Особое задание - Шалашов Евгений Васильевич (читаем полную версию книг бесплатно .txt, .fb2) 📗

Я опасался, что в бронированном вагоне будет холодно, но оказалось вполне комфортно, хотя за «бортом» недавно было минус тридцать, а то и сорок. Даже не представляю, как в таких условиях отряды Красной Армии вели наступление на Шенкурск и выбивали из него белых и американцев.

«Павлин Виноградов» находился на особом положении. Паровозную топку топили не дровами (часто сырыми), а каменным углем. Мне здесь нравилось. Тепло, можно наконец-то выспаться, кормили «от пуза», Москва позавидует – гречневая каша с тушенкой, макароны по-флотски. Но самое удивительное – повар умудрялся готовить перловку так, что получалось не просто съедобно, а очень вкусно. Парень молол крупу на кофемолке, а потом добавлял сухофрукты. Получалось нечто изысканное. А ещё заваривали настоящий чай вместо того морковного, который я пил последние месяцы в Москве. Для полного счастья не хватало только тяжелых мельхиоровых подстаканников, так привычных на столиках в поездах РЖД, да окон, в которые можно посмотреть и полюбоваться заснеженными деревьями. Окна, увы, задраены стальными пластинами, а чай подавали в металлических кружках.

Будь я в обычном поезде, считал бы себя пассажиром, но в бронепоезде чувствовал бездельником, тогда как у каждого из парней, составлявших команду этого дымящего чудовища, есть и своё место, и свои четко прописанные обязанности. Никогда не бывал на подводной лодке, ни в машинном отсеке надводного судна, но, подозреваю, что там то же самое. Здесь даже уборную называли «гальюном», кухню – «камбузом», а откидные ступеньки – «трапом». Соблюдался даже «адмиральский час», только вместо чарки команде полагалось по кружке крепкого чая.

Подозреваю, что морскую терминологию ввёл командир – балтийский матрос Карбунка, дослужившийся за семь лет до звания боцманмата и, скорее всего, ставший бы боцманом, если бы минный заградитель «Енисей», где он служил рулевым, не потопила германская подводная лодка.

Мне было запрещено вступать в разговоры с экипажем, а им – задавать незнакомому человеку какие-нибудь вопросы. Я для них – человек, которого требовалось доставить до определенного места и не интересоваться, кто он такой и зачем это надо. Разумеется, это только подстегивало любопытство, поэтому то один, то другой искали повод войти в штабной вагон (кают-компанию) и поглазеть на странного пассажира.

С непривычки мне было скучно. Единственное развлечение – игра в шашки с командиром, которая шла у нас с переменным успехом.

От Вологды до Плесецкой мы добирались почти двое суток. Пару раз приходилось стрелять по нахальному аэроплану, норовившему подлететь поближе и скинуть на нас ручную бомбу. Скорее всего, она бы не причинила большого вреда бронепоезду, но проверять ребятам не хотелось, потому по самолету азартно строчили из башенного пулемёта и даже из винтовок.

Наконец, Карбунка пришел ко мне и сказал:

– До Плесецкой четыре версты осталось. Мы тормознем, а ты выскочишь.

Выходить на самой станции мне крайне нежелательно. Кто знает, нет ли там «зорких» глаз, способных заметить явление чужака и сообщить о том «куда следует»? Не поверю, что руководство армии белых не имеет на станции своих людей. Времени для этого было у них достаточно. Может, я и перестраховываюсь, но чем черт не шутит, когда бог спит?

Вначале в глубокий снег полетели два тяжелых мешка, санки на полозьях, а потом прыгнул я сам. Пока собирал барахло, увязывал его на санки, бронепоезд ушел. Им-то хорошо, сидят себе, а мне пять верст по сугробам переть.

Тащить тяжелые санки, проваливаясь по пояс в снег – то ещё удовольствие! Просил, чтобы дали лыжи, так не нашлось. Пять верст я прополз, наверное, часа за три, если не четыре. Показалось, что все десять. Наконец-то увидел полянку, где у маленького костерка сидел бородатый мужик в полушубке. Рядом с ним были воткнуты две пары охотничьих лыж!

– Долгонько ты, паря, – усмехнулся он. – Паровоз-то на Плесецкую давно прошел, потом обратно вернулся. Я уже уходить хотел.

Я молчал, переводя дух.

– Ладно, ужинать потом будем, – сказал дядька, засыпая костер снегом, хотя я бы не отказался ни от горячего чая, ни от еды. – Становись на лыжи, пойдем. Нам бы засветло верст десять пройти, потом отдохнем.

Еще десять верст?! Ну а куда же я денусь? Пройду. Да хоть до самого Архангельска по сугробам!

Правильно говаривал буржуазный социолог Питирим Сорокин о социальных лифтах. В эпоху революционных передряг можно резко взлететь по социальной лестнице, но так же резко и упасть. Возьмем меня. После бурного взлета из простого сотрудника в начальники отдела я уже был несколько раз понижен по службе. И вот теперь я разжалован в простые курьеры, доставляющие груз. Другое дело, что раньше бы переживал по этому поводу, комплексовал, а теперь начал мыслить иными категориями: если понадобится – за станок встану или за пулемёт лягу. Прикажут – полк поведу в атаку, а то и простым курьером пойду. Вот закончится гражданская война, будем делить посты и портфели, если живы останемся.

После антисоветского переворота в Архангельске и его оккупации «союзниками» (хорошо, назовем это не оккупацией, а «интернациональной» помощью) партийная организация большевиков получила несколько мощнейших ударов. Вначале бегство исполкома, потом бои, аресты, что проводили и «свои», и «союзники». Те, кто остался в живых и не попал на страшный остров Мудьюг, где англичане устроили первый концлагерь, на какое-то время притихли. Но уже к сентябрю уцелевшие большевики сумели воссоздать партийную ячейку, организовать подпольный ревком и дать весточку на «ту» сторону. «Весточка» шла долго, почти неделю, но вместе с раненным солдатом, подобранным на поле боя бойцами Красной Армии, попала в Вологду, а там всё потихонечку закрутилось. В Архангельск удалось переправить несколько большевиков, имевших опыт подпольной работы, они принялись обрастать сочувствующими. Скверно только, что при обмене информацией можно было полагаться лишь на человеческие ноги, а они, увы, ходят медленно. Но всё же пошла работа, появились идеи, долговременные планы. Я стал частью одного из таких планов.

Первым пунктом моего маршрута была деревня Исакогорка на берегу Северной Двины. Не совсем на Двине, но почти, на каком-то притоке. Там я должен встретиться с «нашим» человеком – телеграфистом на пристани. Говорят, парень был вне политики, но его отца, Ивана Пекарникова, старого большевика и члена горисполкома, не пожелавшего удирать, англичане расстреляли в первый же день. Пекарников-младший и должен переправить меня в Архангельск, назвать адреса и пароли. Там сдам свой контрабандный груз – изрядный запас типографских литер, которые тащил из самой Москвы.

Одной из главных задач ревкома на сегодняшний день – создание собственного печатного органа. Печатный орган – газета ли, информационный листок, как общеизвестно, это и способ донести свою правду до широких масс, и способ объединять вокруг этого органа всех идейно сочувствующим большевикам.

Типографский станок ревкому раздобыть удалось, но к нему не было шрифтов. В Архангельске имелось четыре типографии, но все они под строгим контролем. Поэтому пришлось обращаться за помощью в Москву. Стало быть, курьерская доставка, а я тот самый мальчик-курьер, только доставляющий не пиццу, а нечто иное.

Будь дело летом, на пристани меня просто посадили бы на пароход, курсирующий по Двине, теперь надо добираться по-иному. Но мне бы вначале дойти до Исакогорки!

Огромный Архангельский край, чья территория сопоставима с площадью Франции, а если и меньше, то ненамного (да кто тут леса с болотами мерил?), «затесавшийся» между двумя историческими путями «из варяг во греки» и «из булгар в югру», дорог почти не имел. Ломоносов, помнится, шел зимой по санному пути, пройдя путь от Холмогор до Москвы за целых три недели.

Теперь мне казалось, что три недели не так и много, потому что от Плесецкой до Архангельска по труднопроходимым местам с болотами нам пришлось добираться четыре дня. Можно бы побыстрее, если двинуться там, где болот поменьше, но тогда бы пришлось забирать влево, переходить «чугунку», а там, как сообщил проводник, туда-сюда бродят отряды лыжников: и наши, и белые. Линия фронта и зона разграничения «красных» и «белых» между Плесецкой и Обозерской очень условна, окопов или колючей проволоки нет. С нами разбираться не станут ни те, ни эти, пристрелят, даже извиняться не станут, так что лучше пройти там, где безопасней.