Собака и лисица - Майнарди Данило (чтение книг .txt) 📗
Но, самое главное, человек способен изобретать. Его созидательная деятельность, внутренний позыв создавать материальные ценности, чтобы затем передать их другим, его постоянное стремление к прогрессу – все это порождено его любознательностью. А любознательность проявляется вкупе с игрой. Ведь открытия совершаются именно тогда, когда исследуется что-то неизведанное, а не в поисках чего-то определенного, житейски необходимого. (В этом смысле охотник, ищущий добычу, ничего не исследует.) Поиски неизведанного приносят радость и увлекают исследователя подобно игре. Преимущество такой созидательной исследовательской деятельности в том, что взрослый человек (по крайней мере, некоторые люди) сохраняет способность по-детски увлекаться и отдаваться поиску и игре с той же непосредственностью, какая свойственна молодым.
Я не собираюсь утверждать, что все исследователи охвачены этим естественным внутренним порывом, но, безусловно, многие и, пожалуй, лучшие из них. Для таких людей труд никогда не бывает в тягость; как правило, они не имеют хобби (поскольку работа – их постоянное хобби) и настолько увлечены своим делом, что их с трудом удается оторвать от неуловимых полетов мысли, когда они находятся во власти «игры в знание». Я сейчас ловлю себя на том, что невольно воспроизвожу избитый стереотипный образ опереточного ученого. Настоящий ученый, конечно, не таков. Но в опереточном типаже как раз и выпячиваются те чудачества, которые в действительности являются неотъемлемыми качествами прирожденного исследователя. Именно для такого ученого типично увлечение чистым поиском, в ходе которого он охвачен любопытством и, подхлестываемый безудержной фантазией, работает самозабвенно (пожалуй, эгоистически), познавая ради самого познания. В наше время, когда повсеместно преобладает тяготение к прикладным отраслям науки, стоило бы сказать несколько слов о том, насколько мала вероятность появления чего-то подлинно нового в ходе изыскательских работ, преследующих получение заранее установленных результатов, что, в силу самой постановки таких исследований, исключает всякую неожиданность.
Теперь как будто бы настало время сказать несколько слов и о самом себе. Когда лет двадцать назад я поступил в университет, мой интерес к животным был настолько велик, что, видимо, неслучайно меня вскоре приняли стажером в институт зоологии, хотя я еще был студентом-первокурсником. Я был беспредельно счастлив и с головой окунулся в свою первую научную работу. Она заключалась в том, чтобы помогать старшему стажеру подсчитывать количество и определять вид микроорганизмов, содержавшихся в пробирках с водой, набранной в одном из горных озер на Апеннинах. Работа была несомненно интересная и ставила своей целью изучение сезонных и годичных изменений микрофауны под воздействием меняющихся внешних факторов. Целые дни напролет я просиживал перед микроскопом. Даже сейчас у меня начинает рябить в глазах при одном только воспоминании о предметных стеклах с белыми отметинами, на которые я должен был капать воду из пробирок с плавающими рачками, простейшими и водорослями. По белым отметинам я терпеливо подсчитывал их количество, пытаясь не обращать внимания на едкий запах фиксатора, от которого першило в горле и слезились глаза.
Такое занятие могло бы показаться однообразным, но мне оно было по душе и целиком поглощало меня. Как знать, может быть, со временем из меня получился бы гидробиолог. Но мои симпатии, разумеется, оставались на стороне тех, кто впервые пробудил во мне живейший интерес к миру животных. Я говорю о живущих бок о бок с простыми людьми обычных домашних животных: курах, голубях, кроликах, собаках, с которыми деревенским ребятишкам постоянно приходится иметь дело. И самое главное, они были живые – не то что эти бездыханные инфузории, всплывавшие на поверхность желтоватого раствора реактивов.
Так проходили первые месяцы моего пребывания в Парме. Целый день я проводил в лаборатории института, а под вечер шел в дешевый ресторанчик, где за триста пятьдесят лир подавали комплексный обед. Эта была еда для тех, кому приходилось потуже затягивать ремень. Надо признать, что и университетским профессорам жилось тогда значительно хуже, чем теперь. И вот однажды в ресторанчике я увидел директора нашего института Бруно Шрайбера, которому суждено было стать моим научным руководителем. Он тоже недавно переехал в Парму и не успел еще перевезти сюда семью. Узнав во мне нового «послушника», который вот уже несколько месяцев кряду околачивается в его институте, профессор пригласил меня за свой стол. Поинтересовавшись вначале, чем я занимаюсь, он принялся расспрашивать о причинах, побудивших меня поступить на биологический факультет, об интересующих меня животных… Как раз тогдашним моим увлечением были почтовые голуби. Поборов первоначальную робость, я уже не мог остановиться и все рассказывал и рассказывал о сизарях. Одним словом, на следующий день моя карьера гидробиолога закончилась, и я приступил к сооружению голубятни на чердаке института. Под руководством профессора Шрайбера я не один год проработал над проблемами, связанными с поведением голубей.
Мне никогда не забыть этой встречи в ресторанчике, которая оказалась для меня столь важной и решающей. С того вечера я действительно осознал, какое счастье иметь настоящего учителя, насколько прекрасным и плодотворным может быть сотрудничество между учителем и учеником, основанное на взаимном уважении и подкрепленное общей страстью к исследованию. (Много лет спустя, когда мне пришлось работать над проблемами обмена информацией и культуры, я еще глубже осознал необходимость таких взаимоотношений, если мы действительно хотим добиться, чтобы передача знаний была полной и эффективной.)
В тот незапамятный вечер я усвоил еще один урок, которому с тех пор неизменно следую. Когда ко мне обращается кто-либо из студентов и изъявляет желание поработать со мной, я всегда интересуюсь при этом, каких животных он наилучшим образом знает и умеет выращивать и чем бы конкретно хотел заниматься. А затем, по мере возможности, стараюсь удовлетворить эти запросы, культивируя тем самым, если можно так выразиться, любознательность своего ученика. Так, например, благодаря одному любителю подводного мира в нашей лаборатории появились раки-отшельники, а увлечение другого студента рыбалкой подтолкнуло нас заняться изучением поведения рыб в пресных водоемах. Итак, отдавая свои знания студентам, я немало получил и от них.
На этом история всех «почему» подходит к своему завершению. Однажды в нашей лаборатории объявился Барилли, который предложил мне совместно поработать над диссертацией. Я нашел его умелым специалистом по разведению животных: у себя дома в Новеллара (провинция Реджо-Эмилия) он устроил целый питомник. Ему удалось даже получить потомство от пары лисиц, живущей в неволе. Самка вот-вот должна была принести новый помет. Случай был заманчивый… Мы тут же набросали план совместных действий, в котором и мне нашлась работа: уже несколько лет я занимался проблемой импринтинга, и меня давно интересовали причины одомашнивания собаки, а также множество других связанных с этим вопросов, на которых я позднее остановлюсь. А пока важно было не упустить момент и срочно найти собаку, схожую по размерам с лисицей и собирающуюся ощениться. Мы нашли такую, и наш эксперимент начался.
Глава вторая
Рождение и импринтинг
Эта история повторялась каждый год. В конце января Барилли не раз наблюдал по ночам, как его лисы начинали медленно сближаться, фырча, шипя и повизгивая. В неясном свете фонаря можно было разобрать какую-то возню, пока самка, проявляя расположенность к самцу, не начинала испускать равномерно повторяющийся клич «кьё-кьё-кьё-кьё». А затем – спаривание.
Ее назвали Кьё в честь издаваемого ею любовного призыва. Она мать Кочиса – лисенка в нашем эксперименте.
Обычно «кьёкают» лисята, но часто взрослые лисицы-самки издают такое щенячье попискивание во время брачных игр, чтобы сдерживать агрессивность самцов. Эти звуки помогают им вызвать к себе дружеское расположение и покровительственное отношение самца. Точно так же нередко можно видеть, как во время брачных игр воробьев самка вдруг начинает неистово бить крыльями, словно голодный птенец, выпрашивающий пищу у родителей.
