Корсар с Севера - Посняков Андрей (книги онлайн полные версии .txt) 📗

– Давай же, давай! – со стоном шептала полька. – Может, то последнее, что мне осталось.

Не в силах больше сдерживаться, Олег Иваныч стащил с Гурджины шальвары…

А потом все, как в дурном сне. Сцена номер два: те же и муж. Вернее, его доверенное лицо – Ыскиляр-каны, главный евнух гарема. За его спиной – целая когорта воинов дворцовой стражи и – где-то рядом – злорадная детская рожица с накрашенными губами…

Олег Иваныч не успел даже саблю схватить, как был связан и брошен в подземную тюрьму. С неверной султанской наложницей – он успел увидеть – обошлись довольно тактично: никто и грубого слова не сказал. Ну, может, потом накажут? Только не хотелось бы, чтоб сильно…

Ну, попал кур в ощип! Все беды от баб. Правда, что греха таить, не очень и раскаивался Олег Иваныч, прямо скажем, не очень. Ну не чувствовал себя виноватым перед его султанским величеством, ну ни капли! Плевал Олег Иваныч на султана с высокой башни! С Румелихисары или там с Анадолухисары, которая повыше!

Вот перед Софьей немножко стыдно было, да и то, честно говоря, не очень. Ну, явно нуждалась несчастная женщина в утешении. Вот он и утешил, как смог…

Глава 4

Новгород – Стамбул – Эгейское море.

Сентябрь—октябрь 1472 г.

Пролетело короткое новгородское лето. Вот уж и Новый год пришел, сентябрь месяц, на который венчание назначено – Олега Иваныча с боярыней Софьей. Осень еще не успела вступить в свои права – совсем по-летнему светило-жарило солнце.

Из церкви Николая Чудотворца на Нутной улице вышла девчонка. Посмотрела вокруг серыми глазищами, платок с головы сняла, на плечи накинула. Ветер живо волосы разметал – черные, как вороново крыло. Невесела была девица-краса, по щекам слезы дорожки проложили.

– Не горюй, Ульянка, – догнала ее вышедшая из той же церкви женщина – крупная, дородная, про каких говорят – бой-баба. – Найдется твой Гриша, обязательно найдется! Молись только.

– Так уж я молюсь, тетя Настена. Да вот толку пока…

– Не плачь, что ты! Вон, пойдем лучше калик послушаем.

По Нутной улице в направлении Славны, звеня бубенцами, шли слепцы с одноглазым поводырем. По пути останавливались, обычно у какой-нибудь церкви, заводили песни: длинные, унылые, жалостливые. Особой популярностью пользовались две темы: о «злых татаровях» и «о пожаре московском». Первую слушали с ненавистью, вторую – сочувственно, но все ж с небольшой долей злорадства, типа, так вам, московитам, и надо. За спесь вашу, за гонор, за подлости.

У церкви Николая Чудотворца калики затянули про «злых татаровей»:

Как пожгли поганые славен Алексин-град,

Полегли все, не осталося

Ни старца, ни воина,

Ни дщери, ни отрока…

Ульянка и Настена встали средь окружившей слепцов толпы. Слушали… Потом полезли за мелкой монетой. Бросали слепцам, те кланялись. Один из слепцов уж очень знакомым показался Ульянке. Подошла ближе, взглянула пристально… Ну, точно – Нифонтий! Подмастерье из мастерской ее покойного батюшки, вощанника Петра. А может, не он. Похож просто. Ульянка схватила слепого за руку:

– Нифонтий, ты ли?

Тот вздрогнул, повернул к девчонке лицо с черной повязкой на месте глаз:

– Ульянка… Вощанника Петра дочь…

Отошли в сторону, поговорить. Так и узнала Ульянка о встрече слепцов с Гришаней под Алексином, о том, как пожгли город татары, никого не осталось.

– Совсем-совсем никого? Может, и спасся кто?

– Может, и спасся. Только тех, кто спасся, татары сразу похватали – и в рабство. Так что ежели спасся твой Гриша – так, не иначе, у татар он.

– У татар… – Ульянка вздохнула.

– Ну и что же, что у татар? – встряла Настена. – Их всяко выкупить можно – и Гришу, и Олега Иваныча. Только знать бы точно… Вот что. Скажи-ка, Нифонтий, а как бы вызнать, в полоне наши аль нет?

Нифонтий почесал бороденку. Криком подозвал одноглазого поводыря, пошептался с ним о чем-то…

– Говорят, Аксай-бек под Алексином большой полон взял, – отпустив проводника, сообщил Нифонтий. – Человек он у татар не последний. Кроме Аксай-бека, еще были отряды Каюм-хана и Адыгея-мурзы. Это – кто поважнее, ну а всякой шушеры татарской – без числа. Впрочем, шушера все одно полонянников в общий счет предъявить должна, для дележу справедливого.

Настена вздохнула:

– Как ты сказал-то, Нифонтий? Кабум-кан? Тьфу, не запомним имен их богомерзких… Ульянка, сбегай-ка домой за писалом да берестою.

– Да зачем же бегать, тетя Настена? Нешто не запомнить? Аксай-бек, Каюм-хан и Адыгей-мурза. Проще простого. Только одни мы ничего не вызнаем. Идем-ка к Софье-боярыне!

– Ой! Вот так и запросто – к боярыне? Чай, не званы.

– Пошли, пошли… Уж она обрадуется! И что делать – сообразит, подскажет.

– Ну ладно, пойдем. Только я к боярыне заходить не буду, на улице постою, у ограды.

…К концу месяца боярыня Софья получила первые известия через знакомых поволжских купцов. По всем приметам – здоровый светлобородый мужчина с родинкой на щеке и синеглазый отрок – оказались в полоне Аксай-бека. Ни у Каюм-хана, ни у Адыгея-мурзы людей с подобными приметами не было. А отрок и мужчина с родинкой были сразу же уведены в Кафу на продажу торговым представителем бека Аттамиром-мирзой.

– Так что ищите своих родичей в Константинополе, – тряхнул крашенной охрой бородой купец. – Из Кафы туда – прямая дорога. Если живы – выкупите. Но деньги готовьте немалые!

– Да что деньги… Уверенности нет, вот что худо. Кабы наверняка знать, что они там. А то ведь Константинополь – не близкий свет.

– Что ж… И то узнать можно. Только не сразу. – Купец бросил хитрый взгляд.

Боярыня вытащила из калиты золотой рейнский гульден, мгновенно исчезнувший в складках халата торговца.

– За скорые вести получишь столько же. Только смотри не обмани, для тебя же хуже будет.

– Что ты, любезная госпожа! Испокон веков мы, Кабеевы, в Новгороде торговали честно и славно. И отец мой, и дед, и…

– Короче, жду вестей! – оборвала боярыня. – И чем скорее – тем лучше… И дороже!

Дороже – это хорошо… Был у купца в Кафе давний знакомец, Хамид аль-Гариб, купец из Леванта… Только жив ли, старый бродяга? Если жив – дело сладится.

Сев в возок, Софья велела ехать с Торга домой, на Прусскую. Рысью понеслись холеные кони, колеса запрыгали на стыках дубовых уличных плашек. Прямо в глаза боярыне сверкнуло, отразившись в куполе Софийского храма, солнце. Прямо в глаза, полные слез и боли.

Подземная тюрьма султана представляла собой глубокую земляную яму, накрытую круглой крышкой из крепких толстых досок. В середине крышки небольшое отверстие, через которое раз в день или два опускали вниз сухари и воду. Сквозь это отверстие и проникал в яму тусклый далекий свет. Вокруг страшная вонь, от которой у Олега Иваныча сперва даже сперло дыхание. Но потом ничего, привык и не обращал больше внимания. Соседи по несчастью были разными. Полуголые, буйные, заросшие волосами дервиши, время от времени бросающиеся в неосторожно приблизившихся к отверстию в крышке стражников калом. Тихие, забитые крестьяне, брошенные сюда за неуплату налогов. Армянские купцы, чем-то не угодившие султану. Старик-еврей, вся вина которого заключалась в кредитовании одного из османлы-бейлербеев, который, по здравому размышлению, решил сгноить старика в тюрьме и не платить никаких долгов. Два рыночных вора-карманника – молодые парни, и в тюрьме не потерявшие присутствия духа и бесшабашной веселости. Олегу Иванычу они нравились больше других, жаль, язык он почти не знал, а то бы тоже посмеялся над историями, которые в изобилии рассказывал один из воров. Судя по тому, как ржал его напарник, истории очень смешные. Настолько, что даже на губах старика-еврея появлялась иногда слабая улыбка. Хихикали и купцы, и крестьяне. Только дервиши были заняты более важным делом – молились и выли. Ужас, до чего достал этот вой! Дать им всем по башке, что ли?