Особое задание - Шалашов Евгений Васильевич (читаем полную версию книг бесплатно .txt, .fb2) 📗

Вчерашний вечер и половину ночи я помогал московским чекистам. Дело было связано с искусством и имело огромное значение. Нет, это не ограбление Патриаршей ризницы и не кража Большой короны Российской империи, но тоже не рядовое событие.

К особняку на Большой Знаменке, некогда принадлежавшему известному коллекционеру, а ныне эмигранту Щукину, где хранились полотна Писарро и Пикассо, Дега и Ренуара, Гогена, Ван Гога и Матисса – импрессионистов, постимпрессионистов, фовистов и кубистов, прибыли люди с мандатом за подписью самого Луначарского, по которому все картины – двести пятьдесят шесть штук, должны быть отгружены в Петроград для пополнения Эрмитажа. Возможно, главный хранитель коллекции Елена Келлер, для которой собрание картин было родным (как-никак она приходилась Щукину дочерью), поплакала бы и безропотно передала все холсты, но так уж случилось, что буквально за два часа до приезда «просителей» ей позвонил сам Анатолий Васильевич Луначарский и пообещал, что собрание её отца будет самостоятельным художественным музеем. А так как Елена Сергеевна оказалась женщиной неглупой, она мило поулыбалась незваным гостям, проводила их в зал, а сама позвонила в ЧК.

Вот и пришлось нам вначале арестовывать непосредственных исполнителей, а потом их руководителей.

Самое интересное, что злоумышленниками оказались простые сотрудники Мосгоркомхоза, не имевшие представления о том, что подпись Луначарского фальшивая, хотя и мандат, и печать настоящие! Да и отправивший их на «дело» человек оказался не закоренелым злодеем, а чиновником, занимающим в Моссовете должность начальника отдела питания и отвечающим за обеспечение сотрудников пайками. Товарищ решил совершить выгодный обмен, поменяв пару сотен никому не нужных холстов, густо намазанных красками, на два вагона муки! И муку он не собирался оставлять себе или спекулировать, а намеревался поделить поровну на всех сотрудников Моссовета согласно пайковым нормам. Ну а то, что подделал подпись народного комиссара, ничего страшного. Людей-то кормить надо!

Чем там закончится дело, не берусь и представить. Вполне возможно, трибунал поверит на слово рачительному чиновнику, а может, и нет. Сегодня я собирался выяснить: что у нас за новые меценаты появились, готовые отдать тридцать две тонны муки за никчемные картины? Где они умудрились добыть два вагона, куда собирались деть коллекцию?

В среднем получается сто двадцать пять килограммов за картину! В ценах моего мира килограмм пшеничной муки стоит рублей пятьдесят-шестьдесят, а сколько ржаная, я даже и не знаю. Значит, картина Гогена мне обошлась бы в семь с половиной тысяч рублей?! «Танец» Матисса (он побольше) в десять тысяч? Хочу!

Но выяснить подробности мне было не суждено.

– Владимир, я за тобой, – сообщил Артур, улыбнувшись. – Собирайся.

С Артуром Артузовым мы перешли на «ты» и немного сдружились благодаря любви к фантастике. Я как-то сидел на Лубянке в длинном коридоре в ожидании Коли Зотова – моего сокурсника, вызванного для какой-то консультации, коротая время за чтением Жюля Верна.

– Владимир, что вы читаете? – услышал я голос.

Подняв глаза, увидел помощника Кедрова.

– Двадцать тысяч лье под водой.

– А почему на русском? – удивился Артузов. Вспомнив, что в учительской семинарии иностранным языкам не учат, а мою биографию он точно знал от своего шефа, извинился: – Мне отчего-то кажется, что вы заканчивали классическую гимназию!

– Увы и ах! – улыбнулся я. – В гимназии у меня не было бы ни малейшего шанса. Там же и арифметику учат, и физику, и древнегреческий с латынью. А я всегда предпочитал предметы поинтереснее.

– Какие, если не секрет?

– Историю с географией. Ещё очень нравится филология. Только не лингвистика, а история литературы. Всегда интересно знать – как литератор писал, в каких условиях, что подвигло. Опять-таки интересно развитие литературы. Да что там – литературные репутации, мода. Ещё очень интересна палеография.

– Да, очень интересно, – согласился Артузов. – А почему в университет не пошли?

Некоторые детали биографии Володи Аксенова я уже знал, равно как и систему семинарского образования.

– Так выпускник семинарии не имеет права поступления в университет. Для меня и так сделали исключение – в семинарию принимали с шестнадцати лет, а меня с четырнадцати как круглого сироту и закончившего курс народного училища с отличием. Меня даже учили бесплатно и стипендию выдавали. Я же и на фронт вольноопределяющимся пошел, потому что у них льгота при поступлении в университет. Думал, сдам экзамены на прапорщика, какой-нибудь орден получу – вот меня в университет и примут.

Артузов смутился. Похоже, что у него детские и юношеские годы сложились благополучнее. И цели допрашивать меня тоже не было. Видимо, чтобы сменить тему, опять начал говорить о фантастике.

– Кстати, как вам Богданов?

– Красная планета? Мне кажется – муть полнейшая. Техническую сторону, любовные переживания в расчет не беру, но не понимаю, если на Марсе установился коммунизм, то почему марсиане так просто решили перебить население Земли? Где логика?

– Так ведь не все же, – принялся защищать марсиан Артузов. – Одна часть выступала за уничтожение, другая против. И кончилось тем, что приняли решение добывать топливо на Венере.

– Артур, прошу прощения, не знаю вашего отчества…

– По отчеству Христианович, но лучше просто Артур. А ещё, может, перейдем на «ты»?

Я был не против. Наоборот, очень польщен. Перейти на «ты» с самим Артузовым – это нечто! Интересно, если Володя Аксенов доживет до тридцать седьмого, его расстреляют вместе с Артуром или попозже, вместе Кедровым? То, что расстреляют, как пить дать. Да одни лишь беседы с Артузовым и Кедровым потянут на «высшую меру социальной защиты».

А пока мы ещё оба живы, то идем на выход, где уже поджидал автомобиль. Я не стал спрашивать у Артузова, куда мы едем. Увижу.

К моему удивлению, автомобиль поехал не на Большую Лубянку и даже не в Кремль, а в сторону Курско-Нижегородского вокзала.

– Догадался, куда едем? – поинтересовался Артузов.

– Неужто к самому товарищу Троцкому?

Догадаться не сложно. Если бы собирались меня арестовывать или расстреливать, повезли бы в другое место. Если командировка – никто бы авто не прислал. Значит, меня хочет видеть кто-то из очень больших людей. Лев Давидович, как известно, предпочитал по стране передвигаться на бронепоезде и в Москву наезжал крайне редко. Не знаю, имелся ли у него свой кабинет в Кремле. М-да, если и оставался у Володьки Аксенова шанс «отмазаться» в тридцать седьмом, то после знакомства с Троцким он скатится к нулю.

Где-то читал, что бронепоезд Троцкого всегда оказывался в кольце охраны. Может, позже так и делали, но сейчас он стоял просто на запасных путях, и охраны, кроме часового у вагона, мы никакой не увидели.

Мы с Артузовым предъявили красноармейцу свои документы, поднялись в тамбур. Ага, там всё-таки имелся ещё один пост охраны, но караульный, видимо, знал Артура в лицо и пропустил без вопросов. И оружие у нас никто не отобрал. Вздумай я убить Льва Давидовича, так без проблем!

Бронированный вагон был превращен в рабочий кабинет. Мебель добротная, из красного дерева. Посередине – стол для заседаний, к которому примыкает стол поменьше, заваленный бумагами. На стене карта России, столы тоже завалены картами. Сам Троцкий листал какие-то машинописные листы, некоторые подписывал, а некоторые отбрасывал в сторону.

– Садитесь, товарищи, – поднял на нас взгляд наркомвоенмор. – Буквально две минуты.

За спиной товарища Троцкого висели огромные часы. От нечего делать я стал смотреть на циферблат. Удивительно, но когда минутная прошла два деления, Лев Давидович встал и подошел к нам. Пожав руку вначале Артузову, потом мне, Троцкий сел напротив. Я отчего-то представлял Троцкого с бородкой и усами, в пенсне. Пенсне и усы наличествовали, бороды не было. Значит, появилась позже. Опять-таки представлял Льва Давидовича субтильным интеллигентом, а увидел довольно крепкого мужчину.