Господин Изобретатель. Часть I (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич (читаемые книги читать .TXT) 📗

— Зачем они так, шеф!? Я ведь все знаю! Вы правильно все делали, я бы так не мог, и у деда и в полиции. Но я никогда не думал что Иван и, особенно, матушка так поступят — обвинят меня во всех грехах, хотя сами не безгрешны, совсем наоборот. То, что Иван гуляет и проматывает деньги, я догадывался. То, что матушка живет совсем не по средствам — тоже. Но дать мне пятачок на свечку, когда я все деньги, до копейки, отдавал ей — это слишком. Она на свои наряды десятки рублей тратит, а то и сотню в месяц может отдать, не задумываясь. После того как дом и лавки продали, деньги утекли как сквозь пальцы, и не на долги, там меньшая часть была, а большая часть вырученных от продажи денег — вообще неизвестно куда делась. При этом прислуге уже за полгода не плачено, а там на двоих всего — то десятка в месяц при столе и жилье, а что за жилье, ты и сам знаешь — темный чулан. В продуктовой лавке, у булочника, мясника и молочника — везде мы должны, все берем под запись.

Выезд свой держим, как же, неуместно купцу 2 гильдии ездить на извозчике. А Генриху, магистру, дворянину и кавалеру, значит, уместно? Как же, Иван — второгильдейский купец, а взнос в гильдию отдавать нечем. Да вы с Генрихом просто вытащили из долгов Ивана, у него нечем платить не только взнос, но и приказчикам, и на закупку нового товара денег нет. И шелк — то действительно, то ли краденый, то ли контрабандный, поэтому и бумаг на него нет никаких. Но это не отцовский, как думали полицейские, Иван его позже купил по дешевке, это он так сказал, что потратил полторы тысячи, там если треть от этого за краденый — то шелк и была. Вот Иван купил его задешево, а продавать боялся, припрятал и испортил — пожелтел он и, если бы не покрасить, то без бумаг его лучше было бы просто сжечь, чтобы не попасться. Но Иван, он — жадный, и как ты предложил покрасить, да еще так красиво, он и ухватился сразу обеими руками, недаром сразу пять сотен аванса отвалил. Я такого даже не ожидал, видать, крепко его приперло, даже не с долгом в гильдию, это так, отговорка. У него все дело разваливается: из последних, наверно, денег дал — за соломинку ухватился, как утопающий. И нет бы век быть благодарным, он еще орать стал на тебя и обвинять во всем, когда ты из тюрьмы, считай, его вытащил, а не просто из долгов.

— Вот тебе и раз! Вот это скандал в благородном семействе. Я, значит, спасал торговца краденым, помогая ему сбывать товар. Саша, а предупредить меня раньше ты не мог? Мы ведь тоже рисковали, а за что, вернее, за кого — за дурака Ивана?

— Мне Ивана было жалко…

— А теперь жалко?

— Теперь — нет.

Тут, легок на помине, появился Иван с мрачной физиономией и, не говоря ни слова, бросил на стол пачку «катенек»[2]

— Две? Иван кивнул.

— Пересчитывать не буду, но больше дел с тобой не веду, — сказал я решительно.

Иван вышел, а я пошел на кухню, есть очень захотелось.

— Глаша, у нас что — то поесть осталось?

— Сейчас согрею, барин. Идите пока в столовую, я сей минут подам закуску. Может, водочки выпьете, на вас лица нет.

— Да, пожалуй.

Я сел и через минуту Глаша принесла запотевший с ледника графинчик, тарелочку с порезанным огурчиком и ветчиной.

— Сейчас щи поспеют, закусите пока, барин.

— Спасибо, милая Глаша.

Я налил рюмку и выпил, но ни вкуса водки ни расслабляющего действия не почувствовал.

Расслабиться не дала маман. Она влетела в столовую и начала истерить:

— Я места себе не нахожу, а он водку пьет! Иван мне сказал, что вручил тебе 2000 рублей — изволь отдать их мне сейчас же.

— И не подумаю. Из этих денег я еще должен половину Генриху отдать и рассчитаться с мастерами.

— Александр, как ты говоришь с матерью! Никакого Генриха, мы бедствуем и ни с кем я делится не буду.

— Бедствия наши связаны с неумеренными вашими и братца тратами и, если вы не умерите аппетиты, но скоро разоритесь вконец, — заявил я вконец обнаглевшей и в общем — то, чужой мне «матущке», — Если нужны деньги — возьмите у Ивана, он на мне не меньше 5000 чистыми заработал и еще тысячи полторы — две заработает на остатке шелка. Только будьте поумереннее в своих покупках и не давайте Ивану играть в карты — а то он последнее профукает. А Генриха я не могу оставить без вознаграждения — он честно заработал свою половину.

— Ах так, какой — то немчура тебе дороже родной матери! Ну и убирайся вон из моего дома!

— Видимо, придется последовать вашему совету, матушка. Через час меня здесь не будет.

Я пошел к себе, быстро собрался, покидав в старый чемодан свой нехитрый скарб.

Через полчаса я уже звонил у входа в аптеку, дверь почему — то была закрыта.

[1] Полицейские, в том числе и служащие по уголовному сыску, имели гражданские чины, правда обожали, когда их величают офицерскими званиями. Так что, погон серебряного цвета с одним просветом и малиновой выпушкой был у титулярного советника полиции и такой же, только с золотым полем у капитана или ротмистра в армии. Впрочем, в казачьих войсках тоже были серебряные погоны, но только уж совсем тупой обыватель мог спутать казачьего есаула с полицейским чином или с гражданским чиновником, например медицинской службы, тоже носившим серебряные погоны.

[2] Сторублевая купюра с изображением Екатерины Второй

Глава 8. Вроде все все хорошо, но на самом деле плохо

Я продолжал крутить ручку звонка, лихорадочно соображая, что случилось с Генрихом? Тоже забрали? Но лавка не опечатана, просто дверь закрыта и надпись — «прошу звонить», значит, кто — то есть внутри. И правда — дверь отворилась и я увидел Прохора (аптекарского помощника).

— Ваше благородие, господина магистра и Елизаветы Павловны нет. Господин магистр уехал и его два часа не было, потом Елизавета Павловна послала меня к вам и Ваш братец сказал, что вы вернулись, но выйти не можете, так как находитесь у матушки. Я вернулся в аптеку, сказал, что вы с братцем вашим дома, а тут Елизавета Павловна собралась, вышла на улицу, остановила извозчика и уехала, наказав мне следить за аптекой, а дверь закрыть и чужим не открывать.

— А что же ты мне открыл?

— Так я вас знаю, увидел в зеркальце — тут у нас хитрое зеркальце на стене закреплено, видно, кто пришел.

— Куда же уехала Елизавета Павловна?

— В полицию, искать господина магистра.

— Давно уехала?

— Где то час назад.

Вот ведь времечко, позвонить бы сейчас по мобильнику. Мне, кроме того что Генриха и Лизу надо найти и остановить от каких — либо действий, еще и деда надо проинформировать. А о чем информировать — то? Что ничего с Генрихом не ясно? Срочно надо ехать опять в следственное отделение.

— Вот что, Прохор, возьми чемодан и спрячь пока. А я поехал в следственное отделение. Да, постой, не разменяешь ли сотенную?

Прохор ушел и вернулся с тремя бумажками и горстью мелочи.

— Нет, Ваше Благородие, в кассе только 12 рублей и 53 копейки.

— Хорошо, бери сотенную в залог и давай все мне.

Я распихал мелочь по карманам и пошел ловить извозчика. Довольно быстро подрядился за четвертак, благо ехать недалеко и в центр, посмотрел на монетки. Был рубль, полтинник и три четвертака с профилем императора, похожим на рубль 100 лет Ленину, только серебряные, четыре двугривенных, два пятиалтынных[1], три гривенника, тоже все серебряные, но потоньше и с двуглавым орлом, и несколько медных монеток от копейки до пятака с орлом. Бумажки в пять рублей — синяя, три рубля — зеленая и коричнево — желтый рубль. Цветовая гамма в целом соответствовала советским деньгам, но бумажки были в три раза больше.

Пока я рассматривал монетки, доехали. Вошел в присутствие, спросил, нет ли тут господина фон Циммера. Дежурный ответил, что да, был какой — то немчик, шумел много, хотели его забрать, так выяснилось что он дворянин и георгиевский кавалер и забирать не стали. Он все кричал, что до полицмейстера дойдет, ну и уехал. Тут с час назад его какая — то барыня искала, ну я ей тоже сказал, что он, наверно на Пушкинском бульваре, напротив Богословского переулка — там резиденция обер — полицмейстера.