Дело было в Педженте - Внутренний Предиктор СССР (ВП СССР) Предиктор (версия книг .TXT) 📗
«Русскую “душу” никто не изучал по её конкретным поступкам, делам и деяниям. Её изучали “по образцам русской литературы”. Если из этой литературы отбросить такую — совершенную уж вопиющую ерунду — как горьковские “тараканьи странствования”, то остаётся всё-таки действительно великая русская литература — литература Пушкина, Достоевского, Тургенева, Чехова и: если уж хотите, то даже и Зощенко. Вопрос только: что именно отображали все они — от Пушкина до Зощенко? [114] «…» Таким образом, в представлении иностранцев о России создалась довольно стройная картина. Она была основана документально — со ссылкой на русские же “авторитеты”. Она была выдержана логически: из этих ссылок были сделаны совершенно логические выводы [115]. «…» Строится миф. Миф облекается в бумажные одеяния из цитат. Миф манит. Потом он сталкивается с реальностью — и от мифа остаются только клочки [116] бумаги, густо пропитанные кровью.
Настоящая реальность таинственной русской души — её доминанта — заключается в государственном инстинкте [117] русского народа, или, что почти одно и то же, в инстинкте его общежития».
«Таможня» демонстративно и даже вызывающе отказал Абдулле в помощи по «разгерметизации» бака. На уровне первого смыслового ряда фильма реакция Абдуллы на такое своеволие «Таможни» может показаться странной и нелогичной: ведь Лебедева Абдулла, особо не задумываясь, отправил в мир иной и за меньшую грубость.
Ответ можно найти только на уровне второго смыслового ряда: ну не может постсоветская либеральная интеллигенция ничего нового “предложить” по развалу государства; к тому же она еще необходима как «Таможня», не пропускающая новые знания в народ: “Гранаты не той системы!”
Семён, вернувшись к Абдулле, радостно кричит ему с обнаруженной в тупике цистерны: “Полная!”.
Сухов из цистерны: «Эй, Абдулла, ты ещё в чадре, или переоделся мужчиной? Абдулла, у тебя ласковые жёны: мне хорошо с ними».
Абдулла: «Я дарю тебе их. Когда я зажгу нефть тебе будет хорошо, совсем хорошо».
Итак, попытки “поджечь” государственность СССР, а затем России, будут два раза. На третий раз — неудача даже в попытке, не то что в результате.
«Метрах в двухстах от берега качалась на волнах лодка Верещагина. Верещагин сидел на веслах. Настасья торопливо бросала в воду гранаты, пулемётные ленты…
— Житья от них нет, — ворчала она, тяжело переводя дыхание. — Тем гранаты, этим пули, чтоб их чума унесла…
Последним был потоплен пулемёт…»
Так в фильме образно показано разоружение Таможни на уровне первого, второго и третьего приоритетов обобщенных средств управления — оружия. Процесс этот начали так называемые «шестидесятники». Уже тогда их бездумное сотрудничество с иерархией церквей имени Христа привело либеральную интеллигенцию к методологической нищете.
«Фактов мне хватает, фактами я сыт по горло, но я нищ методологически. (…) Однако мы (говорит от имени либеральной интеллигенции писатель Моисей Израилевич Меттер) вокруг этого пункта занимаем круговую оборону и отстреливаемся до последнего патрона. Последний патрон — себе» [118].
Обилие частных фактов, принадлежащих к длительным по времени разнородным объективным взаимовложенным процессам, при отсутствии осознанной методологии, ориентированной на распознавание процессов, выражается у множества методологически безграмотных людей в плюрализме недостоверных мнений об одном и том же объективном процессе. Отсюда “плюрализм мнений” методологически безграмотной толпы — закономерное явление. И в этом же признаётся один из тех, кого сегодня с полным на то основанием можно отнести к «Таможне»:
«…руководствуемся одной методологией, факты изучаем и знаем одни и те же, а к выводам приходим разным. Почему?»
И далее сам отвечает: «Это объясняется тем, что при изучении истории наряду с методологией и фактами еще существует концепция, связывающая основные этапы рассматриваемого исторического времени. Эта концепция у спорящих авторов разная, а потому одни и те же факты выглядят каждый раз в разном освещении, со своим смысловым оттенком» [119].
Другими словами, для авторитета “от философии” не существует единого объективного глобального исторического процесса, а есть лишь множество субъективных концепций, непонятно каким образом «связывающих основные этапы рассматриваемого исторического времени». Материалистический атеизм такого «философа» лишает его различения и потому он не способен понять, какая из «множества» субъективных концепций наиболее адекватно отражает объективные процессы, на управление которыми он претендует. Поэтому-то все концепции управления современных “философских авторитетов” как правило высосаны из пальца, а не являются отражением мировоззрения народа, среди которого они живут. В этом и проявляется их методологическая нищета.
Если же методологическая культура в творческом процессе присутствует, то частные факты пропускаются через призму метода, в результате чего появляется субъективная концепция объективного процесса. И первый критерий адекватности субъективной концепции объективному процессу — сходимость с реальностью прогнозов развития объективного процесса в будущем и вскрытие ранее неизвестных фактов в их причинно-следственной связи в прошлом.
Новые, ранее неизвестные факты и общественная практика с течением времени либо подтверждают правильность субъективной концепции объективного процесса, либо вынуждают авторов концепции совершенствовать её, а то и пересматривать. Поскольку один и тот же объективный процесс проявляется в многообразии частных фактов, то разным людям могут быть доступны разнородные совокупности фактов. Но, если они пытаются понять не отдельные факты, а один и тот же объективный процесс и обладают достаточно высокой методологической культурой, то с течением времени они неизбежно приходят к единой концепции одного и того же объективного процесса в силу общности свойств отображения.
Картина 18. Старый стал, ленивый
«От моря к баку подошел Верещагин.
— Давненько тебя не видел, Абдулла, — сказал он, с удивлением наблюдая за суетой бандитов.
— Давно, — согласился Абдулла.
— Всё кочуешь? Стреляешь?
— Старый стал, — улыбнулся Абдулла. — Ленивый. А помнишь, какой я был?»
За долгие тысячелетия правления библейской концепции её адепты, да и сам Глобальный Предиктор действительно обленились. Вопросы же, иносказательно поставленные перед Абдуллой Верещагиным, содержательно точные: “Всё кочуешь? Стреляешь?”
Библейская цивилизация — цивилизация кочевников. И это не красивый афоризм, а предел мечтаний её передовых представителей. Чтобы не быть голословными сошлемся на образ “светлого будущего” из книги «Линии горизонта» Жака Аттали, в прошлом советника нескольких президентов Франции и президента Международного банка реконструкции и развития (1992 г.), по происхождению, как нарочно для затронутой темы, — еврея:
«Человек, как и предметы, будет находиться в постоянном передвижении без адреса или стабильной семьи. Человеку “останется” либо конформировать с этим обществом кочевников, либо быть из него исключением.» «… однажды, став “протезом самого себя”, человек будет самовоспроизводиться подобно товару. Жизнь станет предметом искусственной фабрикации, носительницей стоимости и объектом рентабельности». Аттали даже спрашивает себя: «… можно ли в данном случае еще говорить о жизни, если человек производится и мыслится как товар?» «… кочевничество станет высшей формой Торгового Строя».
Это можно отнести к первой части вопроса Верещагина.
