Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений - Посевин Степан Степанович
И подводя всему этому итоги, из наблюдений и лично пережитого в чужом «С.С.С.Р-овском» царстве, с мелочными расчетами в нервной атмосфере, супруги Казбегоровы и юнкер Цепа сидели все трое за столом и обедали, что Бог послал, перебрасываясь праздными мнениями о причинах перевода Авдуша на ту же должность, и почему-то именно в уездный город. У каждого из них было свое соображение; каждый из них рассматривал этот случай со своей точки зрения: Людмила Рихардовна, конечно, как математичка, ее муж, Давид Ильич, как психолог и военный стратег, а брат, юнкер Цепа как военный техник. И несмотря на разноречивые их мнения, все же очевидно было: Авдуш сам добивался возможного ухода в провинцию, чтобы быть независимым от сестры и дать себе полную свободу жизни, еще молодой и горячей натуре «военного техника» и будущего стратега, в условиях простой, чистой крестьянской жизни в провинции, и главным образом среди добрых, неискушенных красной политикой граждан.
— Вы оба обсчитываете меня — мои расчеты не сходятся, — заключив семейные денежные счеты, Людмила Рихардовна вопросительно взглянула на брата.
Но Авдуш уклонился от прямого ответа сестре; он как-то неестественно быстро поднялся из-за стола и поспешил выйти молча на кухню, куда в то время вошел какой-то незнакомый человек, курьер с почтой.
— Давиду Ильичу пакет! — радостно вскрикнул Авдуш и с шумом влетел обратно в столовую, к супругам.
Людмила Рихардовна сквозь слезы улыбнулась и поспешила перенять пакет в свои руки, а затем, весело взглянув на мужа, вскрыла конверт — положение Авдуша спасено случайностью.
— О, радость! Дэзи назначен заведующим статистикой в ученом комитете. Спасибо профессору Круксу! Старая дружба им не забыта, хотя и изменил свои империалистические идеи, отдавшись весь, по слабости характера, идеям, вредным для народов, — и она передала бумажку мужу.
С этих пор в семье Казбегоровых наступило сравнительное успокоение. Они, впервые за месяц пребывания в Курске, после обеда решили сыграть втроем в «пульку» в веселом времяпрепровождении, которая затянулась до полуночи. А на следующий день после завтрака Давид Ильич и Авдуш в тревожном настроении начали собираться, каждый на свою «С.С.С.Р-овскую» службу.
Конечно, скрепя сердце, по необходимости, они оба делали то, к чему вынуждала их обстановка и условия пленения; но при этом не по прямой своей специальности, а по общеполезной, культурно-просветительской и экономической, стоя вне партии. Полковник Казбегоров на этот раз оделся в новенький статский костюм-тройку, подаренный ему «хлебопеком из Риги», взял портфель и шляпу в руки и только тогда, прощаясь с Авдушем, преподал и ему, по секрету, некоторые «директивы» и «инструкции» военно-политического характера, а также то, как нужно действовать среди крестьян, чтобы хоть немного удерживать их: от «красноты» и от привитой среди них пагубной крайне левой «сионской» пропаганды. Юнкер Авдуш Цепа принял поручения с благодарностью за доверие и был рад случаю доказать на деле несуразность идей учения его «красных» противников.
Оставшись же наедине с сестрой, он не забыл разрешить и некоторые вопросы, связанные с помощью родителям, оставшимся в гибнувшем от голода и террора Витебске. И в заключение, усаживаясь на крестьянскую телегу для выезда в дорогу, Авдуш все же не удержался: открыл сестре свою «истинную душу» брата, во всех ее житейских подробностях, до мелочи, а при денежных расчетах серьезно добавил:
— Сестрица! Мы теперь находимся в плену, как и многая, многая российская интеллигенция и скрывающиеся офицеры; будем политичны и умерим свое желание математически контролировать во всем друг друга: этим мы никакой реальности не достигнем. Прости меня за откровенность… До свидания! Не теряй надежды и верь в Провидение, и мы их изживем, так как реальность и сознательно-здоровое воспитание народов родной страны должны быть только на национальной почве; к этому-то и направим все свое внимание…
Пожав друг другу руки, они мирно, горячо расстались. Буря семейного раскола прошла.
Только после разговоров мужа с братом и намеков последнего Людмила Рихардовна ясно теперь поняла, с какой опасностью для жизни сопряжена «невинная» служба у «С.С.С.Р-ов»-«интернационалистов» и насколько глубоко продумано тактическое поведение при этом мужа ее, Генерального штаба полковника Казбегорова и брата, юнкера Авдуша Цепы. Неожиданно загоралась и у нее идея идти на помощь «своим близким единомышленникам», хотя бы в посильной ей области. И первым ее анализом было ненормальное положение малых народов в «великой, с обширной территорией» России; коренные народы, которые большой массой примкнули к явившимся чужим людям, под флагом «С.С.С.Р.», и все благодаря неправильному воспитанию, неправильному пониманию слова «народность».
— Слово «народность» многими из них понято и связано в смысл простонародья и его власти; но над кем? На этот вопрос, пожалуй, никто из них не сможет правильно ответить, так как оно носит лишь громкую, но бессодержательную фразу. Вообще же со словом «народность» нужно связывать понятие о народе лишь в смысле нации, у которой есть и своя многовековая история, культура, быт… — заключила Людмила Рихардовна.
Почерпывая от мужа и некоторые познания из военно-политической стратегии, она, для аккуратности своего дела, своевременно меняла в городской милиции свои и мужа документы о личности, а в подтверждение их всегда прилагала и удостоверение ученого комитета. И, таким образом, и ее, и мужа положение гражданского состояния, для проформы, укреплялось ежемесячно, а вместе с тем и для «С.С.С.Р-овского» военного комиссариата Давид Ильич оставался неуязвим, продолжая нести спокойно свою невинную службу ученого статистика, удерживая от этого шага и многих скрывающихся офицеров и молодых людей из интеллигенции.
Местная «красная» власть тогда-то и начала метать гром и молнию при помощи своих «военных спецов» из русских офицеров Генерального штаба и из офицеров «с двухмесячным курсом выпуска времен Керенского», продавшихся «С.С.С.Р-ам», быть может, только из-за куска хлеба; но Красная их армия все же была в то время еще сравнительно пуста, ничтожна. Был действительно удобный момент для решительной, реальной работы. Но «сознательная» российская интеллигенция и офицерство продолжали упорно «пассивно сопротивляться», прячась за спиной других, по национальному составу, народов и надеясь на кого-то, который вот-вот придет и освободит их. И эта-то «историческая ошибка», ошибочно, быть может, принятая и по психологическим свойствам, присущим широким кругам общественности еще со времени обеих революций 1917 года, и при этих условиях не могла еще переубедить «сознательных русских граждан» в необходимости немедленной, решительной, активной работы, необходимости самим взяться за «кузнечное ремесло» и «ковать себе счастье» жизни у себя же дома, на родине, среди своего же многомиллионного великого народа, оставленного на милость судьбы и на растерзание небольшой кучкой людей, из среды его же молодого поколения, обезумевшего от угара «С.С.С.Р-овской» пропаганды. Как следствие всему, в итоге все благие начинания немногих, но идейных людей, и на севере, и на юге в Кубанском крае, и на востоке в Сибири, гибли для многомиллионных масс России, тогда как малые народы, крепкие и по духу и по своим национальным идеям, на законнейшем основании ковали для себя независимую от «красного ига» будущность.
Оправдались ли надежды — с востока, с севера и с юга? Немногим, конечно, удалось избегнуть той горькой участи судьбы, которая первой выпала на долю некоторых русских интеллигентных граждан и офицеров-южан, неудачно бежавших из армии Северного фронта и застрявших во многих местах Центральной России, в городе Курске в плену у «С.С.С.Р-ов»…
Провидению угодно было послать нашим героям еще много, много испытаний, и благодаря только лишь тому, что в массе друг друга не понимали.
Рига, 1932
