КГБ сегодня. Невидимые щупальца. - Бэррон Джон (книги онлайн бесплатно TXT) 📗
На обратном пути, в машине, затормозив на красный свет, Левченко открыл свободной рукой конверт и потянул из него за край первый попавшийся документ. Ему сразу же бросились в глаза гриф «Совершенно секретно» и заголовок: «Проект положений, формулируемых премьер-министром Фукудой на предстоящих переговорах с президентом Картером».
Не ожидая получить столь важные бумаги, Станислав на сей раз не взял с собой специальное приспособление для мгновенного уничтожения документов в случае автомобильной катастрофы или задержания полицией. Вне себя от волнения, он вел теперь машину так осторожно, словно она была начинена опасной взрывчаткой. Он решил ехать как можно медленнее, и проделал весь путь до посольства под непрерывный аккомпанемент автомобильных гудков: его беспрестанно поторапливали нервничающие водители, напиравшие сзади.
Посольский комплекс был ярко освещен весенним солнцем, внутри царила праздничная атмосфера. Кто пил пиво, кто играл в волейбол или шахматы с гостями, прибывшими из других посольств советского блока.
В поисках резидента Левченко ворвался на теннисный корт, гордо прижимая к груди документ, который в ближайшие же часы покажет Кремлю, что замышляет японское правительство, что оно намерено делать в окружающем мире и какими внешнеполитическими проблемами обеспокоена администрация Картера.
— На этот раз я достал нечто необыкновенное, — сказал Левченко, завидев Гурьянова.
Махнув рукой своему партнеру по теннисной площадке, резидент извинился, и они вдвоем отошли в сторону.
— Что у вас? — отрывисто спросил резидент. Левченко показал ему совершенно секретный японский документ.
— Станислав, я не хотел вам говорить… — пробормотал Гурьянов. — Конечно, вы с Кантом молодцы, но позавчера мы получили этот же самый документ от Девея (кодовое имя редактора токийского издания газеты «Санкэй»). Он уже в Москве. Не расстраивайтесь, вы делали все как надо… Идите отдыхайте, развлекитесь чем-нибудь, выпейте…
Председатель КГБ Андропов лично выразил благодарность сотруднику токийской резидентуры, опекавшему Девея. Последний получил вознаграждение в размере трехсот тысяч иен. По настоянию Левченко, Гурьянов распорядился выплатить 150 тысяч Канту — это была максимальная сумма, которую он мог выдать своей властью.
Правило, согласно которому КГБ не считался с достижениями сотрудника только потому, что кто-то другой успел чуть раньше добыть ту же самую разведывательную информацию, было, конечно, несправедливым. Более того, с точки зрения оперативной работы его можно назвать вредным.
После каждого выступления Брежнева Гурьянов требовал от Левченко, чтобы тот непременно разыскал нескольких японских журналистов и приготовил подходящий доклад о их реакции на брежневские речи.
— А как быть, если реакция окажется негативной? — спрашивал Левченко, едва удерживая смех.
— Тогда пошлите их в задницу. Словом, сделайте так, чтобы комар носу не подточил.
Оба прекрасно знали, что речь, произнесенная в Москве всего несколько часов назад, еще не переведена и на нее еще не успела откликнуться японская пресса. Но даже когда она появится в газетах, ясно, что нудные рассуждения Брежнева японцам, что называется, до лампочки. Обычно японские редакторы откликались на просьбу Левченко такими фразами: «Ну, он, конечно, опять нас ругает, не так ли? Ни на что больше этот маразматик не способен, — вот уж, действительно, старый п….н!»
Левченко, согласно кивая, торопливо записывал в блокнот: «Из хорошо осведомленных источников, близких к Министерству иностранных дел Японии, нам доверительно сообщают, что решительная и твердая позиция товарища Леонида Ильича Брежнева произвела глубокое впечатление на токийскую общественность. Сообщается, что энергичный стиль выступления тов Л. И. Брежнева и присущая ему безупречная логика продемонстрировали правящим кругам Японии, что он по-прежнему уверенно руководит советской внешней политикой. Как раз в эти часы выступление Л. И. Брежнева тщательно изучается японскими политическими лидерами и, как следует ожидать, окажет существенное влияние на их позицию. Наряду с этим те же источники дают понять, что основное направление японской внешней политики едва ли претерпит в ближайшем будущем какие бы то ни было изменения».
Последняя фраза была рассчитана на аналитиков из КГБ и давала им понять, что все изложенное выше не стоит принимать всерьез. В то же время она, как видим, была достаточно осторожной, — на случай, если «центр» направит это сообщение в Кремль в том виде, в каком оно поступило от заграничной резидентуры. Пусть убедятся, что Брежнев действительно замечательный руководитель, а КГБ тоже на высоте положения, раз так оперативно зафиксировал японские отклики. Левченко приучил себя думать, что такая ложь относительно безобидна и представляет собой «наименьшее зло». Тем более что его кагебешное окружение требовало на каждом шагу куда более серьезной лжи, и последняя расцвела в этом ведомстве пышным цветом.
Характерным примером такой лжи и лицемерия был случай с полковником Кошкиным, руководившим в резидентуре «американской группой». Он только что вернулся в Токио из Москвы, где рассматривался вопрос о возможности его оставления на работе в «органах». «Американская группа» длительное время пользовалась услугами некоего японского агента, работавшего в министерстве иностранных дел и впервые завербованного еще в Москве Вторым главным управлением.
Выйдя на пенсию, этот японец утратил доступ к секретным документам, его контакты с американцами тоже прекратились. Они с Кошкиным полюбовно договорились, что ему больше нет смысла подвергать себя опасности, оставаясь, хотя бы номинально, советским агентом.
Пронников, продолжая придираться к деятельности токийской резидентуры, доложил по начальству, что агент потерян из-за нерасторопности Кошкина, который, дескать, одряхлел и не ловит мышей, страдая преждевременным старческим склерозом. Чтобы придать этому доносу большую убедительность, Пронников заручился служебной запиской, полученной от одного из офицеров Второго главного управления: в ней высказывалось мнение, что данный агент, несмотря на уход из министерства иностранных дел, все еще может быть полезен резидентуре.
Кошкину объявили, что его увольняют из органов «на заслуженный отдых». Взволнованный полковник дознался о существовании служебной записки, сыгравшей такую неблаговидную роль, и разыскал во Втором главном управлении ее автора. Тот принес свои извинения и дал Кошкину письменное объяснение, где излагал всю историю: он написал эту бумажку по настоянию Пронникова, который заявил, что она требуется для оперативных нужд, не объясняя сути дела. После этого Кошкин бросился к парторгу Первого главного управления, и вмешательство парторга позволило отменить уже готовившийся приказ об увольнении полковника.
Что же касается Пронникова, то он и на этот раз вышел сухим из воды: руководству легче было примириться с его интригами и ложью, чем выступить против человека, явно злоупотреблявшего тем фактом, что «его знают в Политбюро».
Когда дело касалось кагебешного начальства в чинах повыше Пронникова, оказывалось, что этим людям сходят с рук вещи еще почище. Например, такая история. Поскольку Сингапурская резидентура работала непродуктивно, «центр» решил ее реорганизовать и заодно переориентировать в первую очередь на Китай. Там сменили руководство, и новый резидент, навербовав китайцев, принялся их руками восстанавливать и укреплять агентурную сеть, энергично отдавал распоряжения, обещая соответствующее вознаграждение. Реакция агентуры была неожиданной: одни из новых агентов отнеслись к сотрудничеству с недоверием, другие возмущались и просили оставить их в покое, третьи откровенно удивлялись, зачем это они понадобились иностранному резиденту.
По своей работе они, при всем желании, ничем не могли быть ему полезны. Выяснилось, что они никогда и не были советскими агентами, а оказались просто знакомыми сотрудников резидентуры. Иногда вместе выпивали, или обедали, или имели с ними какие-то вполне ординарные, житейские контакты, никоим образом не связанные с нелегальной деятельностью.
