Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка - Сапаров Александр Юрьевич (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
– Бабушка, так я и не против, только подскажи мне молитвы, я быстро запомню. А пока давай, рассказывай дальше, чего еще вокруг интересного есть, почему мы все еще в землянке живем, ведь родительский дом у нас имеется.
– Так, Данюшка, в доме твой дядька с материной стороны живет, дом-то у вас был один в селе – пятистенок, вот год с мора прошел, дядька и поселился. А меня по-прежнему туда не пускают, говорят, ты одна с внуком живая осталась, так мор дело твоих рук. Хорошо хоть, что новый староста ногами мается и у меня снадобья берет, так и не трогают пока.
Так за разговорами утро прошло, после чего я пошел посмотреть, как сработал мой лабиринт. Оказалось, что неплохо: в его узком конце засели две небольшие щучки, которых я торжественно принес в землянку.
Бабка была в недоумении.
– Да когда же ты научился, ведь до сего дня ты ни рыбки не поймал.
– Ну, когда-то надо и рыбу научиться ловить, – ответил я и пошел плести морду.
Плел я ее по памяти, прутья расплетались, долго у меня не получалось вообще ничего, но к полудню передо мной лежала моя первая ловушка для рыбы, наверное, эта жуткая плетенка мало походила на произведение мастера, но меня интересовал только один вопрос: станет ли в нее ловиться рыба. Я затолкал морду под берег, где было немного глубже, и понадеялся, что в нее зайдет какая-нибудь глупая рыбешка.
Марфа с интересом наблюдала за мной, ей, похоже, была по нраву моя активность, бабка уже не охала и не спрашивала, откуда я все это узнал.
Я поставил ловушку и снова полез в землянку, мне хотелось выяснить, можно ли ее каким-то образом улучшить, по крайней мере, если придется зимовать, хотелось жить в более или менее приличных условиях.
Землянку выкопали в суглинистом грунте, и стенки ее практически не осыпались, со слов бабушки, весной ее не заливало, значит, берег был достаточно дренирован. Я спросил бабку, есть ли у нее какие-нибудь инструменты. На что она хитро заулыбалась и сказала:
– Ты что думаешь, я же первая в деревне после мора была, и все, что нашлось хорошего у кузнеца, сына моего, сюда перетащила.
И она, кряхтя, сдвинула с места стол, под которым виднелась крышка небольшого люка, сбитая из грубо отесаных досок, я попытался поднять ее за кожаную петлю, но не смог даже пошевелить.
– Ну-ка отойди, внучок, – сказала бабушка и одной рукой легко подняла крышку.
В небольшом углублении лежали замотанные в тряпки железяки. Сбросив тряпки, я увидел кованую пилу, сверло и два плотницких топора.
– А лопаты железной у тебя нет случайно? – спросил я.
– Так ты дальше-то смотри, – пробурчала бабушка.
И действительно, ниже лежала лопата, она почти ничем не напоминала те, к которым привык, но все же это была лопата и ею можно было копать.
– Бабушка, ведь скоро уже осень, а потом зима. Может, нам, пока время есть, выкопать землянку побольше и крышу переделать? Вот смотри, я тебе покажу как.
И я угольком нарисовал на столе чертеж землянки с накатом из двух рядов бревен.
– Мы в такой землянке зимой мерзнуть не будем, в ней можно дырку сделать для трубы с задвижкой, чтобы дым вытягивало.
– Ну ты, Даня, придумал, у меня и в голове такого не было. А бревен-то сколько надо пилить?
– Так я сейчас измерю, все посчитаю и примерно скажу.
Бабушка смотрела на меня, открыв рот.
– Данька, ты цифирь знаешь?!
– Знаю, бабушка, наверно, Господь вразумил.
– Так, может, он тебя и читать вразумил? На-кася, попробуй. – И она бухнула на стол толстенную, потемневшую от старости книгу в деревянном переплете, застегнутом на крючок.
Когда я снял крючок и открыл книгу, увидел, что на первой пергаментной странице старым церковнославянским письмом написано: «Травник».
– Так тут вроде «Травник» написано, бабушка, а дальше я не разберу.
Бабка смотрела на меня, вытирая слезы:
– Сподобилась чудо великое в конце жизни увидеть, убогий цифирь сам собой изучил и грамоту одолел. Слава тебе, Господи, я ведь думала, умру и оставлю сироту неприкаянную, будет юродивым ходить по людям.
– Не плачь, бабуля, все хорошо, – сказал я и стал думать, чем точить пилу.
Пациентов сегодня не было, не было и хлеба, но зато у нас имелись две сваренные щуки и фруктовый взвар. А я рассчитывал, что рыба продолжит в мои ловушки заходить.
Следующий день начался с работы, хоть я умел считать и читать, но в дереве не понимал ничего. И вместе с бабушкой ходил и размечал, какие деревья будем пилить. Свалили мы несколько сосен и распилили их на бревна метра по четыре длиной. Я точно помнил длину моей прежней ладони – двадцать сантиметров, теперешняя казалась практически такой же, так что я быстро сделал себе мерную палку примерно на четыре метра. Больше мы в этот день не работали. Я сходил, проверил морду, там кроме двух десятков плотиц оказалось еще несколько раков, которых я тоже прихватил, жалея, что нет пива, с которым этих гигантов прошлого можно было бы употребить. У бабушки в небольшом горшочке имелись остатки то ли барсучьего, то ли медвежьего жира, который она держала для приготовления мазей, и на нем эти плотвички были пожарены – не очень вкусно, но зато питательно.
После обеда к нам привели мужика с жутко распухшей рукой, при взгляде на которую мне сразу стало все ясно – флегмона. Бабушка начала свою песню про деготь, но здесь надо было проводить более радикальное лечение.
– Бабушка, здесь резать надо, – прошептал я ей на ухо.
– Молчи, дурень, сама знаю, – так же тихо ответила она. – Боюсь я, давно не делала, руки дрожат.
– Так давай я разрез сделаю.
Бабка долгим взглядом посмотрела на меня и согласно кивнула.
– Слышь, Фаддей, надо руку резать, иначе или помрешь, или совсем отрезать придется, – сказала она.
– Ну чего там, давайте, режьте, – промычал уже не очень хорошо соображавший из-за интоксикации мужик.
Бабушка откуда-то достала острый ножик с рукояткой из оленьего рога, которого до сих пор я у нее не видел – нож был острый как бритва. Я протер руку Фаддея тряпицей, нож провел над пламенем очага. Второй рукой мужик схватился за стол, крупные капли пота выступили у него на лбу, он зажмурил глаза, а я быстрым движением разрезал ему предплечье. Из открывшейся раны потекла кровь, смешанная с дурно пахнущим гноем. Бабушка ловким движением вставила в рану тряпку, смоченную в солевом растворе. После чего сверху положила сфагнум, обмотала еще одной тряпкой и снова полила сверху теплой соленой водой из горшка. Фаддей расслабился, шумно выдохнул и осел на чурке.
Но пока мы разговаривали с его сыновьями и объясняли, что надо делать, он уже пришел в себя и ожившими глазами осматривался вокруг.
– Так мне что, Данька руку резал? Ну, Марфа, хорошего себе помощника вырастила, я ведь даже испугаться не успел, а уже все. Ты уж извини, нечем вас сейчас отблагодарить, завтра вот пришлю Прова, он полмешка ржаной муки принесет нынешнего помола.
– Так ты что же, Фаддей, думаешь, что все уже? Тебе надо будет еще не раз к нам прийти, так что завтра чтобы сам тоже был здесь.
– Да ладно, Марфа, не мельтеши, а то от твоего баса голова гудит, приду я, обещаю. А чего это у вас тут бревна заготовлены, никак избу ставить будешь?
– Да нет, Фаддей, вот внук подбил меня, старую, землянку переделать, пошире соорудить да посуше и крышу потолще, чтобы зимой не мерзнуть.
– Вот оно что… Ну смотри, если у меня все хорошо будет, я сынов вам на пару дней в помочь отправлю, все быстрее дело сделаете.
– Спасибо, Фаддей, на добром слове, а сейчас можешь идти, на сегодня лечение закончили.
Когда мужики ушли, бабушка села на свой топчан и долго смотрела на меня.
– Я уж не знаю, от Господа или от лукавого у тебя умения проснулись, но давай помолимся Богородице, чтобы защитила нас перед Господом, – и, встав рядом, без труда пригнула хилого меня к земле перед иконой Божьей Матери.
