Русский бунт. Шапка Мономаха (СИ) - Воля Олег (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗
Мы поехали по Знаменке. Улица была добротно замощена булыжником. Справа и слева стояли каменные дома и тянулись непременные заборы. Коробицын по-прежнему работал моим гидом и называл владельцев. Два самых больших дома на улице принадлежали графу Апраксину и вдове генерала Толстого и были не чем иным, как имениями посреди Москвы со всеми атрибутами дворянской усадьбы.
Я смотрел вокруг и понимал, что это не тот город, в котором я когда-то любил и был любим. Которому от наших юных, щедрых чувств доставалась радость узнавания и благодарность за уют аллей и скверов. Москва времен Екатерины не внушала уважения и не возбуждала гордости.
Да, сталинская Москва в поисках имперского величия потеряла много памятников своей истории. Искренне жаль. Но эта, дворянская, Москва их ещё даже не приобрела. Закладывать грандиозную столицу надо именно сейчас, пока это совершенно не больно.
«Хотя, конечно, памятники допетровской старины сохранить надо непременно. Жаль, что стены Белого города уже разрушены…»
Только подумал я, как на площади Арбатских ворот увидел совершенно целую воротную башню и одну примыкающую стену, уходящую от нее в сторону Воздвиженки. Когда я подъехал поближе, то увидел, что в самой башне была устроена часовня.
«Стало быть, сюда ещё не добрались добытчики кирпича и камня. Это же просто прекрасно!»
Я пожелал осмотреть остатки укреплений Белого города, и мы поехали по будущему Никитскому бульвару. К сожалению, уцелевший участок оказался невелик. Одна не проездная башня где-то в районе современного мне МХАТа и Никитские ворота. Дальше стены уже выглядели как груда кирпичей, исчезающая по мере приближения к Воспитательному дому, который эту стену и сожрал.
«Ну что же. Сохраним хотя бы оставшееся. Бульварное кольцо можно будет чуть сдвинуть, а уцелевшие стены спрятать в парковой зоне, — думал я. — Под стенами крепости гармонично будут смотреться подмостки летнего театра. А можно будет и стадион организовать. Трибуны прекрасно прислонятся к старинной стене».
Так вдоль остатков древней фортификации мы доехали до речки Неглинки. Точнее, до того места, где Неглинка была запружена и разливалась немалым озером. По словам Коробицина, такая же запруда была и перед остатками стены Земляного города.
К Кремлю Неглинка текла меж топких, заросших берегов, изрезанных сточными канавами. По мере приближения к Китай-городу вонь от речки становилась все сильнее и сильнее.
«Понятно, почему ее в трубу спрятали, — с грустью подумал я. — А ведь могло получиться очень красиво. Водные пространства в городе — это благо, если, конечно за ними ухаживать».
На город уже опустился сумрак. Фонари, где они и были, никто не зажигал, и я решил прекратить прогулку. У меня впереди была ещё беседа с архиепископом.
* * *
К счастью, ехать в Троице-Сергиевую Лавру, вотчину архиепископа, не пришлось. Видимо, ещё раз посылая мне сигнал, он устроился в патриарших покоях Кремля. С петровских времен эти палаты были без хозяина. В них устроили библиотеку и варили миро. Но трапезная была свободна, в ней-то меня и ждал Платон Левшин.
— Добрый вечер, Петр Федорович. Рад, что вы присоединились к моему скромному столу.
Стол был действительно скромным, а блюда вполне простонародные. Каша, рыбный пирог, кисель, квас. Ну что же. Не для набивания брюха меня пригласили, а для выноса мозга. Страшновато, однако. Не хотелось бы поссориться.
Разговор начался с моего чудесного исцеления от отравления и обета, с этим связанного. Владыко расспросил меня, как я себе представляю освобождение православного люда от ига католических и мусульманских владык.
— Владыко, это будет совершенно естественный процесс. Священная Римская империя и Польша, несомненно, ввяжутся в конфликт со мной. И по итогам я отберу у Польши все земли, населенные православными. Возможно, что и от Габсбургов оторву часть. Но больше рассчитываю на создание независимых государств под протекторатом России. Турцию же следует просто разорвать в клочья и отбросить назад в Азию.
Архиепископ удивленно вздернул бровь.
— Вы так уверены, что победите?
— Разумеется. На моей стороне народ. И не только мой, но и их собственный, — пафосно заявил я, и тут же поправился. — Ну, кроме мусульманского, конечно.
— Народ это дитя, — задумчиво произнес Платон. — Он никогда ничего не решает сам. Всегда решают за него.
Я нахмурился. Кажется, сейчас мне будут втирать насчет богоданности иерархий.
— Не согласен, владыко. У народа есть интересы, вокруг которых он всегда может объединиться без глубокомысленных рассуждений и выдвинуть своих лучших сынов.
Архиепископ при этих словах выразительно на меня посмотрел, но я не стал отвлекаться.
— Свобода от рабства и равенство перед законом — это базовые потребности. Пока монархи Европы не обеспечат их своим народам, у меня всегда будет поддержка. А бить в спину для меня совершенно не зазорно.
Платон задумался и сосредоточился на еде. Я не стал мешать ходу его мыслей.
— Quand Adam bêchait et Ève filait, où donc était le gentilhomme, — произнес он с задумчивой интонацией. Увидев мой непонимающий взгляд, он быстро исправился. — Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто тогда был дворянином? По крайней мере, в этой формуле не отрицается Господь, а значит, точки соприкосновения мы найти сможем.
Он налил себе и мне кваса и продолжил:
— Как вы себе представляете сосуществование бессословного общества и церкви?
— Если дойти до пределов революционности, то церковь отделяется от государства, лишается любой финансовой поддержки и осуществляет свою деятельность сугубо на пожертвования.
Архиепископа слегка перекосило от такой перспективы. Я же мысленно усмехнулся. Это я ещё про снесенные храмы не стал говорить и расстрелянных священников.
— Но я отнюдь не сторонник такого радикализма. Я считаю, что церковь это важный орган государства, и готов выделять потребные средства на его бесперебойную работу. Но именно работу, а не паразитирование. Церковь может приложить свои силы для истребления неграмотности. Может заботиться о немощных. Может выступать посредником в конфликтах хозяев и работников. Может выдвигать общественные инициативы от имени мирян. Церковь может быть авангардом государства в сопредельных странах. Она может там формировать лояльные местные элиты. Она может очень много чего. Вопрос: хочет ли она?
Платон опять задумался. И это не выглядело как тормознутость. Я уверен, что он сейчас прокачивал в уме многочисленные варианты и рассматривал возможные проблемы. Я ведь предложил радикально изменить дух церкви. Из сытого и ленивого паразита превратить ее в агрессивного хищника. Я лично сомневался, что такая трансформация возможна.
— Я слышал, что вы сторонник восстановления патриаршества. Так ли это?
Ага. Мысли сделали оборот и вернулись к насущному.
— Да, это так. Ибо все, что я сказал о церкви, она сможет воплотить, только если во главе нее будет стоять настоящий сильный пастырь. То, что сейчас церковь является всего лишь одной из государственных коллеги, это печальное явление. От этого страшным образом страдает ее авторитет.
— Увы, это так, — согласился со мной владыко. — Петр Алексеевич опасался, что единый духовный вождь сможет если не помешать его реформаторской деятельности при жизни, то после его смерти вернуть Россию к прежним порядкам. Вы сами этого не опасаетесь?
— Ни в малейшей степени, — решительно сказал я. — Если Господь отпустит мне достаточно жизни, я ещё увижу поголовную грамотность в народе. Увижу, как он привыкнет сам распоряжаться своей жизнью. Грамотный народ не даст ничего отменить.
— Просвещение имеет и темную сторону, оно порождает атеизм и даже сатанизм, — Архиепископ машинально перекрестился. — Рост знаний порождает гордыню, в которой человек начинает удаляться от бога.
Я вздохнул.
— Это не совсем так. Наука, разумеется, способна дать ответы на множество вопросов, на которые бессильна ответить любая религия. Но на главный вопрос — «в чем смысл жизни», она ответить бессильна. И тут для церкви всегда будет место. Может, и не такое огромное, как во времена всеобщего невежества, но достаточно большое, потому что этот уголок есть в сердце каждого человека. Бороться против просвещения — это копать себе могилу. Науку все равно не остановить, а сопротивление ей в глазах людей подчеркнет слабость церкви. Ее отсталость и ненужность. В идеале церковь должна приветствовать познание. Ведь всю нашу вселенную можно рассматривать как загадку Господа, заданную нам. Разве плохо, если ребёнок начинает потихоньку понимать замысел отца? До конца он его все равно не поймет, но само движение по этому пути может быть очищающим и возвеличивающим.
