Красная книга ВЧК. В двух томах. Том 1 - Велидов (редактор) А. С. (читать книги TXT) 📗

Отряд Попова состоял сплошь из людей, терпимых Поповым. Все большевистские элементы оттуда удалялись. В штаб Попова не допускались даже более революционно настроенные эсеры, как, например, Гуркин. [189] О новом составе штаба я ничего не знал. О присутствии черноморских матросов я тоже не знал. Накануне я был уведомлен, что в отряде Попова ведется им же противосо-ветская агитация. Я тогда распорядился усилить там разведку и доложить комиссии, но события меня предупредили. Содержание отряда шло на счет интендантства. Отряд находился в распоряжении президиума, но фактически им ведал и распоряжался Александрович.

Блюмкин начал работать в комиссии в первых числах июня месяца. Он был откомандирован ЦК ПЛСР на должность заведующего «немецким шпионажем», то есть отделением контрреволюционного отдела [190] по наблюдению за охраной посольства и за возможною преступною деятельностью посольства. Блюмкин обнаружил большое стремление к расширению отделения в центр Всероссийской контрразведки и не раз подавал в комиссию свои проекты.

Но там голосами большевиков они были провалены. В моем отделе я Блюмкину не давал ходу. Единственное дело, на котором он сидел, – это дело Мирбаха-австрийского. Он целиком ушел в это дело, просидев над допросами свидетелей целые ночи. Дело Мирбаха возникло в связи с самоубийством Ланстрем. Я Блюмкина особенно недолюбливал и после первых жалоб на него со стороны его сотрудников решил его от работы удалить. За неделю до 6 июля Блюмкин уже у меня в отделе не числился, ибо отделение было расформировано по постановлению комиссии, а Блюмкин оставлен без определенных занятий. Это решение комиссии должно быть запротоколировано в протоколах комиссии в первых числах июля или в последних числах июня.

Теперь я вспоминаю, что Блюмкин дней за десять до покушения хвастался, что у него на руках полный план особняка Мирбаха и что его агенты дают ему все, что угодно, что ему таким путем удастся получить связи со всей немецкой ориентацией. Блюмкин набирал служащих сам, пользуясь рекомендацией ЦК левых эсеров. Почти все служащие его были эсеры, по крайней мере, Блюмкину казалось, что все они эсеры.

Блюмкин особенно настаивал на устройстве фотографии при его отделении и рекомендовал своего фотографа Андреева.

Андреев за неделю до покушения тоже покинул работу, заявив, что ЦК эсеров его командирует на другую работу.

Блюмкин первое время проживал в помещении ЦК левых эсеров по Леонтьевскому переулку, 18. Где он жил в последнее время, не знаю.

16 июля 1918 года Лацис

(ПОКАЗАНИЯ П. СМИДОВИЧА)

Особой следственной комиссии по делу левых с.-р.

В ночь с 7 июля с. г. по назначению фракции коммунистов Всероссийского съезда Советов, в связи с выступлением левых с.-р., я ехал на советском автомобиле из Совета в Сокольничий [191] район. Проезжал по Мясницкой, у входа в телеграф, на главном почтамте я был задержан группою вооруженных лиц, требовавших пропуска и оружия. Лестницы телеграфа были наполнены вооруженным отрядом солдат. По проверке пропуска и после моего заявления, что я, как председатель Московского Совета, никому не должен давать отчет о том, имею ли оружие, мой автомобиль под конвоем двух солдат был отправлен в штаб Попова в Трехсвятительском переулке.

Здесь меня встретили очень любезно, не обыскали, провели в комнату, где совещались Прошьян, Черепанов, Саблин, Магеровский и др., которых фамилии не знаю. На улице, в проходах, внутри здания было много вооруженных людей, все в военной форме. Прошьян начал мне объяснять, что меня задерживают как заложника, ввиду того что по распоряжению Совнаркома задержана Спиридонова и ряд других членов партии с.-р. Это объявление я оборвал тем, что вышел в соседнюю комнату. Создавшееся положение было тягостно и для меня, и для всех присутствующих. В это время, судя по отдельным фразам, происходило продвижение левых с.-р. к театру. Здесь настроение было бодрое, ожидались какие-то подкрепления. Черепанов спросил меня: «Что, разве не похоже на октябрьские дни?» – «Совершенно то же самое, – ответил я иронически. – Вы в октябре осмелились сделать переворот, а теперь осмелились мы». И еще: «Мирбах убит. Брестский мир, во всяком случае, сорван. Теперь все равно война с Германией, и мы должны идти против нее вместе».

Из этих и других фраз и отрывков фраз у меня создалось представление, что совершена попытка ниспровержения существующего правительства для замены его другим; каким – это им самим было неясно. Полагаю, что люди эти не управляли ходом событий, а логика событий захватила их, и они не отдавали себе отчета в том, что они сделали. Ни системы, ни плана у них было.

Меня отвели в комнату другого здания через улицу, где встретил Дзержинского, Лациса и других человек двадцать. Вскоре привели и Винглинского.

В нашу комнату все время входили и выходили матросы и солдаты. Первые относились враждебно, сдержанно и молчаливо. Вторые, наоборот, много говорили и слушали и склонялись или становились на нашу сторону. Но здесь все время царила растерянность, обнаруживалось сплошь полное непонимание того, что происходило. С первыми орудийными попаданиями паника охватила штаб и совершенно расстроила ряды солдат и матросов.

После перехода в другое, менее опасное, как нам казалось, помещение не нас уже охраняли, а старались приходящие к нам группами солдаты у нас найти защиту от предстоящих репрессий.

Петр Смидович

ПОКАЗАНИЯ О ВЫСТУПЛЕНИИЛЕВЫХ ЭСЕРОВ ЧЛЕНА КОМИТЕТА БАТАЛЬОНА СВЯЗИ ЛАТЫШСКОЙ СТРЕЛКОВОЙ СОВЕТСКОЙ ДИВИЗИИ КАРЛА ИВАНОВИЧА БЕРЗИНА

В субботу, 6-го числа, я услыхал об убийстве графа Мирбаха, и в тот же вечер я отправился к товарищу на Красносельскую улицу, [192] где и ночевал. На другой день, когда мы отправились в штаб, то слышали отдаленную стрельбу. Мы вернулись опять к товарищу на квартиру, он взял свою винтовку, и пошли с ним в штаб. У Земляного вала мы встретили вооруженную толпу матросов, которые стреляли по домам и заставляли закрывать окна. Заметив нас, они стали нас спрашивать: кто мы? Мы с товарищем ответили: «Свои». Они приказали поднять руки вверх и предложили отдать винтовку и удостоверение на право ношения оружия. Мы стали их спрашивать, в чем дело. Они ответили: «В штабе вы расскажете все» – и повели в штаб Попова. В штабе нас окружили пьяные матросы и несколько армейцев. Нас спросили, из какой мы части. Мы ответили. Затем они дали нам их прокламацию, составленную левыми эсерами, с требованием восстания и проч. Окружившие нас матросы и армейцы говорили нам, что многие полки присоединились к ним и что только латышские полки не присоединяются. Говорили также, что Ленин и Троцкий продали Россию, и мы требуем восстания против насильников. Я им ответил, что наши полки всегда стояли на защите Советской, власти и будут стоять до последнего.

После этого разговора нас ввели в отдельную комнату, где молодой человек, одетый в штатское, стал нам разъяснять их программу и подговаривать присоединиться к ним. В это время на улице открылась сильная стрельба и вбежавший матрос приказал находящимся матросам в комнате выходить скорей на улицу и принимать участие в стрельбе, а мне проговорил: «Чтобы не проливать напрасно крови, поезжайте в свою часть с нашими представителями и переговорите там, чтобы скорей присоединялись к нам, а товарищ останется у нас заложником». Был подан автомобиль с белым флагом. В автомобиль сели я, казак и матрос, которые были вооружены. Я им предложил оружие оставить. Они оставили. Около почтамта нас остановили солдаты, спросили об оружии, и, убедившись, что такового у нас нет, сел с нами один комиссар, и мы отправились в штаб батальона связи. По приезде туда я обо всем доложил командиру батальона, который возмутился поступком эсеров и сказал им, казаку и матросу, что если они не отпустят товарища, оставленного заложником, то «мы сейчас же с вами посчитаемся, как всегда считались с контрреволюционерами». Они стали говорить командиру, что они сами не понимают, зачем их вводят в заблуждение. После разговоров командир приказал ехать в штаб дивизии и все рассказать. Мы поехали в штаб дивизии. Там нас встретили наши комиссары, которые заявили казаку и матросу, что «вести переговоры с вами мы не желаем, пришлите уполномоченного от Попова, тогда мы с ним поговорим, а до того мы продолжаем бомбардировать отряд». Матросу предложили остаться в штабе дивизии до приезда уполномоченного от Попова. Мы с казаком и комиссаром поехали в штаб отряда Попова. Приехав туда, я увидел, что орудия и пулеметы увозят, и слышал голоса: «Собирайтесь скорей, мы переходим на новые позиции к Курскому вокзалу». Мы с казаком вошли в штаб и передали находящимся там лицам то, зачем приехали. Меня попросили выйти из комнаты, а казак остался там. Через несколько минут меня позвали туда и указали на одно лицо, сказав: «Вот человек уполномочен от имени Попова вести переговоры с комиссаром, который с вами и поедет». Я и уполномоченный поехали на автомобиле в штаб, но по дороге я предложил уполномоченному заехать на почтамт, чтобы пригласить комиссара. Он, уполномоченный, предложил мне: лучше ехать прямо к Муралову, но я ему ответил, что к Муралову не поеду, пока не будет доложено комиссару на почтамте. Он согласился. Прибыв на почтамт, я передал по-латышски своим товарищам на почтамте, что отряд Попова отступает. В это время комиссар пригласил уполномоченного к себе и арестовал его.