Спасти СССР. Инфильтрация - Королюк Михаил "Oxygen" (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
– Ретроградная, наверное?
– Да, точно, ретроградная. К примеру, забыл, где и с кем сижу в классе, имена-отчества частично, клички… Но память постепенно восстанавливается. Периодически всплывает то, что забыл. Что-то аккуратно вопросами выясняю. Пока никто ничего не заметил. Мама об этом не знает, папа в командировке. В школе только один человек еще знает. Вот… – Я оторвал взгляд от парты и вперился в зрачки Эльвиры. – Судя по всему, английский тоже пострадал. И на это наложилось то, что мне вдруг стало интересно слушать радиостанции на английском языке всякие: новости, про культуру, науку, спорт… Я три дня, пока на справке был, «Ригонду» слушал, «Голос Америки» на английском в основном. Видимо, особенности произношения легли на временно освободившиеся места в памяти. Ничем другим объяснить не могу…
– Хм… – Англичанка задумалась, вертя в руках авторучку. – Интересная версия. И что ты там узнал, например?
– Э-э-э… После убийства Джумблата ливанские друзы вырезали жителей христианской деревни, около которой он попал в засаду. Убито около ста человек, в основном женщины и дети… Вчера в Конго президента убили… Сложное имя такое, не запомнил… У нас еще об этом не объявляли. Председатель конголезской партии труда. Какого-то Натана Щевранского все упоминали в связи с заседанием конгресса по советским евреям…
– Достаточно, достаточно, – торопливо остановила меня Эльвира. – Понятно. Хм.
Она ненадолго задумалась, болезненно щуря глаза.
– Ладно, – решительно подвела черту, – будем выбивать. Даже интересно. – Англичанка окинула меня хищным взором, словно решая, с какого места прямо сейчас начнется то самое «выбивание».
Я невольно поежился. Впрочем… Пусть выбивает, от меня не убудет. Кембриджское? Ха, нашли чем испугать. Я робко улыбнулся:
– Эльвира Хабибульевна, я пойду? Звонок скоро…
Эльвира поиграла бровями, шмыгнула еще раз, полистала свой журнал и напоследок зловредно сказала:
– А за четверть – «четыре». Пахать надо, Соколов, па-хать! Английский надо задницей брать. В слове засомневался – открываешь Мюллера и ищешь. И тут же заучиваешь всю словарную статью. А, что тут говорить. – Она с досадой махнула рукой. – Иди…
– Ну? Как?!
– На заднем дворе их много.
– Сейчас стукну! Вот дай только сапоги сниму.
– Считай до десяти, я пока спрячусь.
– Сейчас… дай только сапоги снять… сейчас… – Наклонившись, мама нервно подергала на сапожке заевшую молнию, потом нетерпеливо распрямилась и гневливо топнула: – Я тебя сейчас сама между половицами спрячу, паршивец мелкий, папа потом с микроскопом не найдет! Отвечай быстро, что по русскому, литературе и английскому?!
– «Три», «четыре», «четыре», – дурашливо вытягиваюсь в струнку и рапортую, радостно поедая глазами лицо начальства. Потом опускаюсь на колено: – Да не дергайся, сейчас расстегну… Вот, с лаской надо, с любовью…
– Так… – мама на глазах веселеет, – уже легче. Тему на что сдал?
– «Пять», – отвечаю гордо.
– По остальным что в четверти?
– То же, что и во второй.
Мама повесила пальто и вспомнила, что хвалить вредно:
– По русскому – три балла, стыдоба-то какая! Как жить будешь с такой грамотностью? Начальство не будет уважать, коллеги станут смеяться за спиной, пальцем показывать… – запричитала она жалобно над моей судьбинушкой.
– Девушки любить не будут, – с тоской в голосе подхватил я скорбный перечень.
Мама сразу заметно напряглась:
– Какие девушки? Зорька твоя, что ли?
– Ну зачем обязательно Зорька… Это даже, совсем напротив, необязательно… Вообще девушки как биологический вид. Вот скажи, – с энтузиазмом развиваю тему, – ты в папин диплом с оценками когда заглянула – до моего рождения или после?
– Э-э-э… – ошеломленно тянет мама, – я?
– Ну да, мне-то зачем?
Она что-то такое вспомнила и порозовела.
– Ты это кончай выдумывать, оценки какие-то…
– Есть кончать с оценками! – довольно согласился я. – И вообще, что у нас сегодня на праздничный ужин планируется?
Мама пару раз озадаченно моргнула:
– Тьфу на тебя, язык длиннющий! Совсем заболтал. Ты не думай, что я тебе эту «тройку» так спущу! Ты у меня учебник наизусть учить будешь! Вот подожди, папа приедет…
И под эти ритуальные обещания мы переходим на кухню. Пройдя к столу, мама вытряхнула из матерчатой сумки добычу и азартно нависла над ней. Сероватая бумага распахнулась, и я увидел легендарную синюю птицу. Судя по застывшему в глазах выражению, она так и умерла непокоренной. Чем-то, то ли горделиво заброшенной вверх головой с топорщащимся гребнем, то ли свободно распрямленной позой, она походила на непреклонно прошедшую по жизни старушку-раскольницу. На кур двадцать первого века смахивала не больше, чем жилистая дворняга – на разожравшегося ротвейлера. Элегантно вытянутые тонкие синюшные лапки были обтянуты кожей с топорщащимися кое-где жесткими остями. Сквозь нее просвечивали тугие жгуты сухожилий и мышц, накачанных, видимо, за время предсмертного перегона строем из Сибири на Синявинскую птицефабрику. Судорожно скукоженные когтистые лапы молили о скорейшей отправке к задней стенке морозилки, где они упокоятся в жутковатом, навевающем мысли о Дахау, штабеле себе подобных до первомайского студня.
– Ты иди и дверь закрой, я ее сейчас опаливать буду, – озабоченно сказала мама, открывая форточку.
– Почем килограмм трофея? – поинтересовался я, разглядывая размашистый карандашный росчерк «два двенадцать» на углу обертки.
– Два тридцать.
– Меньше килограмма…
– А с чего им больше быть? Кормят впроголодь, а яйца всю жизнь неси. Бедняга – тощая, как цыпленок.
Мама засунула руку в курицу и начала что-то там нашаривать.
– Да, а у нас классы объединяют. Из двух наших восьмых делают один девятый, остальные – в училища и обычные школы, – поделился я главной новостью дня.
– Черт! Да разве ж можно такое под руку говорить?! Разорвала из-за тебя желчный пузырь, теперь горчить будет… – Мама огорченно рассматривала выдернутую из тушки печень.
– Дрогнули руки у Никиты Кожемяки, и порвал он шесть воловьих шкур, – речитативом продекламировал я.
– Да ну тебя, одно расстройство. – Мама наконец оторвалась от курицы и повернулась ко мне: – Так что там с объединением?
– На классном сегодня Тыблоко объявила. Сказала, что пройдут тридцать два лучших по среднему баллу ученика, мол, все будет честно.
Мама небрежно отмахнулась:
– Ну это понятно, как иначе-то?
Я задохнулся от неожиданности. Как может быть иначе?! Да легко, мать-перемать… Перед глазами внезапно поплыла красноватая пелена ярости, и я сцепил челюсти, чтобы из меня не вырвалась полыхнувшая ненависть. Вдох-выдох, вдох-выдох…
– Э, ты чего, Дюш?
– В ухе стрельнуло что-то… – Для убедительности я потер правое ухо. – Все, прошло. Так вот, меня сегодня с физры пораньше отпустили, и я с Тыблоком обедал. Она сказала, что у меня все о’кей, если не съеду в последней четверти сильно.
– Готовься, – сказала мама спокойно, – будем три шкуры с тебя спускать.
– Всегда готов! – вскинул я руку. Учебой меня теперь испугать сложно. Так бы вот всю жизнь учился и учился…
Долгожданный скрежет ключа в замке раздался, когда по «Времени» показывали награждение хоккеистов ЦСКА золотыми медалями. Я, впившись взглядом в экран, рассматривал молодые лица легенд – Харламов, Жлуктов, Фетисов, Цыганков, Петров, Михайлов, Викулов, Лутченко, Третьяк…
Мама, радостно взвизгнув, опрометью бросилась в коридор и повисла на папе, я терпеливо пристроился позади. Потом дошла очередь и до меня. Привстав на цыпочки, я вдохнул знакомый запах трубочного табака и подивился отсутствию привычной седины в бороде.
Оторвавшись, рассмотрел внимательнее. Папа молод, бодр, элегантен и окружен каким-то нездешним флером, слегка выпадая из советского антуража. Пожалуй, выражением глаз: сквозь радость встречи и облегчения от окончания дороги просвечивают легкое недоумение и какая-то светлая тоска по мельком увиденному, как у мальчонки-подпаска, издали посмотревшего на игры приехавших в имение на лето барчуков, – ему в эту сказку попасть не светит при любом раскладе.
