Лубянская преступная группировка - Литвиненко Александр Вальтерович (читаемые книги читать .txt) 📗
Путь второй — выступить, открыто об этом заявить. И тогда — я не знаю, что будет тогда. Может, пересажают, может, поубивают, может, оставят в покое. Я не знаю, но ничего хорошего нам не светит.
И путь третий — нище ни слова не говорить, потихонечку от всего отойти и постараться перейти в другие подразделения. Кстати, в это же время я пошёл туда, где служил раньше, к начальнику отдела Колесникову и заместителю начальника управления Миронову, и попросил забрать меня обратно. Они мне сказали: «Кто же тебе уйти даст?» И усмехнулись.
Тогда я понял, что на мне уже клеймо. Меня уже никуда не берут, как из банды.
И тогда мы решили…
— А вы не боялись, что ваше совещание прослушают?
— Чего бояться? Если собирается больше двух человек и начальство захочет об этом узнать, оно и гак узнает.
Да это и не совещание было, скорее мужской разговор. Кстати, я всё-таки надеялся, что кто-то пойдёт расскажет начальству, либо простушка будет, и нас просто разгонят. Тихо, молча разбросают по разным подразделениям, и всё, и забудут. Но этого не случилось.
— И кто тогда участвовал в этом разговоре?
— Понькин, Латышёнок, Щеглов.
— А Гусак и Шебалин?
— Их не было. Они, кстати, мне не подчинённые: Гусак — мой непосредственный начальник, а Шебалин — как и я, его заместитель.
Так вот, мы с моими ребятами решили, что никого убивать не станем, а дальше посмотрим. Будь что будет. А Понькин сказал: «Саша, надо сказать Абрамычу. Жалко его — я его по телевизору видел, нормальный мужик. Я знаю наших ребят. Знаю, чем они занимаются. И если решили Абрамыча грохнуть, то грохнут».
Прежде чем сказать это Березовскому, я собирался всё-таки поговорить с Ковалёвым. Не хотелось думать, что он знает об этом и фактически является соучастником. Я несколько раз пытался попасть к нему на приём, но не удалось. Раньше я мог к нему попасть, а в этот раз — почему-то нет. Может быть, Ковалёв специально не хотел со мной встречаться? Если подчинённый что-то докладывает начальнику, тот становится заложником этой информации и должен принимать меры. А так — не знал, не слышал.
— А как-нибудь письменно передать можно было?
— Кто же такие вещи передаёт через третьи руки? Я вообще не хотел с Ковалёвым в кабинете в открытую говорить. Хотел на бумаге написать, лично отдать, чтобы при мне прочитал.
— Ты не исключаешь, что даже кабинет директора ФСБ прослушивается?
— Я знаю, что он прослушивался ФАПСИ. Личная встреча была важна, потому что хотел посмотреть в глаза Ковалёву. По глазам, по выражению лица, по поведению, по реакции человека можно понять — знает он или нет.
Не сумев пробиться ь Ковалёву, я решился на разговор с Березовским. Я должен был его предостеречь. Считаю, что каждый офицер правоохранительных органов должен спасать жизнь людей любыми способами. Другого пути в тот момент я не видел.
Позвонил, узнал, что Борис Абрамович в больнице. По телевизору передали, он что-то повредил себе, катаясь на снегоходе. Так и не удалось с ним поговорить — он улетел в Швейцарию на лечение.
Только где-то в марте, за два дня до снятия Черномырдина, в субботу я приехал к Березовскому на дачу. И сказал: «Борис Абрамович, мне приказали вас убить». Он говорит: «Ты в своём уме? Ладно, не шути». И смотрит на меня как на идиота. «Это серьёзно», — сказал я. И всё рассказал.
— А твои друзья это подтвердят? — спросил он.
— Не знаю, не спрашивал. Но думаю, подтвердят.
Он сказал: «Иду к генеральному прокурору. Прямо завтра».
— Я вам не советую к нему идти. Скуратов — бывший кагебэшник. Ему что скажет Ковалёв, то он и сделает, — стал я его отговаривать.
— А ты что предлагаешь?
— Пойти к Ковалёву. Зачем шум? У нас какая задача — шум устроить или чтоб вы в живых остались? И срочно проверить, кто стоит за этим распоряжением. — Я был уверен, что самому Камышникову Березовский и даром не нужен. — Наша задача установить, кто Камышникову поручил. Либо он действует по заданию руководства, либо это левый заказ, за деньги.
— Тебе просто надо было уточнить — это левый заказ или государственный?
— Это важно было понять для ответных действий. И я настаивал на визите к Ковалёву.
— А на тебя ссылаться можно? — спросил Березовский. — Конечно, а как же? Если вы на меня не сошлётесь, то откуда узнали? Как директор будет давать команду Управлению собственной безопасности, если нет источника?
Через несколько дней Березовский приехал к Ковалёву, и буквально через час тот вызвал меня к себе. Он сидел в кожаном плаще за столом, куда-то, видимо, торопился, была пятница. И говорит: «У меня был Березовский и рассказал о приказе его убить, это правда?» Я ответил: «Да, правда».
Ещё до того, как Березовский пошёл к Ковалёву, я поговорил с Ше балиным и Понькиным — готовы ли они всё это подтвердить? Они согласились. Мы втроём пришли к Березовскому и всё подтвердили.
— Стой. Шебалин — старший офицер, как и ты. И тебе не подчинялся. Так?
— Так точно. Но он был на совещании 27 декабря и слышал приказ Камышникова. Поэтому я к нему пришёл, а он согласился.
Наш разговор с Березовским был записан на плёнку. Зачем? Может, это и нехорошо, но я сказал Березовскому: «Запишите всё это скрытой камерой». Потому что я знал — если начнётся серьёзная разборка, на людей начнут давить, и они станут отказываться. Я считаю, что чист перед всеми, потому что сам был в кадре.
Потом всё так и произошло — ребят начали давить. Понькин мне сказал: «У тебя своя жизнь, у меня своя». Шебалин просто начал лгать. (А на плёнке — все прямо сказали, что ФСБ превратилась в банду, занимается заказными делами.)
И вот Ковалёв спрашивает: «А ты точно это слышал или, может, он пошутил?»
— Я был не один, — говорю, — и никто за шутку это не принял.
Тогда Ковалёв не взял с меня ни рапорта, ничего: «Ладно, иди. Потом встретимся и поговорим.. В среду он позвонил мне домой (я болел): „Ты можешь приехать ко мне?“ Я предложил: „Давайте, я приеду не один, а со всеми остальными, кто был. Можно, и Гусак придёт, ему тоже Хохольков такую команду давал“.
Мы пришли к Ковалёву в кабинет: я, Гусак, Латышёнок, Понькин и Шебалин, и всё рассказали. Ковалёв несколько раз переспросил: «Записали вы на диктофон или не записали? Такие вещи надо записывать».
— А ты ему не сказал, что Березовский сделал видеозапись?
— Нет, я не мог предугадать ответных действий. Я уже себя чувствовал как бы на боевой тропе и передвигался с осторожностью. Я никому о плёнке не говорил. Даже в суде. Потому что я знал, что всё могут уничтожить. Теперь понимаю, что был прав.
Ковалёв спросил: «Что вы предлагаете?» И тогда я сказал:
— Надо, чтобы Управление собственной безопасности взяло Камышникова в разработку и проверило Хохолькова. Узнало, кто за этим стоит. Ведь у них самих нет мотива. Второе: я предлагаю повторить разговор с Камышниковым. Я же могу прийти и сказать: «Вот я, в принципе созрел и готов». И мы это задокументируем.
Ковалёв опасался, что Березовский поднимет скандал. Я говорю — никакого скандала он не устроит. Ему ведь не шум нужен, а безопасность. И чтобы во всём этом объективно разобрались.
Потом Ковалёв попросил всех выйти, а Гусака остаться. И минут через десять тот вышел и сказал, что директор просит забыть обо всём и отказаться от этой затеи. А то у всех будут крупные проблемы, потому что нельзя дискредитировать спецслужбы.
— Директор очень недоволен тем, что ты всё рассказал Березовскому. Он сказал, что это — предательство интересов спецслужбы. Пошел и выдал всё постороннему человеку.
Я опешил:
— Предательство в том, что спецслужбы хотели убить Березовского.
— Ну, ты понимаешь, — промямлил Гусак, — мы много разных мероприятий проводим, нельзя же обо всём сообщать постороннему лицу. Как будто жертвы — это посторонние.
— Тебе известно, в каких «разных мероприятиях» Гусак участвовал? Ты упоминал ликвидацию Тейтума?
— Про Тейтума я уже потом узнал, когда началось следствие. Когда люди начали отказываться от своих показаний, испугались. И больше всех — Гуск. А тогда я спросил: «Саня, чего ты боишься-то?»
