ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны - Сондерс Фрэнсис (читать книги бесплатно полностью без регистрации txt) 📗
В июле Кристол отправил Джоссельсону пробное содержание первого выпуска: Дени де Ружмон об Индии, краткие размышления о смерти Альберта Камю, страницы из записей Вирджинии Вульф, два коротких японских рассказа, краткая биография Эрнста Толлера (Ernst Toller), Кристофера Ишервуда (Christopher Isherwood), Лесли Фидлер (Leslie Fiedler) о Розенбергах, Николай Набоков о советской музыке, Юзеф Чапский (Josef Czapski) о «Голосах тишины» Андре Мальро, Ирвинг Кристол о конференции Конгресса «Наука и свобода», Герберт Люти (Herbert Luthy) о последних восстаниях в Восточной Германии и Чехословакии, а также Эдит Ситвелл (Edith Sitwell) о Голливуде. Предоставить обзоры книг обещали Маггеридж, Спендер, Хью Сетон-Уотсон (Hugh Seton-Watson), Дж.К. Гэлбрайт и Натан Глейзер (Nathan Glazer). Статьи Кёстлера и Арона были исключены из первого выпуска после того, как Набоков сказал Кристолу, что они слишком антикоммунистичны.
Обеспокоенный тем, что в первом выпуске было мало политики, Джоссельсон написал об этом Кристолу. И тот ответил язвительно: «Я не согласен с вашим скрытым замечанием, что «политическое содержание» оправдает ожидания. Журнал, безусловно, должен быть «культурным» изданием. В нём политика вместе с литературой, искусством, философией и прочим должны представлять собой неотъемлемые части культуры. Именно это мы и сделали. Соотношение между политическими и литературными статьями, естественно, будет меняться от номера к номеру. В первом номере политика должна, по мере возможности, находиться на втором плане. Ведь наша цель - охватить как можно большую аудиторию. Я имею очень чёткое представление о том, чего хочет Конгресс и что нужно делать для этого. Однако я не могу эффективно работать с Парижским офисом, который дышит мне в спину, посылает редакторские указания и т.д.» [377].
В другом нервном письме Кристол сообщал Джоссельсону следующее: «Мы тут в Лондоне вовсе не кретины, и я искренне считаю, что мы можем лучше оценивать ситуацию, чем вы, сидя в Париже. Вы и ваши парижские коллеги считаете обложку паршивой? Хорошо, может, вы и правы. А может, и нет. Обложки журналов, в конце концов, не ваша специальность. Я считаю, что обложка достаточно хороша. Не отрицаю, что она может быть улучшена; Маггеридж считает, что она очень даже неплохая... Вы полагаете, что в первом выпуске мало политики? Скорее всего, вы невнимательно ознакомились с его содержанием... На ваш взгляд, первый выпуск слишком литературный? Здесь вы ошибаетесь... Возможно, я заблуждаюсь, но я действительно думаю, что благодаря «Инкаунтеру» Конгресс получил что-то намного более важное, чем вы можете себе представить. Вы, по всей видимости, были бы удовлетворены, имея репутацию «Прев». Любезный мой, мы прошли половину пути (если только я не ошибаюсь). Может, через несколько месяцев мы станем англоязычным культурным периодическим изданием. И не только в Англии, но и в Азии. Дайте нам несколько месяцев, и мы будем идолом интеллигенции на Востоке и на Западе. Любой писатель - азиатский, европейский или американский - будет мечтать печататься у нас. Я не шучу. Если я не прав, вам следует подыскать другого редактора. Но вы должны дать нам время и редакторскую свободу, чтобы достичь этого... Ваше отношение к продажам удивляет меня: вы говорите, что заинтересованы не столько в них, сколько во влиянии журнала. Но не является ли одно мерилом другого?» [378]. Если бы Кристолу было известно о финансовых потоках, на которых держался «Инкаунтер», он бы не задавал последнего вопроса.
Ясно, что Кристол не собирался играть роль уличного оратора для Джоссельсона. Спендер, чтобы охарактеризовать твёрдую позицию своего коллеги, придумал понятие «сила Кристола». Если бы Кристол действительно представлял слишком большую опасность, Джоссельсон на самом деле искал бы другого редактора. Но на данный момент «Инкаунтеру» нужна была стабильность, и у Джоссельсона не было иного выбора. Он должен был продолжать работать с Кристолом.
Парижский офис одержал победу в борьбе с Кристолом и убрал из номера Кёстлера и Арона. Взамен он вынужден был согласиться на публикацию статьи Лесли Фидлера. Это насторожило обоих. Кристол сначала предложил своему другу Фидлеру написать статью о Карле Марксе, но тот не проявил особого энтузиазма и предложил ему статью о Розенбергах. Если Кристолу и нужно было что-то «провокационное» для первого выпуска, то он это получил.
Утром накануне казни Юлиус и Этель Розенберги сидели в камере в тюрьме «Синг-Синг» и писали письмо двум своим несовершеннолетним сыновьям Роберту и Майклу. «Помните о том, что мы невиновны и не могли пойти против нашей совести», - такими словами заканчивалось письмо. В 8 часов вечера 19 июня 1953 года, за считаные минуты до начала еврейского шаббата и накануне своей четырнадцатой годовщины супружеской жизни, Розенберги были казнены на электрическом стуле. Сначала Юлиус, затем Этель. Перед тем как оказаться на кресле, Этель повернулась к тюремной надзирательнице, простёрла руку и притянула её к себе, чтобы поцеловать в щёку.
Розенберги были осуждены в марте 1951 года за передачу Советам американских атомных секретов. После уединения в синагоге с целью обдумать вердикт судья Кауфман вернулся в зал суда и приговорил Розенбергов к смертной казни за участие в том, что он назвал «дьявольским сговором с целью разрушения богобоязненной нации» [379]. Никогда ранее в Америке не выносили смертный приговор за шпионаж в мирное время. Пропагандисты Америки стали перед самым серьёзным выбором с момента развязывания холодной войны. Вопрос вины Розенбергов (на самом деле мало кто сомневался, что они виновны) не был центральным: по мнению большинства наблюдателей, факты, выдвинутые против них, были неопровержимы. Однако американские стратеги должны были убедить мир не просто в том, что приговор не вызвал сомнений, но и в том, что наказание соответствовало преступлению.
«Когда двух невиновных людей приговаривают к смерти, это должно всколыхнуть весь мир», - возмутился Жан-Поль Сартр. По его мнению, фашизм определялся не «количеством жертв, а способом их уничтожения». Он добавил, что приговор был «легальным линчеванием, запятнавшим кровью всю нацию» [380]. Чтобы заявить миру о своей позиции, коммунисты организовали массовую кампанию по призыву к милосердию. Она освещалась в подконтрольной коммунистами прессе. Организации коммунистического фронта обращались с петициями в американские посольства. Лондон получил тысячи петиций и протестов, содержавших по несколько тысяч подписей. Париж сообщил, что он ежедневно получал около 50 телеграмм, писем и петиций.
В частности, во Франции дело Розенбергов превратилось в символическую кампанию протеста. Она объединила тех, кто имел счёты с американским правительством. Акции протеста проводились по всей Франции, и многие из них перерастали в антиамериканские беспорядки. Один человек был убит при проведении митинга под лозунгом «Свободу Розенбергам!» (Liberez les Rosenbergs) на площади Конкорд [381]. Мелвин Ласки выступал против применения смертной казни в мирное время, однако он высмеивал такие протесты, считая их результатом «модных антиамериканских возмущений» [382]. Конечно, ни одна коммунистическая группа, созданная для защиты Розенбергов, не сообщила, что в тот самый день, когда во Франции был основан Комитет по защите Розенбергов, в Праге казнили 11 бывших лидеров Чешской коммунистической партии. Не говорили и о том, что Сталин уничтожил больше коммунистов, чем в какой-либо фашистской стране; что в Советском Союзе людей отправляли на каторгу за два опоздания на работу более чем на пять минут; что когда художники принимали участие в конкурсе на лучший памятник в честь столетия со дня рождения Пушкина, первый приз отдавали тому скульптору, памятник которого изображал Сталина, читающего томик Пушкина.
