После матча - Филатов Лев Иванович (читать книги без регистрации TXT) 📗
Дать власть мелочам равносильно тому, чтобы съехать на обочину. У нас делали это слишком часто, и пребывание на обочине мстило. Чем же? Все тем же – уходом от игры. Обстоятельства в футболе подчас складываются причудливо, от их вмешательств не отмахнешься. И все же мы унизим футбол, если переведем его в разряд азартных игр, где буйствуют случай и фарт, которым нет разумных объяснений. Все команды – чемпионы мира, которые мне доводилось видеть, брали основательностью, законченностью, совершенством своей игры. Сборные Бразилии, Англии, ФРГ, Аргентины, Италии. Сейчас не вспомнить мгновений, когда им подваливало счастье. Наверное, они были. Впрочем, не сомневаюсь, что на длинном пути в чем-то не везло и им. Но все это смыто, а их игра не забывается. Она, игра, и есть достижение. И заодно вернейшее средство от нечаянных оказий.
Мелочи, как трясина, засасывают. Существует одна мера – мера игры. Остальное – от лукавого, от душевной слабости. И от вульгарности. Команда, классно играющая, может потерпеть поражение. Но ее образ сохранится, другие пойдут вслед за ней. Средняя крепкая команда способна при благоприятных обстоятельствах одержать победу. Ее поздравят и наградят. Но те, кто поверят в закономерность ее успеха и захотят его повторить, обязательно попадутся, нарвутся, и все придется начинать сызнова. А время будет упущено. Успех и достижение – далеко не одно и то же. Неизбежен выбор: чего хотим? Неразборчивая гонка за успехами исключает достижения, а стремление к достижению само собой подразумевает успехи.
Я с осторожностью выслушиваю отзывы о том или ином тренере – «квалифицированный». И научила меня этому родная журналистика. Квалифицированных собратьев по перу на своем веку встречал я немало. Однако профессиональное лицо некоторых людей из этого разряда, пусть у них и с жанрами и со словами более чем благополучно, доверия не вызывало. Кто-то из квалифицированных обзаведется приятелями в сфере, о которой пишет, и для него имена героев становятся выше интересов дела; другому «неохота совать палку в муравейник», и он выбирает обтекаемое существование; третий гоняется за милыми пустячками, которые пройдут в воскресных номерах; кто-то откровенно норовит «зашибить деньгу» и изготавливает «верняк» на любую тему.
Когда я размышляю о работе и жизни тренеров – Б. Аркадьева, В. Маслова, М. Якушина, Г. Качалина, К. Бескова, мне в голову не приходит отозваться о них как о квалифицированных. Не это в них ценно. Я представляю их себе прежде всего людьми увлеченными, идейными, для которых футбол – чистое ядро, без скорлупы. Потому и были у них успехи, что они мечтали о достижениях, творили боевой, естественный, натуральный футбол. Ясность и честность конечных замыслов (квалификация подразумевалась) выделяли их в футбольной среде как людей, для которых органически неприемлема вульгарность. И это благо, что есть такие люди. Я горжусь, что наблюдал за их деятельностью, водил с ними компанию, мог их слушать, порой и спорил с ними, ибо все они еще и разные, со своими склонностями, методами, приемами, симпатиями, живые, уязвимые, не из камня и не из бронзы.
Нет, ни за что не соглашусь, что футбол подобен ящику с инструментами, что он исчерпывается служебными вопросами – тактическими, тренировочными, судейскими, организационными. Как бы все эти важнейшие вопросы ни решались, какие бы знания ни шли в ход, футбол, классный футбол, тот, который мы держим в воображении как заветную искомую величину, не сотворить одними квалифицированными руками. Ему неотступно нужны идейные сердца, чтобы противостоять словесному мусору, дилетантству, приспособленчеству, вульгаризаторству. Как это ни странно, но игре, той, что с большой буквы, приходится себя отстаивать. А людям, ее ищущим, защищаться от обвинений в непрактичности, чудачестве, фантазерстве…
…Горанский машет мне, зовет. В поднятой руке у него пачка газет, время даром он не терял, вернется домой, как полагается местному корреспонденту, во всеоружии сегодняшних новостей. Эко дело, пробежать в пути газеты, а я знаю, что это одна из профессиональных обязанностей, и не в первый раз испытываю удовольствие, глядя на Горанского. И в журналистике, как в футболе, есть понятие класса. Нас ничто не должно заставать врасплох, с открытым от удивления ртом. Мы обязаны быть готовыми к любым поворотам. Наверное, и у заправщиков Горанский вызнал что-то для себя полезное. Для журналиста «быть на работе» вовсе не значит сидеть за редакционным столом от сих до сих. Он на работе, где бы ни был: в дороге, в гостях, на прогулке, в санатории. Я никогда не знал, где меня зацепят мысль, факт, выдумка. Если, как принято считать, отдых – это отключение от работы, то мне трудно вспомнить хотя бы день, когда я отдыхал. Много раз слышал от своих коллег сетования на трудности нашего ремесла, и сам готов о них рассказывать часами. Но только эти наши россказни ничего не стоят, они своеобразное хвастовство, наоборот, нас не оттащишь, не избавишь от наших трудностей, мы ими гордимся.
Как знать, быть может, и мы с Горанским когда-нибудь припомним долгую по изнурительной жаре дорогу из Гвадалахары в Мехико, да после бессонной ночи, да после проигранного нашими юниорами матча как пример журналистской маеты и, глядишь, вызовем сочувствие у слушающих. Но не верьте: нам хорошо было в этой дороге.
– Садитесь, нужно поспеть к обеду. Женя просила не опаздывать, что-то она затеяла мексиканское, фирменное…
«Почему вы пишете о футболе?»
Вопрос этот я услышал здесь, в Мексике, от жены Горанского, Жени. Она задала его на третий день моего появления в их доме. А сначала, пока не вышел срок выведывательного знакомства, я был в ее глазах неизбежным злом, московской штучкой, которую ее сверх головы занятому мужу предстоит, сцепя зубы, ублажать и сопровождать. Предубеждение у Жени не могло не вызвать и то, что я прибыл по футбольным делам, людей такого сорта она не встречала и могла их рисовать себе как было угодно ее женской интеллигентной душе.
Мало-помалу мы разговорились, вспомнили Москву, я был прозван «старым москвичом с Арбата» за то, что приходил к обеду с пирожными, открыли, как водится, общих знакомых, с особенным удовольствием, памятуя, в какой мы дали от всего русского, преподнесли друг другу строчки из Тютчева, Ахматовой, Пастернака. Потом я был допущен к обсуждению семейных коллизий, из чего вытекало, что моя сомнительная футбольная специальность в расчет уже не принимается.
И после всего этого прозвучало: «Почему вы пишете о футболе?» Полагалось бы попривыкнуть к этому вопросу, он преследует меня, можно сказать, всю жизнь. А я всякий раз затруднялся с ответом, мямлил, говорил и так и этак и не изобрел ничего, чтобы твердо противопоставить звучавшему в тоне вопроса недоуменному сожалению. Может быть, это потому, что спрашивали обычно женщины, а я как огня боюсь входить с ними в рассуждения о футболе. Мужчины, пусть им чужд футбол, привыкли к болельщикам из числа начальников, сослуживцев, родственников, соседей, привыкли считаться с существованием футбола и под сомнение его не берут, даже скучая и томясь. Женщинам несвойственно верить в реальность того, что вне их расположения и симпатий. «Футбол? Ну, играют. Но как можно брать его в голову? Дурь, блажь, пустая трата времени, он же бездуховен, он для тех, кому нечем себя занять…» Да и засело в них, что футбол отбирает мужское внимание и часы, которые полагалось бы провести вдвоем либо в кругу семьи.
Давным-давно в машинном бюро «Советского спорта» диктовал я одно из первых своих футбольных сочинений Татьяне Сергеевне Малиновской, той самой, о которой написал стихотворение Евгений Евтушенко. Эту женщину ничто не портило и не обесценивало. Ни морщинки на заносчиво-умном личике с мелкими чертами, некогда хорошеньком, ни сильные стекла очков, делавшие ее лупоглазой, ни небрежность в одежде, ни хриповатость от беспрестанного курения, ни ее резкости в глаза, ходившие в редакции как анекдоты. Она не боялась ни редакторов, ни месткома, ни спортивных знаменитостей, ни «первых перьев», которые в каждой газете свои. «Плевать я хотела»,- бросала она предостерегавшим, и это были не слова. Да и кто бы ее тронул, когда на ее безупречных пулеметных очередях все держалось.
