-таки очевидна. Скорее всего, сама учеба в институте служила лишь поводом для получения звания офицера запаса. Возможно, какое-то время сам Золотарев, и его кураторы из МГБ не совсем понимали, на каком поприще использовать студента, но к середине 1949 г. решение было принято и перспективы определились. Это явственно видно по тому, насколько по-разному Золотарев отнесся к первой и второй педагогическим практикам — если во время первой он старался и из кожи вон лез, то буквально через полгода махнул на все рукой. Да так махнул, что про его опоздания и пререкания было даже упомянуто в итоговой характеристике. К тому моменту Семен уже знал, что учителем не будет и все эти педагогические премудрости ему никак не пригодятся… Подход к обучению циничный, но рациональный…
И в последующие годы связь Золотарева с МГБ явно не была утрачена. Закончив Институт физкультуры, Семен Алексеевич стал членом КПСС, закончил вечернее отделение Университета марксизма-ленинизма и подвизался на поприще организации туристских мероприятий — походов, сборов — на юге России. Известно, что в 1950-е гг. Золотарев работал на турбазах в Пятигорске и Теберде, исходил Западный и Северный Кавказ, побывал в походах в Карпатах и Закарпатье. Жизнь его протекала, вроде бы, чинно, спокойно и даже рутинно.
Разумеется, тут вполне уместен вопрос: что же это за сотрудник МГБ-КГБ, который чуть ли не десять лет ходит по горам, сплавляется по рекам на плотах и ведет малообременительный образ жизни вечного холостяка? Что это за мачо такой почап-ский? Где же фуражка с малиновым околышком, где синие брюки-галифе, где, наконец, вороненый ТТ, из которого настоящий оперативник МГБ, судя по нынешним сериалам, должен пачками косить дезертиров, изменников, перерожденцев и прочий антисоветский сброд?!
На самом деле Семен Золотарев не носил фуражку с малиновым околышком и вряд ли забирал ТТ из оружейной комнаты чаще одного раза в год (для сдачи норматива по стрельбе). Он, скорее всего, принадлежал к категории тех глубоко законспирированных работников сначала МГБ, а потом КГБ, которые вообще никогда не бегали с пистолетами и не сидели по засадам. В работе территориальных органов госбезопасности с самого начала их создания имелся весьма важный и при этом глубоко законспирированный участок работы — он завуалированно назывался «секретно-оперативным», а подразделение, которое им занималось, именовалось СОЧ (секретно-оперативной частью). При царе такую работу называли «внутренним осведомлением», в советское время это неблагозвучное словосочетание заменили на выразительный эвфемизм: «борьба с внутренней контрреволюцией». В отличие от классической контрразведывательной работы (так называемого КРО — контрразведывательного обеспечения), ориентированной на охрану гостайны и контроль поведения секретоносителей, борьба с внутренней контрреволюцией подразумевала слежку за настроением широких народных масс и контроль таковых путем проведения специально регламентированых мероприятий, например организованного выброса различных слухов или «профилактического воздействия» на слишком говорливых граждан. Советские органы госбезопасности уже к началу 1930-х гг. создали, пожалуй, самую разветвленную в мире систему тайного осведомления, при которой стукачи (официально именуемые «помощниками» или «конфидентами») пронзали все слои общества.
Система тайного осведомительства строилась по тем же принципам, что и классическая внешняя разведка: агентурная сеть замыкалась на руководителя, именовавшегося «резидентом» и официально никак не связанного с органами госбезопасности. Резидент, в свою очередь, взаимодействовал с так называемым «куратором», штатным сотрудником местного подразделения госбезопасности, передавая тому полученные от агентов письменные отчеты и устно информируя о самых существенных событиях на подконтрольной территории. Резидент периодически — не реже раза в месяц — встречался с агентами, для чего использовалась сеть конспиративных явочных квартир, давал им поручения и получал письменные отчеты о проделанной работе. Документы, регламентирующие деятельность внутренних резидентур ОГПУ-НВКД-МГБ, ныне уже хорошо известны и находятся в широком доступе (например, «Инструкция о постановке информационно-осведомительской работы окружных отделов ГПУ УССР», датированная 1930 г., приведена в книге Джеффри Бурдса (Jeffrey Burds) «Советская агентура. Очерки истории СССР в послевоенные годы (1944—48 гг.)».)
Нельзя не отметить, что система внутреннего осведомления показала свою эффективность в годы Великой Отечественной войны и в последующем не только не была уничтожена, но напротив, получила качественное совершенствование и количественное расширение.
Резидентуры принципиально различались между собой по характеру объектов, деятельность которых находилась в их поле зрения. Основными их типами были так называемые «фабрично-заводские» и «колхозно-крестьянские» резидентуры. Названия эти говорят сами за себя, без пояснений понятно, какую среду такие резидентуры были призваны «освещать». Существовали и специфические, куда менее распространенные резидентуры, условно называемые «студенческими», «лагерными» (т. е. в системе ГУЛага) и т. п. Следует различать резидентуры, созданные по всей стране секретно-оперативными частями органов госбезопасности и подразделениями уголовного розыска. Они имели разный состав, решали разные задачи и практически никак не пересекались. Советская милиция, имевшая в своем распоряжении куда меньше средств, чем органы госбезопасности, на должности своих резидентов обычно оформляла пенсионеров, имевших опыт оперативной работы, как правило, бывших сотрудников уголовного розыска. Для них зарплата резидента служила неплохим подспорьем. Госбезопасность так низко не падала и должность резидента там замещал штатный сотрудник. Остается добавить, что умный куратор обычно старался организовать работу подотчетных ему резидентур таким образом, чтобы у каждого резидента существовал сменщик, готовый быстро заступить на его место в случае выбытия (ранения, гибели, чрезвычайной ситуации в районе действия резидентуры и т. п.). Подобных сменщиков называли «запасными резидентами», обычно они входили в состав крупных либо очень ответственных резидентур.
Существовали количественные нормы по охвату территории регионов сетью резидентур, напрямую связанные с количеством населения и спецификой его занятий. На одного резидента замыкалось обычно до 30 агентов; в каждом цехе каждого завода должен был трудиться «конфидент», в цехах стратегических заводов с числом занятых 1 тыс. и более человек полагался один осведомитель на каждые 500 рабочих. Резидент не должен был работать на тех объектах, которые освещал своей работой — это требование должно было исключить возможность сведения личных счетов. Резидент никогда не давал письменных поручений своим «конфидентам» — такое правило диктовалось желанием максимально замаскировать его работу и исключить случайную «расшифровку» посторонними лицами. Кроме того, резидент никогда не принимал от агентов письменных сообщений, содержавших негативную информацию о работе партийных организаций. Оформление такого рода сведений осуществлялось только после согласования с куратором, причем резидент в своем рапорте не раскрывал источник компрометирующих сведений, принимая всю ответственность за точность сообщаемой информации на себя. Резидент никогда не имел при себе либо по месту жительства документов, доказывающих связь с органами безопасности, а также табельного оружия (он мог владеть оружием лишь в той степени, в какой это допускалось для обычного советского человека). Ни при каких обстоятельствах резидент не мог раскрывать свою причастность к органам госбезопасности перед посторонними лицами или обращаться к ним за помощью для преодоления трудностей в процессе исполнения служебных обязанностей. Все недоразумения с правоохранительными органами резидент должен был решать через своего куратора. Даже на допросе у прокурора резидент не мог раскрыть свою должность и персональный состав резидентуры — он мог лишь попросить прокурора связаться с куратором. Другими словами, резиденты советских органов госбезопасности не могли оставлять никаких следов своего существования в документах иных ведомств.
