Неожиданность (СИ) - Попов Борис (книга бесплатный формат .TXT) 📗
Выход был только один — древнерусский, исконный — выпить водки. И какими бы успокаивающими, трижды испытанными средствами, медицина не заманивала нашего человека, этот метод остается много веков основным.
Но боярин очень горд, а Ксения может подсунуться с неуместным замечанием, произносить которые она изрядная мастерица. Может враз всю малину мне обгадить! С этим надо было разбираться немедленно, пока не втюхался в свежеподанное дерьмо.
— Ксюха, у меня к Богуславу серьезный мужской разговор, присутствие чужого человека нам будет в тягость.
— Чужой, а кто тут чужой? Я? Я в доску своя!
Пока она пела эти сладкие речи, я успел донести ее худосочное тело до выхода, распахнуть дверь и выкинуть будущую Большую и Старшую, ставшую в этот момент от женской злобы небольшой и страшной, в коридор, после чего запер дверь на задвижку. Задвижка сразу же взялась рывками ползти назад. Во как! Оксана отказа не приемлет!
Я жестко двинул запор в закрытое положение и наложил закрывающее заклятие, подаренное мне Антеконом 25. Минуты две понаблюдал за тщетными попытками коридорной умелицы.
Видимо, в ход пошли все известные людям методы. Задвижка пыталась прыгнуть с силой вперед, поерзывала вперед-назад, проворачивалась вокруг собственной оси — все безрезультатно. Магия антеков всегда значительно превосходила человеческую. Сказали нельзя открыть — значит нельзя.
Теперь дверь можно только вышибить вместе с косяком. Ксения не пренебрегла и этим вариантом. Раза три она ударила своим тщедушным телом в преграду. Но то ли вес в 45 кг оказался слишком незначительным для борьбы с препятствием, то ли киевские столяры-плотники не пожалели древесины на изготовление двери с коробкой (смешно было бы ее жалеть в 11 веке, когда Киевская Русь стоит в сплошной чащобе!), но этот метод тоже оказался неэффективным.
В общем, вся Оксанкина джига в сочетании с киевским гопаком оказалась слаба против величавого подземного хоровода Антекона 25 и тысяч антеков. Как говорили в 20 веке — здесь ваша не пляшет!
На детские коридорные выкрики:
— Все бабушке скажу! — я не обратил никакого внимания.
Можете хоть свою «Черную книгу» приволочь, открыть этот запор могу только я.
Богуслав лежал вниз лицом и тихо всхлипывал. Да, ослаб опытнейший воевода, невзгоды сломили железную волю умного весельчака. Впрочем, неизвестно еще как бы я себя вел, неожиданно лишившись Забавы. У каждого из нас есть свое слабое место.
Как же его вытащить опять к водке? Какой-нибудь простенький трюк, наверное, не пройдет. Начнешь его звать выпить, а он тебе буркнет — вот один и пей, а мне это ни к чему. Или зарычит: что ты меня, как девицу обхаживаешь? Успокоить хочешь? Сам иди и успокаивайся! И дальше будет думать, то ли веревку как в прошлый раз идти мылить, то ли как Аннушка в реку сигануть.
Подойти надо как-то нетрадиционно, чтобы он меня, а не я его пьянствовать звал. А как? Задачка не из простых… Я присел на свою кровать, и стал ломать голову.
Обозлить боярина? Неизвестно, чем дело кончится. Может просто уйти в другую комнату, а ко мне закинуть на ночевку кого-нибудь. Может треснуть какой-нибудь магической штукой, волхв он все-таки не чета мне.
Отвлечь какой-нибудь забавной историей? Сейчас такой трюк не пройдет, не расположен он сегодня к веселью. Напомнить о детях в Переславле? Ему на них наплевать, заботится только о Мономахах.
Рыкнуть на Богуслава? Хорош рыдать! Нас великое дело ждет! Слава не из слабаков, его этими воззваниями не поднимешь. Скажет равнодушно: потише ори. Когда идти пора будет — скомандуешь. С ерундой больше не отвлекай.
Кругом какая-то безнадега. Сильный человек, в минуту непривычной для него слабости, неудобен в общении.
— Что-ты там ноешь, нормально пой! — рявкнул Богуслав, — всю душу вынул!
А чего я тут ною? А самого русского нашего поэта! И я начал петь самым задушевным своим голосом:
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Спел песню полностью.
— Кто такое мог написать?
— Великий русский поэт Сергей Есенин.
— В ваше время жил?
— Немного пораньше.
— Давай вместе споем.
— Давай!
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя? иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
— Ведь это обо мне песня… Я уже пожилой и много повидавший человек, спокойно доживал свои дни. Настя уже казалась полузабытой сказкой молодости.
Был уверен: никогда мне больше не испытать такой силы чувств и впечатлений. Как это в песне:
О, моя утраченная свежесть
Буйство глаз и половодье чувств.
Такая любовь — удел юности. Прошло, как весенняя гроза. Вспоминай в сумрачные осенние деньки, как тут сверкало и громыхало в мае, твоя зима уж на пороге — готовься к черноте.
И вдруг кончилась печальная песня. Все вокруг засияло и загремело — я опять встретил мою Анастасию! Оказалось, что это не я стар, это моя жизнь без нее состарилась.
Я полжизни не живу, а существую! Брожу по каким-то нудным делам, воюю без всякого огня в душе, ложусь в постель без любви с разными женщинами, воспитываю детей, если случайно появляется время, и мне совершенно все равно какими они вырастут. Они рождены от нелюбимой женщины, и сами нелюбимы. Пью водку без всякого азарта.
Умрет Настя, уйду следом. И Анна определенно сказала — слишком далеко, не успеет. Конечно, меня там нет, табуна ахалтекинцев нет — некому скакать день и ночь, загоняя коней насмерть. А от чего умер Есенин?
— Умаялся от собственного пьянства, покончил с собой.
— Бывает. Скажи, только без вранья: ты веришь, что Настя останется жива?
— Я верю.
— Почему? Меня хочешь утешить?
— Ты мне, конечно, друг и брат, и я верю тебе беззаветно. Но и в Бога я верю без оглядки.
— О как! А при чем тут мы с Настей?
— Моя вера, хоть я и считаю себя истинно православным христианином, это не занудный пересказ Библии, и не монотонная молитва на ночь. Ты, вероятнее всего, сочтешь ее сомнительной и начнешь объяснять на ночь глядя мне, дураку, мои ошибки. Я не хочу сейчас никаких религиозных споров.
— Споров не будет! Ты объясни, для меня это очень важно!
— Ты трезвый не поймешь.
— Так пошли выпьем!
— Пошли. Лицо ототри от слез, не позорься.
В обеденный зал вошли уже в привычном для народа виде. Следы боярской слабости были ликвидированы. Рядом со мной опять был сильный мужчина, воин и воевода. Оксаны с Емелей не было, отправились, видно, бить мать девушки.
Половой, получив расчет, уже ушел, и за порядком присматривала Татьяна. Так как народ у нас был не буйный, вышибала не столько следила за порядком, сколько за своим Олегом. Волкодлак почему-то уже стал пьян, как собака, и норовил упасть лицом в тарелку с остатками еды. Таня его бережно поддерживала.
— Вам отдельно столик накрыли, — просветила она нас. — еды и водки вволю. Я с вами до конца досижу, а после домой уйду.
— Олега-то отнесешь в его комнату перед уходом? Он уже, похоже, откушал от души.
— Выпил он ерунду, стопки три. Говорит, всегда с ним так после перекидывания. Обещал через часок в себя прийти. Если не очухается, просто к себе домой отнесу, пусть на мягкой кроватке отдохнет, наломался волчок сегодня, бедный.
Я насторожился. Господи, дай оборотню спокойно отдохнуть до конца стоянки, хватит с него переживаний с женским полом.
— Что ты там про перекидывание? Ксюшка что ль чего напридумывала?
— При чем тут Ксюшка? Буду я ее слушать, вечно все врет на каждом шагу. Олежек первую стопку выпил, чтобы горло не чувствовалось — очень уж Кривой его намял, и мне сказал:
— Таня, я хочу, чтобы недомолвок между нами не было. Я оборотень, волкодлак. Счастлив, что тебя в своей жизни встретил. Ну а дальше сама решай — замуж за меня пойдешь или прогонишь. От судьбы не уйдешь.
— Ты его ждать из похода будешь? Замуж за него пойдешь? — спросили мы со Славой одновременно.
