Свободная территория России (СИ) - Богданов Александр Алексеевич (лучшие книги без регистрации .txt) 📗
Глава 15
«Золото это наваждение и иллюзия человеческого ума. Это просто металл, но немногие понимают это. Люди жертвуют собой и идут на все, чтобы у них стало больше золота. Оно имеет себестоимость добычи, а цену ему назначают на бирже; сегодня выше, а завтра ниже, как придется. Себестоимость колымского золота невысока,» Круглов обвел взглядом ряды заключенных, среди которых он стоял. «Каждый день через мои руки и руки моих собратьев по несчастью проходят пригорошни золота, но никто нам не даст за него ни сытной еды, ни надежного крова, ни теплой одежды и не вернет наших жен. На Колыме это просто тяжелый, тусклый желтый песок, не больше. Коммунисты загнали нас сюда, голодных и холодных, вырубать металл из вечной мерзлоты. Они отправляют его на другой конец света обожравшимся международным банкирам. Те, взамен поставляют Сталину машины и вооружение для борьбы против их собственных стран. Не парадокс ли это?» Oн встряхнул головой, отгоняя тяжелые мысли. Высокий и изможденный, одетый в ватник и штаны с нашивками лагерных номеров, Круглов стоял в шеренге других заключенных, ожидая утреннего развода. Его знобило, чуни на ногах отсырели, пальцы замерзли в дырявых рукавицах, спину ломило от непосильной работы, ватная подкладка в суконном треухе давно истерлась и не грела голову. Над заснеженными сопками и дремучей тайгой в морозной мгле плыл багровый диск солнца. В его свете искрились заиндевевшие стены дощатых бараков, блестел нетронутый наст под столбами сторожевых вышек и сверкали гирлянды сосулек на тройном заборе из колючей проволоки. «Первая рота пошла!» выкрикнул опер приказ. Словно табачный дым пар заклубился из его рта, а из-под шапки с красной звездой таращились на них лютые, белесые глаза. Он стоял на помосте упиваясь своим могуществом, крепкий и сильный, хозяин и вершитель судеб рабов. Полуголодные, продрогшие и уставшие, с пепельно-серыми лицами они сознавали свое ничтожество перед властью. Шеренга, в которой находился Круглов, сдвинулась с места. Снег заскрипел под их шагами, разом из сотен глоток вырвался натужный хрип; их прерывистые дыхания смешались с гулом и звоном рельса на вахте. Злобные овчарки, подпрыгивая на длинных поводках скалили клыки, из пастей слетала пена. Сытые конвоиры в овчинных полушубках и бараньих ушанках, гикая и посмеиваясь, сдерживали псов. Первая рота прошла через ворота, за ней последовала другая, потом еще другая, пока все они не оказались бредущими по белой исхоженной дороге вдаль к пустынному горизонту. Спины заключенных были согнуты, головы опущены, их ноги безучастно месили снежную пыль. Круглов лился в общем потоке, стараясь не глубоко вдыхать студеный воздух. Мысли его были безрадостны. Ему было двадцать лет, когда со студенческой скамьи он попал в ГУЛАГ. Рос он единственным ребенком в семье, отец погиб еще в детстве, мать, услышав дурную весть, скончалась от горя, а невесты у него не было. Оставшиеся родственники держались отдаленно, не желая запятнать себя знакомством с осужденным врагом народа. Пять лет он был в неволе, но ношу свою нес c достоинством, бестрепетно и молчаливо, не надеясь на скорое освобождение. Внутри себя он словно застыл и окаменел. Hе ждал oн ничего от будущего. «Лагерь будет всегда», так казалось ему, пока его не познакомили с Вождем. В лицо Вождя никто не видел, все разговоры происходили в темноте, но голос его Круглов запомнил навсегда — сильный и режущий, как острая сталь. Их было трое зэка, избранных и облаченных доверием; собрались они в пустынной штольне. Из глубины тоннеля говорил он неслыханно смелое, «Вся их история — ложь. Никакой всенародной Октябрьской революции не было — был захват власти бандой международных авантюристов. Народ тогда поверил посулам Ленина. Люди устали, обмякли, хотели хлеба и тишины. Надо было всем дружно бороться, но против большевиков поднялись немногие. Россия была захвачена Совдепией. Мы превратились в стадо рабов. Я знаю, что вы все хотите бежать, но даже успешный побег не освободит вас. Вы всегда будете жить в страхе, пресмыкаясь перед тамошним начальством и ожидая нового ареста. И на свободе нет свободы. Там ненамного лучше; там тоже партийное рабство. Единственный путь вернуть наше отечество — это вооруженная борьба. Страна может быть изменена только через революцию. Изгнание Совдепии и ее прислужников из России — вот наша цель. Восстание должно начаться в лагерях и охватить всю территорию СССР от границы до границы. Колымские прииски представляют собой уникальную возможность для восставших. Bаc очень много и на золото, которое вы накопите для своего освобождения, мы заграницей купим оружие и раздадим вам. Настанет час посчитаться с рабовладельцами — коммунистами! Будет и на нашей улице праздник! Мы провозгласим Республику Россия!»
Они начали действовать, утаивая под ногтями крупицы и мелкие самородки и складывая золото в жестяную коробку из-под зубного порошка Пионер. Kоробку держали в щели между булыжниками в старом забое. Так продолжалось два года; несколько раз коробка наполнялась до краев и возвращалась пустой, но однажды Перфильев, старший их ячейки и связной Вождя, такой же заключенный как и они, продемонстрировал плоды их труда — куда ушло накопленное ими богатство. Осторожно озираясь, он приподнял камень в стенке шахты. Под ним в глубокой яме лежали завернутые в промасленную бумагу пятьдесят винтовок и ящик с патронами. «Готово для войны,» с ненавистью скрипнул зубами Пилипенко, оуновец из Западной Украины. «Хоть сейчас стреляй коммуняк.» Он протянул руку и его искареженные работой пальцы легли на приклад. «Нельзя! Еще рано! Выдержка, брат!» осторожил его Круглов. «Нам теперь нужны гранаты и пистолеты,» поддержал его Перфильев. «Я понимаю, что таких схронов на нашем прииске не один. Такие же склады должны быть и в других лагерях. По сигналу ударим все вместе.» Перфильев накрыл тайник камнем и присыпал землей. «Вот когда будет весело,» зловеще осклабился Пилипенко и сжал свои кулаки. «Верно. А сейчас пошли отсюда,» Круглов направился к выходу. Карбидный фонарь раскачивался в его руке, бросая по сторонам блики света и освещая их покрасневшие глаза и, покрытые слоем черной пыли, исхудавшие лица. Согнув спины и задыхаясь, заключенные долго брели по крутому подъему. Резкий солнечный свет и морозный ветер обдали их на поверхности. Они прищурили веки и зябко поежились. Где-то вверху пролетели крупные, зловещие вороны и с громким клекотом скрылись за лесистым горизонтом. «Нажрались человечины, потому и сытые,» стуча зубами от холода, тяжелым взглядом проводил птичью стаю Пилипенко. «В войну многие в лагерях человечину ели, не вороны одни,» дернулся в своей худой одежонке Перфильев. «Конина это самое лакомство,» приятные воспоминания заставили губы Круглова вздрогнуть. «На прошлой неделе у нас в зоне от болезни мерин сдох. Недолго он на дороге валялся. Целая бригада за него дралась, консервными крышками мясо с костей соскребала, от него только скелет остался. Вот это был деликатес. Нам бы еще такого, да где его взять?» Их глаза грустно затуманились. Шахта, из которой они только что вышли, находилась на высокой обширной террасе, господствующей над долиной внизу. Под их ногами, под слоем пустых пород пряталась золотоносная россыпь. Застегнувшись поплотнее и надвинув на лбы шапки, друзья заторопились к своим бригадам. Погода улучшалась, клонилось к весне, морозы стали спадать. Под бледно-голубым небом на безлесых склонах холмов и невысоких гор, как дополнение к пейзажу, куда хватало глаз, копошились человеческие массы. Похожие с большого расстояния на трудолюбивых муравьев, одетые в ватники и бушлаты, в чуни и валенки, с черными капорами на головах, орудуя железными и деревянными лопатами, они насыпали взорванный грунт, отвозя его на тачках в отвал. Другие бригады, используя ломы и скребки на длинных шестах, долбили и разбивали комья породы. Значительная часть работающих были непривычные к физическому труду инженеры и врачи, учителя и профессора, певцы и плясуны, цирковые канатoходцы и виолончелисты, а также другие артисты изящных искусств. Изнуренные, быстро состарившиеся, с потухшими от тоски глазами, в рваной, истлевшей, не согревающей их тела одежде, они все были на одно лицо. Встречались среди них рабочие и крестьяне. Для большинства з/к сменная норма была невыполнима. От отдельного узника ожидалось накайлить сорок тачек смёрзшегося грунта, загрузить его и откатить на расстояние ста пятидесяти метров. Гружённая тачка весила около двух тонн. Каждый удар ломом по замерзшему грунту болью отдавался в воспаленных костях страдальца, полуослепшие глаза его заливали слезы, с воплем отчаяния едва отрывал он от земли даже наполовину нагруженную тачку, от слабости задыхаясь и дрожа, невообразимыми усилиями докатывал ее до места сброса. За это в конце дня мученику давали немного баланды и хлеба. Через несколько месяцев после прибытия на прииск попавшие на общие работы свежие, здоровые мужчины становились доходягами и в скором времени умирали. Взамен коммунистическая партия присылала новые эшелоны и так без конца. Для заключённых существовала единственная ценность — хлебная пайка. Они всегда были голодны. Bсю смену перемещая тонны горной породы, oни ни разу не пoинтересовались сколько в ней золота.
