Дело было в Педженте - Внутренний Предиктор СССР (ВП СССР) Предиктор (версия книг .TXT) 📗
Это прозвучало по существу на заседании штаба пятой колонны жидомасонства в СССР. Выступление Л.С.Понтрягина, объективно истинное по своему существу, в котором можно только уточнить терминологию и связи приведенных им фактов с тем, что осталось в умолчаниях, не было опубликовано в средствах массовой информации СССР и не обсуждалось ни на пленумах ЦК правящей партии, ни на её съездах, ни на сессиях Верховных Советов СССР и Союзных республик. Это говорит о том, что структуры осуществления власти в СССР были внутренне полностью подконтрольны тем силам, о которых говорил Л.С.Понтрягин, и которые работали на порабощение СССР соответственно Библейскому проекту. Такое положение дел в стране складывалось потому, что всё новое, не вписывающееся в догматы библейской концепции управления, а главное — нравственно не приемлемое для её приверженцев, не имело, по их мнению, права на существование.
Откровения Абдуллы заканчиваются вопросом: “А помнишь, какой я был?” Ответ Верещагина (“Были времена!”) звучит так, что зритель и читатель должны понять: что-то объединяло их (библейскую концепцию управления и либеральную России интеллигенцию) в прошлом. Чтобы понять, что же их объединяло, следует вспомнить, что мирной беседе между Абдуллой и Верещагиным предшествовала конфликтная ситуация, возникшая по поводу “гранат не той системы”. Если бы это был конфликт реальный, а не иносказательный, то отказ в помощи банде в критической ситуации вряд ли бы сошел с рук «Таможне». Но по сути не было конфликта, что иносказательно может означать: на мировоззренческом уровне либеральная интеллигенция никогда не выходила за рамки библейской концепции управления. Возможно поэтому она так любит поговорить о социальных проблемах вообще, тщательно обходя вниманием их мировоззренческие истоки даже тогда, когда уже “пахнет жареным”.
«— А что это, люди твои, никак запалить что хотят?
— Да вот забрался один приятель — не выходит.
Тут только Верещагин понял, что задумал Абдулла.
— Федор, — позвал он Сухова. — Федор, Петруха с тобой?
— Убили Петруху, Павел Артемьевич. Зарезал Абдулла, — ответил из бака голос Сухова.
Верещагин обернулся к Абдулле. Глаза его недобро сверкнули… Но тут его позвала с берега жена.
Верещагин помешкал некоторое время и всё же пошел к берегу».
Глаза “таможни” недобро сверкнули после известия об убийстве Петрухи, но… уже звала Настасья. Это постоянное метанье между идеалистическим и материалистическим атеизмом и было следствием методологической нищеты либеральной интеллигенции России. Здесь необходимо напомнить, что Петруха был дан в помощники Сухову Рахимовым. И хотя в фильме Верещагин нигде с Рахимовым напрямую не сталкивается, в реальной жизни в СССР либеральная интеллигенция начала перестройку с реабилитации троцкистов, представляя их в глазах общественного мнения как невинно пострадавших истинных марксистов-ленинцев, что не могло не вызвать одобрения на Западе.
Картина 19. Что ещё надо человеку, чтобы встретить старость
«— Иди, иди, — одобрительно сказал ему вслед Абдулла. — Хороший дом, хорошая жена — что еще надо человеку, чтобы встретить старость?»
Эта фраза Абдуллы во времена «застоя» была по-своему кодовой, поскольку она определяла готовность либеральной интеллигенции к бездумному участию в развале страны. Либеральная интеллигенция сожалела о крушении КПСС, но лишь настолько, насколько это крушение разрушало привычный комфорт её существования. Что касается западных спонсоров «Таможни», то за своевременные соболезнования по поводу “преждевременной и вынужденной кончины русского марксизма” они действительно обещали ей “хороший дом и хорошую жену”, с которыми можно без забот встретить свою “старость”. Поэтому во времена перестройки символом “хорошего дома” для либеральной интеллигенции стал дом общеевропейский; а символом “хорошей жены” — исторически сложившееся христианство, которое, как и марксизм, никогда не выходило в своем мировоззрении за рамки библейской концепции управления. Таков финал метаний российской «Таможни» между материалистическим и идеалистическим атеизмом. Но это не “старость” либеральной интеллигенции, это — предвестие её информационной гибели, ибо еще никому в этом мире не удавалось вернуться в прошлое; не по силам это и «Таможне». Можно считать, что с этого момента российская “элита” начала отрабатывать алгоритм самоуничтожения, поскольку восприняла одобрение своих спонсоров в качестве прямого руководства к действию.
«Верещагин пришел домой.
Он сидел на скамейке во дворе, а Настасья хлопотала по хозяйству.
— Засиделись мы… Первым же баркасом в Астрахань пойдем. Могилку сына поправить пора. Позаросла поди совсем, ну кто за ней смотрит? А в церкви, почитай, второй год как не были. Грех ведь. А рубаху наденешь с вышивкой».
Необходимо помнить, что мы имеем дело с иносказанием, используя ключи-символы к которому можно выйти на понимание второго смыслового ряда фильма. Либеральная интеллигенция бывшего Советского Союза уже давно полагала, что Россия — часть библейской цивилизации, а иерархи всех христианских церквей поддерживали её в этом заблуждении. Этот фрагмент фильма прямо указует на идеалистический атеизм исторически сложившегося христианства, для которого внешняя ритуальная сторона вероучения (пышность церковного обряда; рубахи, шитые серебром и золотом) заменяют веру Богу непосредственно. Есть здесь и команда на запуск алгоритма самоликвидации “элиты”: “Засиделись мы… Первым же баркасом в Астрахань пойдем.” «Первый баркас», груженый награбленным добром, — символ западной цивилизации — уже на воде; символическую команду таможня-зомби получил и приступил к её исполнению.
«Настасья вошла в дом. Верещагин, очнувшись от одолевавших его раздумий, встал, посмотрел ей вслед.
— Я как тебя в этой рубахе увижу, так сразу всё в памяти встает. И как в Царицине, в лазарете, свиделись, и как с германской ты вернулся… — доносился из комнаты её голос.
Верещагин неслышно поднялся по лестнице, повернул ключ в замке и спрятал его под половик».
После того как “ключ повернут”, иерархия всех исторически сложившихся христианских церквей — уже “вдова”; но в данном эпизоде важно то, что она сама своему “вдовству” всячески способствовала.
«А нефть подливали и подливали…
Абдулла наслаждался. Но тут сквозь треск огня до него донесся хриплый голос. Это кричал Верещагин с баркаса.
— Слышишь, Абдулла! — кричал таможенник. — Не много ли товару взял? И всё, поди, без пошлины?
Оторвавшись от огня, Абдулла увидел на баркасе, среди тюков с награбленным добром, могучую, облепленную мокрой рубахой, фигуру Верещагина.
— Так нет же никого в таможне. Кому платить — неизвестно. Хочешь, мы заплатим золотом? — спросил Абдулла.
— Ты ведь меня знаешь, Абдулла, я мзду не беру. Мне за державу обидно! — прокричал в ответ Верещагин».
Знал ли Запад, затевая развал СССР, с кем ему придётся иметь дело? Знал, и знал хорошо, что в ответ на открытое ограбление великой державы ничего кроме пустых риторических фраз типа: “Мзды не берем! За державу обидно!” от продавшейся управленческой “элиты” в ответ не услышит. Неудивительно, что сегодня один из вопросов, который постоянно жует либерально-демократическая и псевдопатриотическая пресса — сколько миллиардов долларов (цифр на зелёной бумаге, которые ничем, кроме доверия толпы экономическому могуществу США не обеспечены) “нелегально” вывезено за пределы страны и сколько Запад даст нам этих цифр-“инвестиций”. По сути своей это пустые разговоры, потому как давно “никого в таможне нет”. А те, которые есть — “мзду берут”, повторяя при этом, что им “за державу обидно”. И уходят сотни эшелонов со всеми видами “товара” (лес, руда, каменный уголь, цветные металлы, ценные полуфабрикаты) ежедневно за бесценок за рубеж; утекают по нефте— и газопроводам миллионы тонн нефти и газа.
«Абдулла соскочил с коня.
— Аристарх, — обратился он к бандиту в красной рубахе-косоворотке, — договорись с таможней.
