Внеклассная алхимия - Силаев Александр Юрьевич (книги серии онлайн TXT) 📗
Приснилась какая-то рожа, и рекла она: «Шибко умных мы не любим, дураков тоже. Лохов держим за лохов, но крутые нам не нужны. Непьющих вообще за людей не держим, но совсем уж алкашей презираем». И еще чего-то несла за прочую «золотую середину». Вот такую-то рожу — больше всего не люблю, какое-то идеальное лицо антипода. Какая же свинцовая мерзость во всей подобной серединности.
— Какого умного и славного человека не встретишь, то окажется двинутый на полбашки… Рано или поздно его уличаешь либо в ограниченности, либо в чем-то смешном, либо в постыдном.
— Так это тест: если в тебе разочаровались, чего-то стоишь. И будем считать, что такое разочарование — максимум человеческого удела. Либо ты, как выяснилось потом, «в чем-то ограниченный и смешной», либо просто изублюдок и идиот. В таком не разочаруешься.
Глава 3. Немного метафизики на дому
«Атрибут не имеет второго момента», — цитирует Мамардашвили арабских мистиков («Картезианские размышления»). То есть на поддержание мира в каждый момент требуется столько же силы, сколько и на его создание. Однажды созданный мир не длится «сам по себе». Проснувшись, человек застает самого себя; в некотором роде это всегда чудо.
А интересно: чувствовать нечто подобное — тонкая метафизическая приблуда души, или просто едет крыша? Меня когда-то мутило и трясло… от ощущения этой полной негарантированности себя, скажем так. От хрупкости собственной целостности. От сознательности, которая, в общем-то, тебе не принадлежит.
До всякого Мамардашвили и мистиков.
Повод, кстати, поверить в Бога. От переизбытка возвышенной психопатии. Все-таки Бог — Гарант.
Диалог двух студентов, вида мерзко-дурковатого.
— Ты петух, урод…
— Ты вообще философ…
Первый умолкает. Его припечатали действительно веским словом. Это не «урод», это серьезнее. На «философа» уже матерится толком и нечем.
Смотрю на это и думаю — между прочим — может и прав Хайдеггер (а до него примерно о том же Ницще). Может быть, свернули не туда после досократиков — а дальше по ухабам, но по прямой — вот к этим студентам, а? Хитрая развертка каких-то изъянов — заложенных в самом начале западной метафизики?
Ибо это виновата сама метафизика, что с ней поступают так. Не думаю, чтобы в цивилизации Индии, которую держали брахманы, словом метафизик можно было ругаться (но это, наверное, к Давиду Зильберману, который про это самое). Я-то мало знаю про ту Индию, но чувствую — не могли… А у нас все как-то к этому шло…
Онтология строит дом, в котором все и живут. И если в нем сквозняки, кирпич крошится, каплет с потолка, а сам строитель живет где-то в подвале, то можно сказать — тут замесили мало философии. Но можно ведь сказать иначе: тут замесили какую-то не ту философию.
Примерно такая линейка. Как ее назвать? Онтологией антропологии?
1) Человек — это звучит гордо, и он достоин любви.
2) Человек говно, но может, если постарается, звучать гордо, ergo надо его любить.
3) Человек неисправимое говно в любом случае, но надо его любить.
4) Человек говно и надо его поскорее смыть.
Первое мне кажется глупостью, последнее — чистый сатанизм.
Различие между вторым и третьим — «между светской и религиозной версией гуманизма»?
Правда, есть и более любопытные версии. Если от линейки выломиться в другие измерения.
Например, что никакого человека не существует. Или никакой любви.
Страсть к бинаризму: обычно смотрятся две позиции, два варианта. Можно ли по-другому? Допустим, когда шахматист видит доску, он считает не два варианта, а столько, сколько имманентно позиции: один ли, три ли, тринадцать ли… Можно иметь модель — имманентную ситуации по тому же принципу?
Чтобы не «левые» и «правые», «верх» и «низ», а — есть варианты: конь эф три, ладья бэ один, пешка цэ три, пешка а четыре… Все. Остальные не рассматриваются. Притом у вариантов разные коэффициенты смотримости, их вес вероятия. В отличии от негласной равномощности бинарных концов.
И каждый раз — по новой позиции.
А наше пристрастие к «двойкам» — не следствие ли той же эмпирии? частоты, перенесенной в теорию? То есть самое частое число поворотов — оно минимально, и действительно равно двум. Опыт, неверно обобщенный в шаблон, и равно сгубивший красоту мира и эффективность действия.
К тому же, помимо инерции, «двойки» — следствие лени. Лень смотреть по позиции. Вот и смотрим, как люди делают.
Но даже инерция могла бы быть другой. Например, везде видеть тройки. Неважно, чего там в мире. Трактуем в тройках, и баста (по-гегелевски, или еще как). Таким образом, в сети ложится большая сложность. «Не вы ли сами ее придумали?». Угу. Но ежели творить на выбор попроще или посложнее — чего лучше?
Мир «троечников», возможно, будет забавнее нашего. А может быть, и безумнее. Хотя, повторюсь, забавнее всего N-размерный мир.
Причем N число даже не натуральное, а действительное. Как минимум. Или вообще любое.
О многих вещах нельзя спрашивать безопасным для них образом. Как только поставишь под вопрос — они исчезают. Ну допустим… «Кто сказал, что старших надо уважать?» — и все, старших больше не уважают. «На каких основаниях в этом гребаном мире ценится девственность?» — и все, баста. Лишь спросили, девственность превратилась в порок. Практически так же с любой религией. Есть подозрение, что бог кончается там, где его пытаются «доказать». Обычно его «доказывают», но это уже неважно — религиозная цивилизация кончается вместе с вопросом. В этом смысле ее могильщиками были Декарт и Спиноза, оба, как известно, бытие бога вполне доказавшие… Кант в этом смысле был грамотнее, но тоже не на стороне религии…
Относится к таким ранимым изобретениям — сама совесть? Ну вот если спросить «что есть совесть», в смысле, какие у нее основания — не исчезнет ли она тут же?
Один человек при мне говорил, что именно за вопрос осудили Понтия Пилата, и легендарный вопрос звучал именно так — «что есть совесть?». Не «что есть истина» — кому в тени креста есть дело до гносеологических споров? Но якобы молчаливый диалог Христа и прокуратора имел такой вид.
— Ты же не глуп, прокуратор, и видишь, что я не виновен по существу обвинений. Я же не свергаю кесаря, я лишь мешаю религии…
— Угу.
— Но с каких пор римский меч — хранит иудейских жрецов?
— Это политика, брат. Сечешь такое слово — конъюнктура?
— Не секу, брат.
— Ну если я сейчас пошлю синедрион, ваши евреи взбунтуются, придется высылать армию, а казна в Риме разворована, это станет известно… Извини, брат — уж проще тебя гвоздями.
— Но ты не глупый человек, и, боле того, человек чести. И не можешь не понимать, что твое решение не по совести.
— Что есть совесть?
И за это прокуратор получит на Страшном суде по полной. Ибо так нельзя. Преступник, которого «бес попутал», практически забывает о совести, но куда страшнее — ее теоретически отменить. Кто забыл, еще вспомнит. Кто отменил — отменил ее не только себе. И вот за это…
А как же любовь к истине, которая велит спрашивать до конца? Не фальшиво ли добро, стоящее на запрете такой любви? Не выберет ли подлинное добро — спросить о себе и исчезнуть? Не о том ли Ницше, описывая «воцарение нигилизма в Европе»? Не согласятся ли с ним подлинные христиане? Не христианская ли это — по интенции, по пафосу своему — точка зрения на конец христианства? И можно ли обозвать все это диалектическим приключением духа? Что в следующей серии? За «нигилизмом»? Ибо все, наверное, согласятся, что «нигилизмом» дело тут не кончается?
