Вариант "Новгород-1470" (СИ) - Городков Станислав Евгеньевич (книги онлайн полностью бесплатно TXT) 📗
Среди «ходоков» особо выделялись Третьяки. Братья Третьяки. Их было пятеро и все невероятно рыжие. Третьяки жили вместе, одной большой патриархальной семьей, подчиняясь во всем воле старшего брата Аристарха, в миру просто Третьяка Старшего. Дан видел его пару раз издали, Семен показал. Крупный, не намного меньше Дана, с большой головой, покрытой редкими светло-рыжими волосами, с короткой рыжей бородой. С «рубленным топором», совсем не славянским лицом и непропорционально узкими плечами и излишне длинными руками. Третьяк Старший, также, как и Домаш, каждый день стоял на торгу. Еще поговаривали, что братья, что старший из них, Аристарх который, имел дела с низовыми купцами, привозившими в Новгород хвалынскую — персидскую и прочую восточную керамику, но… По словам Семена, точно этого никто не знал. Сам Третьяк к Дану ни разу не подходил, но его братья — и по очереди и всей кучей — уже четырежды наведывались к Дану, выбирая момент, когда отсутствовал Домаш. Причина такой нелюбви к Домашу заключалась в том, что между Домашем и Третьяком были определенные нелады. И они однажды — по сведениям Вавулы — не на шутку сцепились на торгу. Ну, не на самом торгу — это чревато большим штрафом в Новгороде, а на ближайшей к торжищу улице. В итоге Третьяк долго ходил с ободранной скулой и хромая, а Домаш с распухшим ухом.
Отказ работать с ними, братья как-то слабо воспринимали и, спустя некоторое время, появлялись снова. Братья брали Дана на измор. В конце концов, их рыжие конопатые физиономии настолько примелькались ему, что он даже стал различать их. Самый младший из братьев был и самым огненно-рыже-конопато-веснушатым и вид имел «Антошки» из запомнившегося Дану еще с детства мультфильма: — Рыжий, рыжий конопатый… — Двое более старших были чуть потемнее волосами, хотя и с курчавыми ярко-рыжими бородками и светлыми усами, а четвертый являлся точной копией Третьяка Старшего, за исключением носа. Он у четвертого был не столь длинным, как у Старшего. Дан так часто видел братьев, что уже весь Новгород стал казаться ему рыжим и он даже начал опасаться за свое душевное здоровье, ибо! Ибо однажды поймал себя на мысли, что страстно желает придушить кого-нибудь из Третьяков и сократить, таким образом, хоть немного, поголовье рыжих в Новгороде… Труп, затем, естественно, нужно будет закопать под основание новой, только что заложенной Домашем печи…
Вот, и сейчас — не иначе, как очередной «ходок» от очередного «житнего человека» или, может, сам «житный человек», по-другому — крепкий хозяин, зажиточный новгородец, пришел уговаривать Дана «со всей щедростью отдаться другому». А, может, и кто из братьев Третьяков опять приперся…
— Мастера ноугородские, — возвысил голос Дан, обращаясь к окружающей его честной компании — к Вавуле, лепящему тут же, в сарае, на гончарном кругу очередную кружку-канопку; Семену, зашедшему в сарай за необожжёнными кувшинами и разным прочим; черниговцу Лаврину и малолетнему Зиньке, разрисовывающим в сарае, вместе с Даном и под присмотром Дана, горшки и кувшины, — а не попросить ли нам Домаша, чтобы завел он пса, да позлее? И не одного, а двух? А то, — снижая накал в голосе, добавил Дан, — достали уже эти «ходоки», калики, блин, перехожие…
Дан заметил взгляд уставившегося на него Зиньки. Семен-то с Вавулой уже попривыкли к разным словечкам Дана, хотя поначалу тоже стопорились, особенно Семен со своим: — Обьясни… — но устремленные на Дана синие глаза Зиньки требовали ответа.
— Достали, в смысле «надоели», — поспешил сказать подростку Дан, а заодно и Лаврину, никогда ничего не спрашивающему и вечно занятому своими мыслями. — А «ходоки» потому что ходят раз за разом. — И, забыв о крикуне за калиткой, продолжил анекдот: — Так, вот, возвращается купец из поездки…
— Мастер Дан здесь? — спросил уже иной, басовитый, с легкой хрипотцой голос. — Ого, — после минутной паузы, уронил пегобородый Семен и, разворачиваясь и чуть не цепляя локтем привставшего с лавки, потянувшегося за горшком в клети Зиньку, удивленно добавил, — это же… — И не договорив, поспешил из сарая.
— Так, здесь мастер? — опять раздалось за забором.
Дан неторопливо встал со своего подобия табурета, на котором сидел и который сам и соорудил. Поставил на широкую полку, в клеть, которую тоже сам, но уже с помощью Вавулы и Семена соорудил, свой, наполовину расписанный кувшин, и вытер о тряпицу перемазанные в глине и краске-глазури руки.
— Ты бы, это, не медлил, — сказал нескладный Вавула. — Ведь, новгородского тысяцкого ждать заставляешь.
Дан шагнул в дверь, оставленную открытой Семеном. Переступил порог и остановился. На широком, густо поросшем травой — за исключением тех мест, где ее, траву, основательно вытоптали — подворье гуляло неяркое новгородское солнышко. Вода в лужах, образовавшихся на дворе после недавнего дождя, почти впиталась в землю и лишь темный цвет травы выдавал недавнее местонахождение луж. В дальнем — от сарая — углу усадьбы, на верхушке старой яблони, чирикала какая-то птица и где-то у соседей неподалеку хрюкали свиньи…
— Блин, — подумал Дан, — все-таки жить хорошо!
На двор, через гостеприимно распахнутую Семеном калитку, уже протискивался крупный и очень высокий человек — новгородский тысяцкий. Позади тысяцкого топталось еще пару крепких мужичков.
— Здоров ли есть, мастер Дан, — увидев Дана, еще издали, первым, что несказанно удивило Семена и Вавулу — как так, ведь боярин и не просто боярин, а сам новгородский воевода, первым поздоровался с простолюдином — приветствовал его тысяцкий.
— Здоров, — шагнув навстречу, сказал Дан. И ответно, без поклона, поздоровался: — Здоров ли есть, боярин… — Сейчас Дана уже не напрягала подобная форма приветствия, но в первые дни… Ни Домаш, ни Семен с Вавулой просто не понимали его короткого: — «Привет!», «Здорово!» или «Здравствуй!» — И Дану приходилось напрягаться каждое утро, чтобы выдать при встрече с ними: — Здоровы ли есть… — Однако, при этом, он постоянно думал: — Ну, нафига мне знать о его здоровье? Если оно мне до лампочки… И ему нафига мое здоровье? — А теперь, вроде ничего, приспособился. Впрочем, и Вавула с Семеном и Домашем тоже привыкли к его выражениям, типа: — «Мое почтение!», «Респект всем и уважуха!» — или более короткому: — Привет! Здорово!
Тысяцкий, конечно, пришел не за тем, чтобы разучивать приветствия из 21 века. Он явился потому что, как догадывался Дан, семена, посеянные Даном при разговоре с «высшим начальством» Новгорода, дали первые всходы. То есть, боярыня Борецкая, новгородский посадник и новгородский тысяцкий обдумали «пламенную» речь Дана и решились на некоторые «шаги». В какой именно области — экономической, политической или военной, уже не важно. Главное, что «лед тронулся». А еще это значило, что Историю, все-таки, можно изменить. Она, история, если только Дан попал в собственное Средневековье, Средневековье собственного мира, не является незыблемой… как того он боялся. Хотя, естественно, подозрение, что он, все же, попал в некий параллельный мир существовало.
Дан давно ждал этой новой встречи с боярыней Борецкой, посадником и тысяцким, но не думал, что тысяцкий сам придет к нему.
Пока тысяцкий со своими двумя сопровождающими вышагивал по двору, Дан успел подметить, как он быстро срисовал взглядом все, что происходит на подворье, и не просто скользнул поверху, а именно срисовал — что где лежит, сколько и кто, где и как стоит.
— Забавно, — подумал Дан. — За кого же он меня принимает? И что за провожатые у него? — Следующие за тысяцким двое крепких мужичков — тоже с закрученными, как у тысяцкого и Домаша, в косички волосами и бородой, с цепкими взглядами, больше походили на бывалых волчар-спецназовцев будущего, чем на обычных вояк. Коими они, по идее, должны были быть.
— Мы, тут, прогулялись пехом до посада, — сказал тысяцкий, весело блестя глазами, — удивили людей новгородских. — . И поинтересовался у Дана: — В дом пригласишь?
Дану резко поплохело от этого вопроса. Мало того, что боярин из ближнего круга Борецкой через весь Новгород пешком — не конно, а пешком! — к нему приперся… И все соседи это видели и теперь замучают Домаша вопросами… Мало того, что теперь сам Домаш Дану плешь проест из-за того, что новгородский тысяцкий явился к нему не как должно, а своими ногами по деревянным мостовым пришел… Так еще и это. Куда приглашать-то? Ведь домом, пока, Дану служил сарай, где стоял гончарный круг и где работал Вавула. Вернее, часть этого сарая, отгороженная от гончарного круга и клетей с сырой посудой… Туда воеводу не пригласишь. К тому же в этом сарае спал еще и Лаврин. Слава богу, второй из учеников Дана, Зинька, был новгородцем и ночевать бегал домой. Конечно, в дальнейшем Дан планировал приобрести себе какой-нибудь сруб, но это, туда, ближе к осени. А сейчас… Куда приглашать-то тысяцкого?
