Русский бунт. Шапка Мономаха (СИ) - Воля Олег (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗

— Для начала поговорим о токарном станке Нартова.

Любое большое дело надо начинать с подготовки инструментов и материалов. И если простые материалы сейчас более-менее доступны, то вот с инструментами в этом времени беда. Каждому винту соответствовала своя уникальная гайка, а в зазор между цилиндром и поршнем первых паровиков Уатта можно было засунуть палец. Поэтому я и начал со станка, который в реальной истории будет разработан и внедрен Генри Модсли через четверть века.

Я изложил Кулибину, каким на самом деле должен быть токарный станок. Знания у меня были что ни на есть практические, ибо в школе, где я много лет проработал, было несколько токарно-винторезных станков пятидесятых годов выпуска. И мне доводилось не только ими пользоваться, но и чинить. Особенно после перестройки. Когда у школ финансирования ни на что не хватало. Так что мне было что рассказать про автоматический суппорт, про коробку перемены передач, про стандартизацию резьбы.

Кулибин, разумеется, понял, какие перспективы открываются перед ним. Но самое волнительное ждало его впереди.

— А это, если не ошибаюсь, чертежи Ползунова?

— Да, государь. В Берг-коллегии с шестьдесят пятого года лежат без внимания. А ведь удивительная машина получилась.

Я кивнул и вгляделся в рисунок. Понять что-то с ходу в мешанине линий было сложно. То есть узнавались, конечно, цилиндры и поршень, но кинематика не читалась. Впрочем, мне нужен был только факт приоритета. По этим чертежам строить машину я не собирался. Эти чертежи не больше, чем алиби для Кулибина. Впрочем, как и станок Нартова.

— Да, Иван Петрович. Это удивительная машина. В Англии некто Джеймс Уатт на подобную машину привилегию получил и уже начал ее производить. Машина эта сделает заводы свободными от необходимости строиться возле рек и запружать их и даст в руки мастеров огромную силу. Поставленная на суда, машина эта будет двигать их с недостижимой ранее скоростью в любую погоду. Даже по земле эта машина может везти грузы! — Я уловил недоверчивое изумление во взгляде Кулибина. — Но об этом мы попозже поговорим, а пока давайте обсудим ее части и способы работы.

Паровые машины я тоже знал хорошо. Несмотря на победное шествие электродвигателей и двигателей внутреннего сгорания, паровики ещё долго несли свою службу на предприятиях, транспорте и в колхозах. Так что рассказывал я Кулибину не про страшненький вариант Уатта с его знаменитым «параллелограммом», а про конструкции рациональные, прошедшие более чем сто лет эволюции.

Каюсь. Не удержался и сразу нарисовал, как должен выглядеть буксирный пароход для Волги и как должен выглядеть простенький паровоз для железной дороги. Такие блестящие перспективы этого механизма просто перевозбудили моего собеседника. Он временами даже о моем «царском величии» забывал, ругаясь от восхищения.

Но все эти разговоры были о перспективных вещах, реализацию которых не стоило ждать быстро. Насущная военная необходимость требовала совершенно других механизмов. И я заказал срочное изготовление оптического телеграфа. Причем не всемирно-известной модели братьев Шапп времен Наполеона, а более поздней, шведской версии. Которая была несравненно более надежной и эффективной.

Обсудили мы и денежные вопросы, причем Кулибин оказался на редкость нежадным человеком.

— Государь, ты говорил, что на все это хочешь привелеи на меня оформлять. И я так понимаю, что деньжищи за это идти мне будут огромные. Я крест целовал, что тайну твою сохраню, и на том стоять буду. Но как-то мне совестно деньги зарабатывать твоим-то умом.

— Ты что, Иван, — нахмурился я. — От моих рисуночков до настоящего механизма путь неблизкий, и твоего ума потребуется немало, чтобы все эти идеи заработали. Мне самому этим заниматься невместно. Так что уж извини, но тебе делать, а мне тебя награждать.

Я усмехнулся.

— Но ежели в деньгах боишься утонуть, то создай для отроков школу механиков, и все деньги, что совесть тревожат, туда вкладывай. Вот и будем в расчете.

Уходил Кулибин, унося с собой не только мои эскизы, но и такой же мандат, как у Новикова, по которому он мог мобилизовывать любые кузни, слесарные и столярные мастерские, запасы железа и инструментов. Это давало ему не только возможность быстро выполнить мой заказ, но и начать формирование завода точной механики под собственные нужды. С местом же строительства ему предстояло определиться самому.

* * *

От дворянства московского ко мне пришли убеленные сединами старцы. Ну то есть трое сами пришли, а бывшего генерал-губернатора к ним за компанию привели люди Хлопуши. Встречал я их в более формальной обстановке, чем Кулибина. В тронной зале Теремного дворца и при короне. Двое телохранителей обозначали охрану, хотя, конечно, от таких пенсионеров покушения ожидать не стоило.

Почиталин по очереди мне их представил, хотя его записку с персональными данными визитеров я уже прочитал. Кроме шестидесятилетнего князя Михаила Никитича Волконского, возглавлявшего Москву с времен чумного бунта, были: генерал-аншеф князь Репнин Пётр Иванович возрастом шестьдесят шесть лет, бывший новгородский губернатор, шестидесятидвухлетний Нарышкин Василий Васильевич и бывший президент Юстиц-коллегии, семидесятишестилетний Щербачёв Борис Фёдорович. Так что генерал губернатор московский оказался в этой компании самым молодым.

Вошедшие сразу повели себя неправильно. Им бы полебезить, поунижаться, глядишь, я бы и проявил снисходительность по какому-нибудь вопросу. А эти вошли, не поклонились и принялись во мне дырки сверлить взглядами.

— Чего пожаловали, старинушки? Чего на печи не лежится? Чего старые кости бередите да по Москве ходите? — немного издеваясь спросил я.

Репнин усмехнулся и ответил мне в тон:

— Да вот, люди говорят, нечисть в палатах царских завелась. Людей православных губит. Простой люд подговаривает заповеди божьи нарушать. Царем Петром Третьим себя называет. Вот мы и решили посмотреть, вдруг и правда.

Я нахмурился. Князюшко дерзил с обреченностью камикадзе. Его спутники неодобрительно на него шикали.

— И что? Посмотрели?

— Посмотрели. Убедились, — кивнул князь, отмахиваясь от Нарышкина. — Я при Петре Федоровиче четырнадцать лет состоял. От камер-юнкера до камергера дошел. Знал его как облупленного. И труп его до погребения видел, так что увы, — князь развел руки, — ты не царь. А самозванец.

Я взглянул на Почиталина.

— Вань, тебя это сильно пугает?

Тот замотал головой.

— Что ты, батюшка-государь. Да пусть они что хотят говорят. Ты наш истинный царь.

Я обратился к никитинским казачкам:

— А вы, ребята, как? Не хотите от меня уйти да покаяться перед Екатериной?

Они только рассмеялись.

Тут в разговор вступил самый старый из аксакалов, Щербачев.

— Ты Петр, помолчи, — сказал он, обращаясь к Репнину. — Не о том говорить надо.

И повернулся ко мне.

— Не знаю, черт тебе ворожит или господь помогает. Но допускаю, что царем ты будешь. Может, Романовым, а может, и новую династию обоснуешь. Но без дворянства как ты собираешься страной править? Купцы да крестьяне тебе не помогут. У них свои заботы. Мещан мало. А дворян ты обижать вздумал. Разумно ли?

Его речь подхватил Нарышкин.

— Ведь веками же служили трону. Если победишь ты Екатерину, куда же нам деваться, и тебе послужим. Но зачем же лучших людей России по миру пускать, их хозяйства рушить? Зачем всей черни волю давать? Тех, кто тебя поддержал, само собой, наградить надо. Новое дворянство поднять из низов. Это мы понимаем. Видали уже. Но прочую чернь-то как ты обратно в хомут загонишь? Думал ли?

А переговорщики считают свои позиции сильными. Дескать, мы тебя готовы признать, если ты все по-старому оставишь. Такое предложение вполне могло подкупить настоящего Емельяна Пугачева, но не меня.

— Послушал я вас, старинушки, да опечаловался. Не стоило вам с печи слезать. Умишком-то вы скорбны оказались. И очи ваши не зрят правды человеческой, и уши ваши глухи к мольбам земли русской. Не бывать более на земле русской рабства. И за то я стоять до конца своих дней буду. И всякого, кто об том речь вести похочет, лютой казнью казнить велю.