Лесной фронт. Дилогия (СИ) - Замковой Алексей Владимирович (лучшие бесплатные книги txt) 📗
Отстреливаясь, мы скрылись за углом дома. Теперь можно не скрываться. Мы понеслись к лесу. Пулемет умолк. Спустя несколько минут нас догнали запыхавшиеся бойцы, прикрывавшие с чердака. Один из них, тащивший тяжелый МГ-34, похоже, едва держался на ногах. Чуть притормозив, я схватил его за локоть и буквально поволок за собой. К лесу.
— Шо ж ты себе позволяешь, сучий сын! — По мере того как я рассказывал Митрофанычу о нашей выходке у Сенного, командир становился все мрачнее. А когда мой отчет был закончен, глаза его сверкнули так, как я еще не видел у старика. Похоже, его депрессию будто рукой сняло! — Да хто ж тебе позволил… — Митрофаныч привстал с бревна, выпрямился во весь рост, и я увидел перед собой не доброго дедушку, а фельдфебеля царской армии, от которого вполне можно схлопотать в рыло. — За такое самоуправство…
— Командир. — Я тоже поднялся. Назвать его сейчас просто Митрофанычем у меня язык не повернулся. — Так надо было. Те немцы…
— Да кому оно надо-то было?!! — Митрофаныч сплюнул. — Ты понимаешь, шо по дурости своей мог оставить отряд без единственного понимающего минера? Вам какую задачу поставили?
— Они ехали, чтобы уничтожить село, — упрямо настаивал я. — Понимаешь, командир? Чтобы перебить всех, кого там найдут! — Постепенно и мой голос начал срываться на крик. Краем глаза я заметил, что вокруг собирается небольшая толпа. — Женщин, детей, стариков! Мне их для виселицы оставить надо было?
— Ты не ори. — Командир резко снизил тон. — С чего ты вообще взял-то, шо те германцы собирались село сжечь?
— Потому что это — основная задача айнзацгруппы, — ответил я. — Это каратели. Уничтожив село, они пытаются запугать и нас, и местных жителей, лишить нас их поддержки. — Митрофаныч снова уселся, и я последовал его примеру. — У нас в отряде много местных. Как они будут воевать, зная, что их семьи, которые остались в селах, будут уничтожены? Как другие, кто еще не присоединился к нам, решаться оставить своих близких?
— Раньше германец так не лютовал, — задумчиво произнес Митрофаныч.
— То была другая война. — Я решил, что командир говорит о Первой мировой, но тот покачал головой:
— Я не о том. Было, жгли села… У Комова в отряде, помнишь? Но…
— Митрофаныч, немцы действуют следующим образом. — Я решил разъяснить ему все то, о чем читал в своем времени. Лучше будет, если командир поймет, что происходит на самом деле. — Впереди идут части вермахта. Обычные солдаты. Они не трогают местное население и двигаются за фронтом. А за ними приходят эсэсовцы и прочая нечисть. Вот они уже… Они не считают нас за людей. Мы — низшая раса. Поэтому каратели не жалеют ни стариков, ни младенцев. Они жгут, вешают, морят голодом…
— Что-то я не пойму, — вмешался сидевший рядом Селиванов. До сих пор он отмалчивался. — Ты хочешь сказать, что есть хорошие фашисты и плохие? Они же…
Я вздохнул. Надо быть осторожнее. Не забывать, в каком времени я нахожусь. Глядя в горящие глаза товарища, с которым только что был в бою, я еще раз постарался вбить себе в голову, что нельзя расслабляться и надо постоянно следить за языком.
— Я хочу сказать, что в частях вермахта служат обычные солдаты. Обычные люди, которых мобилизовали в армию. Есть и там подонки, как и везде. Но в основном они сидят в окопах и воюют не с мирными жителями, а с бойцами Красной армии. И с нами. И мы должны убивать их, как врагов, потому что они пришли на нашу землю. Но речь не о них, а о тех, кто приходит после них. Это — нелюди. И их надо убивать, как бешеных собак.
— Но… — Селиванов, казалось, вознамерился спорить, однако вмешался Митрофаныч.
— Видел я такое, — кивнул он. — В Гражданскую ведь тоже всякое бывало…
— Да, — неожиданно согласился с ним Селиванов, — беляки тогда зверствовали…
— Зверствовали… — Митрофаныч откашлялся. — И беляки тоже… — Старик посмотрел на меня, и во взгляде его уже не горел огонь. — Вот шо, Алексий. Ежели все обстояло так, как ты говоришь, то правильно поступил. И молодец, шо ребята все живы-здоровы вернулись. Но… — он помолчал, — больше ты ходить в такие вылазки не будешь.
— Командир! — запротестовал я.
— Ша! — Вновь во взгляде Митрофаныча промелькнул характер фельдфебеля. — Кому германцев стрелять, у нас предостаточно. А вот взрывать их… Да и помогать мне со всем этим хозяйством, — он обвел рукой лагерь, — тож надо. Старый я уже. Не управлюсь один.
После этого для меня потянулась вереница дней, наполненная текущими хлопотами. Скучно не было. Я превратился одновременно и в администратора, и в завхоза, и в политработника… Бойцы шли ко мне по самым разным вопросам. В лазарете заканчиваются лекарства и перевязочные материалы — к Найденову. Запасы зерна на исходе — к Найденову. В чью-то светлую голову пришла мысли организовать в отряде самодеятельность — к Найденову. Двое ребят подрались из-за женщины, занятой в отряде по кухонным делам, — даже это к Найденову! Пусть Митрофаныч начал потихоньку оживать, но бойцы почему-то шли именно ко мне. По любому поводу! Конечно, не все вопросы я решал сам. Чаще приходивших ко мне по разным делам партизан перенаправлял к кому-то другому. Самодеятельность? Пусть этим Селиванов занимается! Он идейный — ему и карты в руки. Хотя и я подсказал ему парочку интересных вещей, полезных для поднятия боевого духа в отряде. С лекарствами мы, к сожалению, ничего поделать не могли. Наш запас медикаментов пополнялся только тем, что мог выделить нам Максим Сигизмундович. А у него самого были крохи. За неимением лучшего пришлось расспросить бойцов, не разбирается ли кто в лекарственных растениях и прочей лесной медицине, а также узнать у местных жителей, нет ли поблизости каких бабок-знахарок, сведущих в этом деле. Таких, несмотря на все усилия советской власти, последние пару лет активно искоренявшей всякое мракобесие, нашлось поблизости аж четыре, а согласилась прийти в наш отряд только одна. И, несмотря на все эти дела, я продолжал передавать бойцам свой небольшой опыт в подрывном деле.
Очень быстро мне все это надоело. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что мне очень не хватает боевых выходов. Что со мной случилось? Я, обычный человек, выросший в спокойное, мирное время, когда весь ужас этой войны уже стал потихоньку забываться, волею судьбы оказавшийся в этом нелегком времени, заскучал по свисту пуль вокруг? Это заставило меня серьезно задуматься. Как-то уже слишком незаметно для себя самого я изменился. Что заставляет меня с завистью смотреть вслед уходящим на боевое задание группам? Пусть они идут всего лишь разведать обстановку в ближайших селах, запастись припасами или устроить засаду на потерявших осторожность немцев или полицаев. Но ведь есть шанс не вернуться и с такого мелкого задания! Я вспоминал все случившееся со мной за последнее время. Шок от осознания того, что каким-то образом оказался на семьдесят лет назад, от первых убитых немцев и встречи с Олей, первых встреченных здесь советских бойцов, чуть не пустивших меня в расход, партизанский отряд Зыклова, разгромленный немцами, отряд Трепанова… Смерть и ранения людей, которых я знал, с которыми успел подружиться… Да и сам я за не такое уж продолжительное время был ранен, контужен… Лежал с мокрыми штанами, слушая, как свистят вокруг пули, рвутся гранаты и мины, гадая, умру ли я в следующую секунду, или судьба любезно предоставит мне еще пару минут жизни… И после всего этого мне не нравится относительно спокойная жизнь в лагере? Пусть здесь я загружен текущими делами, но ведь шансы поймать пулю посреди партизанского лагеря минимальны!
До сути я так и не докопался. Честно сказать, вскоре научился отбрасывать все мысли о переменах, произошедших во мне, едва замечал, как они начинают подкрадываться. Для себя я принял как версию, что, возможно, мое желание снова подвергнуть себя опасности сродни желанию парашютиста в очередной раз испытать опасность прыжка. «Адреналиновая наркомания», или как это называют всякие ученые люди в моем времени? Как там было в фильме «Свой среди чужих»? «Зарыли! Закопали славного бойца-кавалериста! Вот она — моя бумажная могила!» Пусть «могила» моя и не была бумажной, но я действительно почувствовал себя как в могиле!
