Фидель. Футбол. Фолкленды: латиноамериканский дневник - Брилёв Сергей (читать книги без сокращений TXT) 📗
— Ну как тебе сказать? — начал я, которого даже на закате советской власти чуть не исключили из института за невинную заметку в стенгазете про то, что «многопартийность не худшее изобретение человечества». — При Ленине и Сталине погибли миллионы наших с тобой соотечественников, а при Хрущёве и Брежневе не миллионы, так тысячи продолжали сидеть за «политику».
— Но ведь коммунисты провели индустриализацию! — настырно отвечал мне мой коллега, который, повторю, ненамного меня младше. Но хочет восстановить социализм.
По идее индустриализация — это каскад ГЭС на Волге. Только вот с 2007 года Россия при всех её ГЭС покупает электроэнергию в Финляндии. Где рыба плавает не на поверхности, а в глубине озёр и рек. А электричества хватает даже и на экспорт.
Так почему, как и во времена Радищева, путешествие из Петербурга в Москву идёт по трассе М10, а не Е105? То есть не по европейскому маршруту, а по внутрироссийскому? И почему эта и без того убогая трасса превращается вообще в двухколейку при подъезде к границе ЕС? При этом дорога забита.
Заметки эти будут всё больше о Латинской Америке, но вот уже и сейчас я не обошёлся без «нордического» рефрена. А всё потому, что набрасывать эти заметки я начал... в многокилометровой и многочасовой пробке у населённого пункта с названием для кого-то, возможно, и романтическим — Торфяновка! Это такой автомобильный пропускной пункт на российско- финляндской границе.
Через Петербург и Хельсинки еду в местечко Кирьяккала. Потом по тому же маршруту буду возвращаться. Почему, вознамерившись провести отпуск на Балтике, еду я к финнам, а не, допустим, в Калининград? В российской Прибалтике — просто замечательно. Как раз в канун этого отпуска был под Светлогорском в командировке, у губернатора Бооса. Те же сосны, то же море, тот же воздух. Но в Финляндии... дешевле. А с детьми — и поспокойнее.
Спрашивается: финны виноваты? Или, может, американские империалисты? А ведь, как ни странно, и такие разговоры приходится слышать. Причем от очень образованных людей.
Итак, граница России и Финляндии. Отечественная её сторона. Торфяновка. 21 июля 2007 года, 12 часов 7 минут пополудни.
Вот уже почти два часа как я гуляю около машины, опираюсь на машину, сижу в машине. Успел вот уже даже набросать кое-какие заметки и сбегать в соседний магазинчик за сушками. Но очередь за это время так и не сдвинулась. К границе пролетают только машины с блатными питерскими номерами. У меня, признаться, административный ресурс в той части России тоже есть: как знают мои постоянные зрители, я хорошо знаком с губернатором Матвиенко. Хватило бы одного звонка кому-нибудь из её помощников. Но принципиально не хочу пользоваться никакими знакомствами. Буду стоять как все. Время у меня есть. Есть и богатый опыт пересечения других границ. Вот и посмотрю. Вот и сравню.
Нечто подобное пункту «Торфяновка» я видел только на КПП «Фалькон». Но то — на границе... Парагвая и Аргентины.
Чтобы проще представить: всё — как в фильме «Роман с камнем». Автобус с суровыми и молчаливыми метисами. Для полноты картины не хватает только, чтобы вместе со скарбом они везли каких-нибудь петухов и поросят. Хотя, кажется, внизу, в багажном отсеке, кто-то и кудахчет.
То была поездка из парагвайской столицы Асунсьон в не менее славную столицу аргентинской провинции Чако, в Ресистенсию.
Славный город-герой Ресистенсия — в действительности, конечно, городишко заштатный и провинциальный. Но, что называется, с потенциалом. Если в моих словах и звучит ирония, то только по причине того, что это — типичный случай, где потенциал огромен, а вот дальше разговоров... Короче, знакомый сюжет.
В переводе на российские реалии Ресистенсия — это как областной центр на пересечении дорог из России, Украины и Белоруссии. Типа Калуги. По идее, должна процветать. Это по идее...
Призванный же процветать город Ресистенсия находится на перекрестке не только автомобильных, но ещё и водных путей МЕРКОСУР.
Есть такой «общий рынок» Аргентины, Бразилии, Парагвая и Уругвая. Рынок этот никак не «раскочегарится», но потенциал — действительно огромный. Народу столько же, как в Штатах или Европе. Природные ресурсы — астрономические. Но вот порядка — мало. Но это поправимо. Собственно, его, порядок, я и ехал устанавливать в отдельно взятой отрасли.
Не предполагая, что в Южной Америке, и особенно в Аргентине, вот-вот разразится чудовищный финансовый кризис и всю экономику словно пропитает «мёртвой водой», я задумал тогда основать что-то вроде факультативного, но перспективного «совместного предприятия»: такое СП ведущих телеканалов МЕРКОСУР, спутникового телеканала ЕС и тех моих коллег в СНГ, которые также освещают интеграцию. Проект получался для европейцев познавательным, а для участников из СНГ и Южной Америки — позволяющим заработать.
Мандат от вещателей в Брюсселе у меня уже был. Оставалось мобилизовать моих приятелей в СНГ и в Южной Америке. К последним я как раз и ехал. Тем более что они сами вызвались организовать финансирование этого проекта: из бюджета той самой аргентинской провинции Чако.
В парагвайском Асунсьоне меня ждали коллеги с легендарного телеканала «Телефутуро». В переводе — «Телебудущее». И они действительно заглянули в будущее в ночь, когда парагвайцы свергли своего, казалось вечного, диктатора Стресснера. Кому-то надо было объявить об этом по телевидению, но ни один из старых ведущих для этого не подходил: все имевшиеся «телезвёзды» стойко ассоциировались с сервильным служением диктатуре. И тогда «Телефутуро» пошёл ва-банк: посадил в кадр редакторов, которые до этого всегда работали «за кадром». А в тот день на многие годы вперёд стали «лицом» новых теленовостей. И соответственно — моим «ключиком» к парагвайским власть имущим.
«Ключиком» к властям аргентинским выступал другой мой знакомец, Хорхе Морелло. Тот замечательный всемирный типаж телевизионщиков-«моторчиков», которые способны взять заштатный канал и сделать из него «конфетку». У себя, на севере Аргентины, в Чако, Хорхе — непререкаемый авторитет.
Параллельно с журналистикой занимается ещё и разведением скота. А параллельно с разведением скота — политикой, каковой в Аргентине считается и откровенное политиканство. Но Хорхе как раз местные нравы знает. И ему верят. Ради лишней встречи с ним (или с теми, кого он считает нужным представить) все свои дела бросают местные министры и «олигархи». С ними мы и встречались. В кабинетах, где по очереди сосали чай-мате. И в местном клубе «Ротари», где съели, кажется, целого телёнка. Причём по-аргентински: с гландами, кишками, губами и т. д.
Но это будет потом. А сейчас мне надо было до Хорхе ещё добраться. Итак, дорога Асунсьон, Парагвай — Ресистенсия, Аргентина.
Не успел я в ночи отъехать от Асунсьона, как вот уже и лотки с парагвайскими пирожками из маниоки. Парагвайцы обязательно закупаются ими в дорогу за рубеж. Для них запах этих пирожков — дым отечества. Собственно, появление лотков с этими пирожками и есть предвестник границы. От окраины Асунсьона до этих лотков — каких-то полчаса. Настолько узок тот небольшой пограничный «буфер», который только и остался у столицы Парагвая.
Когда-то Асунсьон был глубоко в тылу, глубоко внутри территории страны. Но от той, когда-то очень значительной территории мало что осталось после войны с соседями. То была не война, а настоящий геноцид. Но в остальном мире про него мало кто знает. Тогда, в 1861—1865 годах, все напряжённо следили за Гражданской войной в США. Америка уже тогда была очень важной державой. И мало кому было дело до похода, с которым на парагвайцев одновременно выступил «Тройственный альянс» Бразилии, Аргентины и Уругвая. До «общего рынка» было ещё далеко, и будущие братья устроили тогда соседям-парагвайцам настоящую бойню. Парагвай потерял половину территории и три четверти населения. Чистой воды геноцид!
И 140 лет спустя Парагвай так и не оправился. Когда-то эта земля, которую обустраивали миссионеры-иезуиты, считалась в Южной Америке самой благополучной. С тех пор — наверное, самая несчастная. Вот уже 140 лет — на вечных задворках.
