Лишь бы не было войны - Булат Владимир (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .TXT) 📗
– Да, она сказала, что если я буду заниматься все лето, то поставит четверку по алгебре.
– Вот маму и порадуй, когда придет. А сейчас брысь! У нас разговор важный.
– Ну и оставайтесь! – хмыкнула она, наряженная в красивое салатное с белым платьице, и ушла, обиженная.
Хозяин за долю секунды перевоплотился в серьезного собеседника, и, потягивая недопитое пивко, сразу заговорил о деле:
– Если тебя смущает твоя неприкаянность, могу предложить тебе должность моего секретаря. Я работаю в лектории по распространению научных знаний среди старшеклассников. Кстати, а я… я там есть?!
– Не знаю… Я никогда не был знаком с человеком, похожим на тебя. Учти, что в 41 году почти всех немцев депортировали из Европейской части СССР в Казахстан.
– А, ну в таком случае, ни меня, ни моего папы там точно нет. Мой родитель с 42-го. Стоп! Но ведь у тебя же тоже папа немец.
– Его немецкая фамилия – Блюхер. По всей видимости, никому в военном Крыму и в голову не могло прийти, что герой гражданской войны может быть немцем.
– Весьма остроумно! Ты жил этажом выше. Там сейчас обитает бывшая жена начальника вокзала, очень хорошенькая, могу познакомить…
– Успеется.
Мы еще долго сидели и обсуждали проблемы мировой политики, пока не пришли родители Антона: они были на кладбище, где покоилась недавно умершая прабабушка Антона – в последние годы жизни она сама устроила себе могилку, в ухаживании за которой проводила иногда и полдня; доходило до черного юмора: на вопрос соседки, где прабабушка, отвечали: «На своей могилке»… (Это все мне рассказывал Вальдемар, вешая на стену картину Глазунова в раме из поддельной бронзы).
Отец Антона имел фюрнаме детского психолога, и сразу становилось ясно, что с детьми ему гораздо легче общаться, чем со взрослыми. Мое появление оживило атмосферу, и после, увы, неизбежных расспросов о дороге и ценах на колбасу в Ленинграде он пригласил меня на «мировую рыбалку» и рассказал об одном сослуживце, который переехал на новую квартиру и сетовал, что у него нет кота пустить первым на порог:
– Так я ему говорю: я тебе тут в камышах штук семь-восемь – полный мешок наловлю.
После этого мы с Антоном пошли на автовокзал в другой конец города встречать его девушку, и я вновь увидел вереницу карикатур, бичующих пьянство, и старый мост, уцелевший без войны, от которого в моем мире остались лишь полуразрушенные быки. В Конке уже бултыхались купальщики, в Запорожье уезжал маршрутный «Икарус» (Хорти нормализовал отношения с СССР весной 41-го года, и венгерской стороне были возвращены реликвии революции 1848 года – трофеи русской армии).
В стороне от автовокзала действительно был юденблок, обнесенный местами поломанным дощатым забором. У забора еврейка в нарушение субботы торговала карамельными петушками. Мимо нас прошел дряхлый ветеран с целой планкой неизвестных мне наград, он опирался на блестящую палку. Сорванцового вида мальчишка в зеленой рубашке погнался за девочкой в школьном платьице. Прошли две женщины с огромными авоськами. Вдалеке милиционер прогонял хлыстом двух особенно назойливых цыганок. Он подошел к нам, кивнул Антону, как своему давнему знакомому, и поздоровался с нами за руку. Уехал автобус на Гуляй-Поле, приехал автобус из Запорожья, а девушки Антона все не было. Наконец, он позвонил ей по междугороднему телефону, и оказалось, что она и не думала еще выезжать, и будет только завтра утром.
Антон крепко, не благопристойно выругался (не в трубку) и продолжил наш обеденный разговор. Солнце уже клонилось к закату, и асфальт дорог покрылся толстыми и мерцающе-тонкими тенями.
– Но меня вот что удивляет: как же вы могли там у себя допустить распад страны? И какой страны!
– Из будущего легче судить прошлое. Но там, на месте все казалось иначе. Например, году эдак в восемьдесят девятом было само собой разумеющимся, что достаточно сбросить с себя «имперские оковы», провозгласить себя частью «демократического мира», и в следующие несколько лет экономический бум, ну, быстрый подъем, неминуемо выведет Россию на первые места в мире но потреблению и производству.
– Вы забыли элементарное правило: борьба за высокий уровень жизни – не наш козырь в соперничестве с другими империями. Я где-то недавно читал, что первое место в мире но уровню производства на душу населения занимает Ниппония – 28 тысяч долларов, на втором – Рейх – 24 тысячи, а на третьем – США – 23 тысячи долларов.
– А у… нас… сколько?
– Подсчет весьма труден, но по курсу в прошлом году было около 11 тысяч долларов на душу населения. Это при том, что у нас чистое потребление составляет 36 % национального продукта, а в США – 64, и в Рейхе – 52. Это значит, что личное потребление в СССР в три раза меньше, чем в Рейхе, и в четыре раза меньше, чем в США. А… у вас?
– В последней энциклопедии я встретил цифру 3 220 долларов на душу населения – это производство.
– М-да, доперестраивались.
– У нас все еще зависит от курса доллара. Когда я исчез, за один доллар давали около пяти тысяч рублей…
– Серьезно?! Вы как аргентинцы – оперируете миллионами?
– Не совсем миллионами. У нас средняя зарплата – семьсот тысяч рублей.
– Интересно, сколько это на наши, – Антон остановился возле дверей аптеки и занялся подсчетами в уме. – Восемьдесят пять рублей, – сообщил он через минуту. – А у нас за триста.
– Нет, с этим всем я абсолютно согласен. Но вы в более выгодном положении. Вы отгорожены от «свободного мира» двумя отличными «железными занавесами»: Рейхом и Ниппонией.
– Да нет, почему? Никакого «железного занавеса», по правде, не существует. Это троцкистский миф. Информационное пространство едино, но тут-то и оказывается, что свобода информации не только благоприятствует демократиям, но и очень вредит им. В той же Америке гораздо больше сторонников национал-социализма, чем в Рейхе – демократии. При равном уровне жизни в Рейхе и Штатах последним остается уповать в своей антигерманской пропаганде лишь на «свободу творчества», то есть доказывать бюргерам и бауэрам, что симфоническую музыку слушать «нельзя», а рэп – «можно». Но в том-то и дело, что германцы невосприимчивы к таким «доводам». Еще в прошлом веке у них сложилась концепция «культуркампфа».
– Да, все хотел спросить, почему в Африке так мало народу?
– Так это только белые. Негры в африканских странах приравниваются к животным и не учитываются при переписях. Их что-то вроде около двухсот миллионов. А в африканские страны-сателлиты Рейха переселяются венгры, французы, босняки и прочие. У Гитлера была концепция Евра-Африки. К тому же уменьшение численности негров благотворно повлияло на сохранность африканской природы: тут уж или-или.
– У нас совсем другая картина: две мировые войны опустошили Европу и стимулировали резкий количественный и качественный рост Третьего мира.
– Какого мира?
– У нас с сороковых до восьмидесятых годов весь мир делился на три части: капиталистический мир во главе с США, социалистический лагерь и так называемой «Третий мир» – страны Азии, Африки и Латинской Америки, которые часто меняли свою ориентацию с СССР на США и обратно.
– Мир у вас, однако, более примитивен, чем наш.
– Нет, почему. Третий мир очень неоднороден: китайский коммунизм – маоизм, азиатский национализм, панисламизм на Ближнем Востоке, панафриканизм. В каждой из стран – множество противоборствующих группировок, постоянные перевороты, гражданские войны.
– У нас конфликты двух видов – конфликты между сателлитами разных империй, например нашей Эфиопии и немецкой Сомали, а в Европе сторонники независимости от Германии – голлисты, титоисты. «Красные бригады» в Италии проповедуют индивидуальный террор. Их, естественно, поддерживают американцы. А наши поддерживают кубинцев и повстанцев в Латинской Америке.
– И ещё одного я не понял: как у ниппонцев появилась атомная бомба?
– Им передали ее немцы сразу же после бомбардировки Хиросимы, и ниппонцы смогли три дня спустя сбросить ее на Лос-Анджелес.
