БЕСЦЕРЕМОННЫЙ РОМАН - Гиршгорн Вениамин (читаемые книги читать онлайн бесплатно txt) 📗

Юноша вскочил. Короткий поцелуй, жаркое «прощай», быстрая фигура мелькнула в дверях, замерла на мгновение и скрылась.

Роман заметил небольшой бумажный сверток, брошенный на одеяле, развернул его, начал читать, и глаза, спокойно глядевшие на Ватерлоо, внезапно капитулировали перед строфами Пушкина…

Палуба стройного корвета. Скрип блоков и хлопанье парусов. Серая гладь Балтики.

Май 1819 года.

28

– Ты знаешь, Сергеич, что смирение и кротость – высшее правило для помазанников божьих… Аракчеев намедни опять ко мне приходил, заставлял… А знаешь что? – Александр наклоняется к уху дрожащего от страха Сергеича; камердинер пятится, трясясь, а царь холодными пальцами теребит плечо напуганного старика.

– Павел – отец мой, пучит глаза на меня, а Алешка Аракчеев все с советом: ваше, говорит, величество!..

Сергеич с криком отскакивает… и – бух в ноги.

– Увольте, государь, от этаких ужастев!.. Я мужик простой, верой и правдой… Боюсь я покойников!

– Стой, Сергеич, погляди, что царям предначертано, – духом нищенствовать! Встань и слушай – подымая старика, торжественным голосом промолвил Александр, – смирение и душевное нищенство – прежде всего, и печать промысла да пребудет на мне!

Тишину коридора прорезал визг бегущего Сергеича, за которым гнался безумный Александр, только что целовавший сапоги своего старого камердинера…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Маршал Ней любовно обнимает Владычина.

– Наконец-то вы с нами, дорогой князь!

Роман заставляет Нея всю дорогу, от вокзала до Пале-Рояля, рассказывать последние новости.

Так?., так?! Значит, в комиссиях работа кипит вовсю?… Это хорошо, очень хорошо!.. Проект об учреждении фабричных комитетов утвержден императором?… Отлично!.. Генерал Пуатье неожиданно приехал ночью домой и застал в спальне Дагера?… Император часто вспоминал князя Ватерлоо?… Маршал Ней тоже?!. Дворяне недовольны реформой? Их можно успокоить. Маршал питает отвращение к чистокровным аристократам? Он прав! Самое лучшее прошлое – Аустерлиц и Ваграм!.. В России морозы и колкий воздух, как и в двенадцатом году… Маршал хорошо помнит двенадцатый год? Да, Россия тоже не забыла Бородино… Женщины? Женщины… Там женщины не такие, как здесь. Маршал предпочитает хорошее вино? От него легкое опьянение и бодрость?… Да… да… А там – смертельная попойка. Пить – так уж до конца, любить… О, меня слишком балуют! У Пале-Рояля почетный караул! Оркестр! И даже неудачный любовник Дагер! Как мы быстро приехали… Добрый день, старая гвардия, добрый день!..

2

Переулок Трех Святителей [25]…

Как и другие – грязный и узкий, такой узкий, что старожилы обитатели полуразвалившихся домов не помнят, когда последний раз громыхал экипаж по неровной мостовой. И несмотря на это, трудно было найти человека, не знавшего, как удобней попасть в переулок Трех Святителей, где находился кабачок дядюшки Парпиньоля.

Старую вывеску, украшавшую вход в темный и сырой подвал, сорвали во время веселых дней Великой революции, когда толпа студентов, неизвестно для чего, построила в переулке огромную баррикаду; но название кабачка сохранилось – «Фригийский колпак».

Раз побывав во «Фригийском колпаке» и послушав бесконечные рассказы дядюшки Парпиньоля, невозможно было пить в каком-нибудь другом кабачке. Здесь, в этих низких, налитых табачным дымом комнатах, любил промочить горло после долгих споров в Конвенте неистовый Дантон. За одним из этих столов не раз сиживал Демулен, сочиняя легкомысленные статьи, приводившие в бешенство Марата.

О! дядюшка Парпиньоль может много рассказать о тех, кто потерял головы на том же шатком помосте, куда они послали жирного Капета отвесить поклон санкюлотам Парижа. Недаром еще и сейчас Парпиньоль особенно любимым гостям наливает вино из бочки, которую начал красавец Сен-Жюст!

Сегодня, только Парпиньоль открыл двери кабачка и зажег у входа фонарь, вошел первый посетитель.

– Эй, хозяин! Кружку бургундского.

– Анато-о-ль! Кружку бургундского, да поживей.

Кроме тонкого уменья по запаху, по едва уловимому тусклому блеску различать многочисленные сорта вин, Парпиньоль обладал еще уменьем узнавать, кто из посетителей хорошо платит. Если посетитель (студент ли, неожиданно получивший деньги из дома, или мелкий клерк, обсчитавший простодушного клиента) хвастун и враль, дядюшка сядет рядом и, вытягивая случайные медяки, будет выслушивать нелепые рассказы о прекрасных незнакомках, ночных дуэлях и ревнивых рогоносцах. Если же это поэт, шатающийся по кабачкам в погоне за музой, или мирный горожанин, Украдкой от жены заглянувший в запретное место, дядюшка будет без устали одурманивать гостя имена-ми Дантона и Демулена.

Вот почему, когда Анатоль принес из подвала кружку, Парпиньоль сам понес ее к столу, за которые задумчиво сидел незнакомый посетитель.

– вот… кружка.

– Спасибо.

– Простите, я знаю всех посетителей «Колпака», но вас вижу как будто в первый раз.

– Да?! Я только сегодня приехал.

– А-а, вы приезжий!.. Очень рад, что знакомство с Парижем вы начинаете с моего кабачка. Вы не пожалеете. Ах, молодой человек, теперь не ценят исторические места! Наоборот, теперь изо всех сил стараются уничтожить все напоминающее о прошлом. И только здесь, здесь, в моем кабачке, я оберегаю дорогие тени тех, кто раньше сидел за этими старыми столами… Да-с!.. Кого только я не видал в этом подвале за сорок лет моей работы! Анато-о-ль, еще кружечку сюда, да поживее!.. В наши дни такими вещами не хвастаются, но я буду до гроба помнить дружбу с Дантоном. Как же иначе… Анато-о-ль, займись!.. Как же иначе, молодой человек, когда я знаю, что, не будь моего «Колпака», Франция не имела бы Дантона. Хороший был человек… Анато-о-ль, еще кружку!.. Помню, в день его казни я единственный раз за сорок лет закрыл «Колпак» и пошел посмотреть на своего друга. Ах, что это было за зрелище! Демулен, белый, как известка, старался улыбаться, а Дантон был спокоен и весел, как всегда. Он меня узнал и кивнул, последний раз кивнул дядюшке Парпиньолю. Когда он опустился на колени и положил голову, мне показалось, что он, как часто бывало в «Колпаке», пьяный заснул за столом… Теперь его никто не вспоминает… Только вот Жан и то…

– Какой Жан?

– Да Жан Гранье, мой племянник, слесарь и опасный якобинец. И, помяните мои слова, он и его друзья плохо кончат.

– У него есть друзья?

– Такие же нищие, как и он. Студентишко Бланки, Мильер-бочар и какой-то Дюко.

– И он часто бывает здесь?

– Почти каждый день в это время. Его мать, умирая, поручила Жана моему воспитанию, но этот шалопай…

– Что скажешь, дядюшка, а? Ты опять занят чтением лекций по истории? Ха-ха! Он вам еще не надоел своей болтовней о дураке Демулене и Дантоне, который был умнее других, но не сумел остаться до конца народным вождем? Он изменил революции, а за это – смерть!

– Да, это верно… За измену – смерть.

– Он своей изменой заставил забыть, кто был творцом сентябрьской резни… А все потому, что он был влюблен в революцию, влюблен, как в красивую женщину… Так нельзя. Революцию надо любить как повседневную работу, как подчас скучную необходимость, как тяжелую службу. Вот таким был Марат.

– Да, Гранье, таким был Марат!

– И такими должны быть мы!

– Кто мы?

– Мы… Эй, дядюшка Парпиньоль, тащи-ка сюда кружку вина, но непременно из бочки, которую откупо-рил неподкупный Брут!

3

Господин Радон был удивлен не менее своих клерков, когда распахнулась неожиданно дверь и шум так некстати оборвал его беседу со старшим агентом Птифуаром [26].