Битвы за корону. Три Федора - Елманов Валерий Иванович (список книг .TXT) 📗
Я не оговорился. Не зря же я прихватил с собой гитару, так что каждый вечер с нами незримо присутствовал Высоцкий. Разумеется, пел я преимущественно о чести, о достоинстве, о мужестве, о верной дружбе…. Признаться, имелись немалые опасения, что хан не прочувствует тонкость строк великого барда, все-таки разность культур, да и времен. Плюс загадочные аллегории: «Соленые слезы на ус намотал…» или «если мяса с ножа ты не ел ни куска»… Основа-то их в пословицах, поговорках, присказках, и, заметьте, русских, а не татарских. Но не успев до конца пропеть первую из песен, я по глазам хана понял – мои опасения напрасны. Разность разностью, а подлинно великое, вроде рафаэлевской мадонны или васнецовской богородицы понимают и чувствуют все. Это вам не какой-то черный квадрат, не абстракционизм, не примитивизм, то бишь, применительно к песням, не дешевая попса, вроде зайки моей.
Надо сказать, кое-какие из песен сослужили мне аж двойную службу. Выслушав «Корсара», хан уважительно поцокал языком и заметил:
– Написать такие строки под силу лишь тому, кто сам прошел через все. И, судя по ним, можно поверить – у Руси и впрямь будут корабли и уже сейчас есть достойные люди, чтоб на них плавать.
Впрочем, памятуя тексты Газайи, я не чурался и лирики. Романсы на стихи Есенина, Заболоцкого, Анненского и прочих он слушал с удовольствием, но судя по его просьбам повторить кое-какие из песен – Высоцкий пришелся по душе ему больше всего. Он даже изъявил желание с ним повидаться, на что я уклончиво ответил:
– И мне бы этого хотелось, хан, но увы….
– Великий наверное был воин, – задумчиво протянул он.
– Да, великий, – согласился я. – И погиб он в неравном сражении, но пощады не просил.
– Достойная смерть, – прокомментировал Кызы-Гирей.
Но пел и играл я не один. Когда во второй из вечеров хан, не выдержав, посетовал на отсутствие танбура [61], я заговорщически улыбнулся и… через минуту вынес его из своей комнаты, вручив Гирею. В том, что я заранее знал об этом его увлечении, я не сознался, пояснив иначе. Мол, такой тонкий знаток поэзии не может не любить музыки. Так и получилось, что пели и играли мы по очереди, а иногда и аккомпанировали друг другу.
Словом, время мы проводили интересно. Однако рано или поздно всему приходит конец. Седьмой день нашего общения оказался последним – в полдень прибыл гонец, известивший, что на русской земле не осталось ни одного татарского воина и ни одной деревни они на своем пути не разорили. Выслушав от меня эту новость, хан молча кивнул, сдерживая радость, и поинтересовался, когда ему позволят выехать к своим людям и разрешат отправиться обратно.
– Хоть завтра, – пожал я плечами, осведомившись: – А… наш договор?
Вообще-то их было два, но Кызы-Гирей предложил и я не возражал оставить втайне от всех будущий военный союз наших держав. Во всяком случае до открытого столкновения с Османской империей,. Ни к чему извещать будущего врага о существенных изменениях в раскладе сил. Куда лучше, если оно станет неожиданностью.
Но оставался другой, явный, о мире и дружбе. Те места, что хана не устраивали, подьячие исправили и переписали набело. Признаться, я рассчитывал, что Кызы-Гирей утвердит его своей подписью до своего отъезда, но он резко мотнул головой, перебивая меня.
– Пожалуй, я не стану торопиться с его подписанием. У нас говорят, кто не спешит, тот и на арбе зайца догонит. А еще советуют прежде чем взглянуть один раз вперед, вначале пять раз оглянуться.
– Помнится, у вас говорят и иное: кто долго выбирает, тому плешивая жена достается, – недовольно пробурчал я.
– Говорят, – кивнул хан. – Но согласись, князь, решение отдать земли и рабов, пускай не всех, а лишь православных, не следует принимать одному. Лучше собрать Диван, убедить остальных в выгодности союза с Русью, иначе… твое зловещее предсказание может сбыться куда быстрее и мало утешения, что я погибну не от черной смерти.
Я приуныл. Хотелось в очередной раз вернуться в Думу триумфатором, а заодно утереть нос Романову, но…. Что и говорить, хан прав. Действительно, в одиночку такие вещи не решают. Куда надежнее повязать свою знать участием в его составлении, дабы впоследствии никто из них не дергался.
– Ты не выпустишь меня, пока я не подпишу требуемое? – услышал я откуда-то издалека ханский голос.
Я посмотрел на Кызы-Гирея. Хан иронично прищурился, а уголки его губ чуточку изогнулись, готовые к насмешливой улыбке. Я высоко вскинул подбородок. Ишь какой! Во лжи уличить меня задумал. А вот фигушки тебе.
– Ну почему ж. Князь сказал, князь сделал, – на ходу изменил я любимое выражение одного из моих университетских приятелей Димки Викалюка «пацан сказал, пацан сделал». – Слова своего я нарушать не собираюсь.
– Тогда в путь, – предложил хан. – К чему откладывать.
Ближе к вечеру я вместе с ним и Сефером был под Москвой, а на утро следующего дня, появившийся в сопровождении боярской свиты Годунов привез и вручил обильные подарки. Хану и его сыну досталось по роскошной шубе, а кроме того пяток соколов, с которыми Сефер успел волю поохотиться, да столь удачно, что его трофеи исчислялись двузначным числом. Не забыл государь и про дары ханским женам, попросив передать особый поклон его любимой старшей сестре Кутлун-Султан.
Вечером, как водится, состоялся пир. Федор, пожалуй, веселился больше всех остальных. Не испортило его настроение и мое сообщение о ханском отказе подписать договор о союзе. Напротив, он кинулся ко мне с утешениями, горячо уверяя, что это воюют быстро, да и то такое дано не всякому, а с прочим как ни старайся, резвости не выйдет.
Утром мы выехали к южным рубежам. Вообще-то я не собирался провожать Кызы-Гирея, но что делать, если накануне, он по дороге в Москву попросил меня об этой услуге. Мол, тогда он будет до конца спокоен за безопасность своего отряда. Отказывать напрямую не хотелось и я пояснил, что в данном случае одного моего согласия мало. Кто знает, какие неотложные дела скопились в Думе, потому государь может и не дозволить. Увы, подсказать Федору не отпускать меня, я не успел – хан мастерски сработал на опережение, обратившись к нему с просьбой чуть ли не в первую минуту их встречи. Годунов же, верный слову ни в чем мне не отказывать и услышав от хана, что я не против, благодушно махнул рукой.
Впрочем, четыре-пять дней (проводы намечались до Оки, не дальше) ничего не решали, благо, в третий раз совместная делегация Освященного Земского собора и Боярской думы собиралась предложить Федору корону через четыре дня, а само венчание на царство должно произойти аж через три с половиной недели.
– А почему так долго? – удивился я, услышав об этом.
Годунов, виновато улыбнувшись, пояснил, что пан Мнишек прислал гонца с просьбой отложить, ибо раньше ему не поспеть, а поприсутствовать хотелось.
– Опять с сыновьями припрется и кучу другой родни притащит, – вырвалось у меня.
Очень уж велико было раздражение, вот и не сдержался. Но, глянув на сконфуженного Федора, смягчился – и впрямь, отец невесты, никуда не денешься. Однако дал совет предупредить ясновельможного не брать с собой большую свиту, ограничившись двумя десятками гайдуков и десятком пахоликов.
Тот помялся, но все-таки спросил:
– Не мало ли? Воля твоя, князь, мне б и самому не хотелось, чтоб ляхи сызнова Москву заполонили, но и пана Юрия забижать как-то не того….
– Почет не в том, сколько с тобой людей, а в том, чтобы их оказалось больше, чем у остальных, – усмехнулся я, предложив: – Напиши, что два десятка дозволяется взять с собой ему одному, как тестю, а остальным, кто бы ни был, не более одного.
…По дороге мы с Кызы-Гиреем говорили о чем угодно, но не о договоре. Листы с ним я прихватил, причем по его просьбе, но он молчал, а мне первым поднимать эту тему не хотелось. Еще подумает, будто я клянчу, да и вообще, памятуя инструктаж дьяка Палицына, назойливость у степняков не приветствуется, считаясь дурным тоном.
