Битвы за корону. Три Федора - Елманов Валерий Иванович (список книг .TXT) 📗
Думцы одобрительно гудели, угодливо поддакивали, согласно кивали, подобострастно улыбались нам обоим, но в глазах, устремленных на меня, у всех застыла такая зависть…
Я не суеверный, но неожиданно захотелось постучать по чему-нибудь деревянному. Сглазят, заразы, как пить дать сглазят. Один Романов чего стоит. Правда, после последнего полученного им отлупа затаился как мышка и ни гу-гу, но я помню, как он тогда зыркал на меня исподлобья. И взгляд тяжелый, волчий, словно примерялся, как половчее прыгнуть на меня, да за глотку ухватить. С таким ни на секунду нельзя расслабляться. А впрочем, пускай прыгает, и чем быстрее, тем лучше. Даже жаль, что не дождаться мне этого в ближайшие недели, а то и месяцы, ибо хоть и сволочь он, но не дурак.
А кстати, где боярин? Странно. Я на всякий случай пробежался взглядом по сидящим, но и без того было понятно, что коль его нет рядом со мной, то нет вообще. Свое почетное место, самое ближнее к государю в отсутствие Мстиславского и Трубецких (мой приставной стул не в счет), он бы ни за что не сменил. Неужто, узнав о моей очередной удаче, на сей раз на дипломатическом поприще, захворал от горя? Вот радость-то нечаянная привалила!
– Так какую титлу мы ему дадим, думский народ? – отвлек меня от раздумий голос Годунова. – Наперсник али друг государев?
Сидящие загудели пуще прежнего, но неодобрительно. Не иначе как зависть при виде моего вертикального взлета все-таки прорвалась наружу. Да и не мудрено – слишком много ее скопилось, вот и не выдержали кроткие христианские души бояр и окольничих, возроптали вслух. Общее мнение озвучил Татищев:
– Искони повелось, что титла царского слуги самая почетная на Руси, честнее всех бояр, а дается то имя государем за многие и многие службы. Тогда к чему иную вводить?
– К чему? – усмехнулся Годунов. – Да к тому, что князю, яко тайнейшему и начальнейшему боярину давно иная личит. К примеру та, кою моему батюшке царь Федор Иоаннович даровал, – и он процитировал: – Наивышний содержатель всего царства. Чего скажете, думцы?
Те угрюмо молчали. Годунов помрачнел и махнул рукой:
– Ладно, о том я сам помыслю. Авось за две с половиной седмицы, кои остались, поспею придумать что-нибудь эдакое, а покамест давайте про само венчание потолкуем. Я тут надумал поменять кой-что, – и он принялся оглашать изменения.
На самом деле надумал их не он, а я, будучи в Тонинском. Как-то пришло на ум, что желательно уже во время церемониала показать остаткам романовского кружка, на кого станет опираться государь в дальнейшем. А то по своей мягкотелости Годунов возьмет да поручит Федору Никитичу нести за ним скипетр, державу или шапку Мономаха – по знатности рода боярин и впрямь уступает немногим. Мне же хотелось полностью освободить Романова от любых почетных поручений, пусть мало-мальских. Ну а остальные мысли – кого привлечь к церемонии – пришли по ходу. Касались они в основном руководства Освященного Земского собора. Несправедливо получается: выбирать царя – они, пускай и вместе с думцами, а в самой церемонии их нет. Непорядок.
Надо сказать, что поначалу, когда я, едва прибыв в Москву, тем же вечером отдал его Годунову, он аж охнул, прочитав написанные мною имена и фамилии. Держа слово, он не перечил, но уставился на меня столь жалобно… Пришлось напомнить, что я все-таки человек пришлый, кое о каких условностях, принятых на Руси, ни ухом, ни рылом. Потому данное им слово ничего из предложенного мною не отвергать, здесь не подходит. А потом мы ж с ним друзья, а возразить или поправить друга, если видишь его промах, совсем иное дело, можно сказать, святое.
Лишь тогда, благодарно улыбнувшись мне, он и открыл рот, но выдал сразу столько возражений, что… Словом, получалось, что замена знати в церемониале всеми теми, кого я написал, чревата. Нет, не бунтом. Просто бояре проигнорируют само венчание, не явившись на него в полном составе, ибо есть вещи, в которых они придерживаются нерушимой солидарности.
Пришлось забрать свой список и пообещать найти иной выход. Следующий день был свободный от заседания в Думе, время имелось, и я сдержал слово, надумав изменить сам процесс, не заменив, а расширив количество его участников. Тогда и волки окажутся сыты, и овцы целы. Накануне вечером я подал ему лист со вторым вариантом своих предложений. С ним он в целом согласился.
Имелись в моем варианте и строки, посвященные братьям Романовым вместе с Семеном Никитичем Годуновым. С ними я решил поступить по-хитрому. Коли на них не наложена опала, включать их в церемониал венчания на царство придется, но…. Как мудро говорил товарищ Сталин, есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблем.
Нет, нет, никакой кровожадности с моей стороны, обойдемся без карающих санкций. Но ведь участвовать они могут при непременном условии, что находятся в это время в столице. А если нет? Тогда и проблема отпадает. А благовидный предлог для их удаления имеется. Мстиславский, Трубецкой и Воротынский из высшей знати, и на предстоящей церемонии вся троица должна быть непременно. Но пока они на южных рубежах, и отозвать их без замены нельзя – должен же кто-то командовать береговыми ратями. Вот пусть этими кто-то и станут братья Романовы и Семен Никитич Годунов. И выкрутиться у них не получится, ибо я мог опереться на… местничество. Да, да, исходя из него, иными людьми заменить именитую троицу нельзя – оставшиеся отцы-командиры непременно начнут возмущаться.
Конечно без гула недовольства не обошлось. На отсутствие Романовых думцам было наплевать, но допустить, чтоб в церемонии венчания приняли участие все руководство Освященного Земского собора они не желали. Его глава – князь Петр Иванович Горчаков – куда ни шло. И то кое-кто бухтел, что он излиха худороден. Что уж тогда говорить про его замов – стрелецкого голову Федора Брянцева, купца Никиту Строганова и в особенности говядаря Козьму Минича.
– Искони таковского не бывало! – первым поднялся на дыбки Салтыков. – Нешто можно их к венчанию на царство подпускать?! Как смерд ни моется, а все смердит. Не боишься, государь, что и твои одеяния от такого соседства приванивать учнут?!
Годунов беспомощно оглянулся на меня. Ну да, кому ж и выручать, как не князю, все это и придумавшему.
– А государь иное помнит: на мужике кафтан хоть сер, да ум у него не черт съел, – выпалил я. – И не забывай, Михаил Глебович, не будет лапотника, не станет и бархатника. Проку что иной родом боярин. Приглядишься, а он делами жидовин. Но одно ты верно сказал – такого раньше и впрямь не бывало. Тут не поспоришь. Так ведь почему не бывало? А потому что обряда такого не существовало. Никто государю ни русскую землю, ни воду, ни сноп ржаной не подносил.
– Все одно: неча щетинистому рылу в пушном ряду делать. С такими рожами в собор к обедне не хаживают!
Ах ты, чёрт одноглазый – на свою бы посмотрел! Одно бельмо чего стоит. С такой харей тебе вообще лучше к людям задом повернуться – всё симпатичнее.
– Неладно скроены, да крепко сшиты, – сдерживая раздражение, парировал я. – И пускай одеты просто, зато на языке речей со сто.
– Да какое со сто, когда они и двух слов не свяжут, – вставил словцо Головин.
Ну, сын ворюги, погоди!
– Иной речист, да на руку не чист! – полетело от меня в ответ. А вдогон и напоминание, кому именно принадлежит предложение вооружить горожан для отпора крымскому хану. Даже не мне, хотя я и являлся в ту пору верховным воеводой, но говядарю Кузьме Миничу.
Не знаю, удалось бы мне в одиночку переспорить половину думцев (вторая половина благоразумно помалкивала), если бы не Годунов. Некоторое время он помалкивал, не принимая никакого участия в перепалке, но затем, поманив к себе Власьева, сказал ему что-то на ухо и тот торопливо ушел. Все моментально притихли, припомнив недавнее. Почуяв недоброе, осекся, вопросительно уставившись на государя и Татищев, только что не стесняясь в выражениях с жаром упрекавший меня в «излишнем ласкательстве худородных». Федор невозмутимо подтвердил догадки сидящих:
