Писатель и самоубийство - Акунин Борис (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗

Однако в XX веке изящное бесстрастие древних и идеологическая ангажированность Лафаргов у стариков не в чести. Обычно они уходят из жизни в молчании, не оставляя записок. Все и так уже сказано прожитой жизнью. Даже старые писатели в наше время умирают тихо, без пафоса, ничего не пытаясь своей смертью доказать.

Так поступил Тибор Дери (1894–1977), переживший за свою долгую жизнь немало политических увлечений и разочарований. Для него «зовом земли» стал перелом шейки бедра — Дери перестал принимать пищу и через несколько дней умер.

Безмолвно ушел и жизнелюбивый, остроумный Богумил Грабал (1914–1997), выбросившийся из больничного окна. Ему наверняка пришлась бы по вкусу официальная версия случившегося: выпал из окна, кормя крошками голубей. Почему бы и нет?

Нужда

Этот некрасивый, прозаический, даже скучный мотив довел до самоубийства многих. Усталость, безнадежность и отчаяние — вот неизменные спутники нищеты, делающие жизнь невыносимой.

Писательство — ремесло заведомо некоммерческое. Во всяком случае, если говорить о настоящих литераторах, а не о профессионалах массовой беллетристики. От чернильницы с гусиным пером до сумы (как, впрочем, и до тюрьмы) рукой подать.

Типический литератор — это непрактичный человек сомнительных (с точки зрения доходности) занятий, да к тому же еще и много о себе понимающий. Гордость и самомнение плохо сочетаются с тощим кошельком. Нужда кроме всего прочего еще и унизительна, а для творческого человека хуже унижения ничего нет.

При этом бедность, то есть материальные лишения, не доведенные до последней крайности, литератор переносит легче, чем средний обыватель. В обмен на читательское внимание и хвалу критиков писатель готов отказаться от благополучия. Именно это сегодня и происходит с писательским сообществом в нашей стране. Пока в СССР литераторы составляли привилегированную касту, в «инженеры человеческих душ» рвалось немало деловых, расчетливых людей, которые могли бы с еще большим успехом реализовать себя на государственном или предпринимательском поприще. Теперь же, когда серьезные занятия литературой сулят лишь скудный, нерегулярный гонорар, когда круг читателей многократно сузился, а тиражи некоммерческой прозы составляют в лучшем случае несколько тысяч экземпляров, пропорция практичных и дальновидных людей в писательском цехе резко сократилась. Но все равно пишут, и много пишут, не боясь гарантированной бедности — природа продолжает исправно поставлять все новые и новые когорты молодых людей, инфицированных творчеством. То же происходит и в богатых странах. Преуспевающих писателей, живущих на одни только гонорары, там считанные единицы, а остальная пишущая братия живет скуднее норм среднего класса, но на бедность не жалуется, благо есть преподавание на курсах creative writing, [34] да и гранты с феллоушипами время от времени перепадают.

Однако волшебное слово «грант» возникло в писательском лексиконе недавно, а до этого в течение долгих столетий страшный призрак не «честной бедности», а самой настоящей лютой нужды постоянно витал над литератором — если, конечно, ему не повезло родиться в состоятельной семье. Настоящая нужда, в отличие от бедности, разит творческого человека насмерть.

В истории писательских самоубийств нищета обычно присутствует в качестве одного из компонентов ситуации, приведшей к трагическому исходу. Нужда — общий фон, задник суицидной декорации. Не столько истинная причина самоубийства, сколько прелюдия к «последней капле», которой может стать какое-нибудь вызванное нищетой унижение, потрясение, болезнь.

Случаи, когда обнищание стало единственной или, по крайней мере, главной причиной самоубийства, встречаются в писательской среде гораздо реже, чем у прочих слоев населения.

И все же такие примеры были.

Один из литераторов умер от голода в самом буквальном смысле. Английского поэта и публициста Александра Бирни (1826–1862) литературные занятия довели до полного финансового краха. Ради них он оставил священнический сан, стал издавать газету, но разорился. Ввергнутый в полную нищету, он бродяжничал, а когда душевные и физические силы иссякли, лег в поле в стог сена и две недели умирал, делая записи в дневнике. Нашли его слишком поздно и вернуть к жизни не смогли.

Совсем иной уровень нужды свел в могилу другого англичанина — сэра Джона Саклинга (1609–1642). Тот не голодал, а всего лишь лишился богатства. Он был одним из самых блестящих кавалеров при дворе Карла I, владельцем обширных поместий и известным игроком, а пьесы и стихи писал исключительно для собственного развлечения. Впрочем, эти произведения, продолжавшие шекспировскую традицию, были вовсе недурны и занимают почтенное место в истории английской литературы. Особенно хорошо удавались «величайшему таланту своей эпохи» изящно-циничные любовные стихотворения:

После начала революционных неприятностей Саклинг примкнул к роялистской партии, участвовал в заговоре с целью спасения опального королевского министра графа Страффорда, однако, как и во всех прочих своих серьезных начинаниях, потерпел крах, после чего был вынужден бежать за границу. Биограф-современник пишет: «Он отправился во Францию и через малое время, опустошив свой кошелек, стал сетовать на бедственное и отчаянное положение, в кое был ввергнут, ибо не имел более никаких средств для пропитания. Воспользовавшись тем, что проживал в доме аптекаря, он принял яд и умер самым жалким образом, исходя рвотой».

Если уж перелистывать историю английской литературы, то нельзя не вспомнить и несчастного Генри Кэри (1687–1743), одну из первых жертв литературного пиратства. Внебрачный сын маркиза Галифакса, он прославился как драматург и автор песен (в том числе ему приписывают авторство гимна «Боже, храни короля»). Однако издатели и печатники беззастенчиво обкрадывали песенника, пользуясь отсутствием закона об авторском праве, и он, слыша, как повсюду распевают его баллады, не получал ни гроша. Кэри повесился, не вынеся лишений.

Чтобы у читателя не создалось впечатления, что самоубийство от бедности — чисто британская причуда, назовем еще несколько имен.

Австралийский поэт Адам Гордон (1833–1870) покончил с собой после того, как разорился и увяз в долгах. Последней надеждой на спасение для него была судебная тяжба из-за наследства. Проиграв процесс, Гордон застрелился.

Венгерский писатель граф Янош Майлот (1786–1855), разоренный революцией 1848 года, лишился возможности содержать семью и утопился вместе с дочерью.

Португальский поэт Марио де Са-Карнейро (1890–1916), измученный вечным безденежьем, отравился в мрачном, придавленном войной Париже.

Молва винила Н.А. Некрасова в самоубийстве одного из постоянных авторов «Современника» И.А. Пиотровского, который, доведенный до последней крайности нуждой, наложил на себя руки после того, как Некрасов отказал ему в выдаче аванса. [35]

Сполна хлебнули нужды и русские эмигранты первой волны, у которых к горечи разлуки с родиной прибавилась самая настоящая, жестокая нищета. Писательница Нина Петровская (1879–1928), прототип мистической Ренаты из брюсовского «Огненного ангела», в свое время слывшая музой московских символистов, стрелявшая в Андрея Белого и сделавшая морфинистом В. Брюсова, в эмиграции жила на подачки, временами даже просила милостыню. Невыносимость существования дважды заставила ее предпринять страшные попытки самоубийства. Сначала она выбросилась из окна, но не разбилась, а лишь охромела. Затем пробовала заразиться трупным ядом — уколола себя в руку булавкой, предварительно воткнутой в мертвое тело сестры. Рука опухла, но потом зажила. Третья попытка стала окончательной. «В ночь на 23 февраля 1928 года в Париже, в нищенском отеле нищенского квартала, открыв газ, покончила с собой писательница Нина Ивановна Петровская». Этой фразой начинается книга В. Ходасевича «Некрополь». Конец жизни Петровской, пожалуй, был еще кошмарней, чем финал брюсовской Ренаты, погибающей в застенках инквизиции.